Что тебе я сделала? (СИ)

Глава 15

— Да, — кивает она, улыбаясь. — Альбина Панфилова, я… практику прохожу в вашем ресторане.

— Я помню. — Мой голос звучит резко, опасно не совпадая с намеченным планом. Приходится исправляться и изображать заинтересованность активнее: — Вы… Давай на ты?

Панфилова снова кивает. Настолько быстро, что ее даже немного заносит в сторону. Удержать презрительную усмешку нелегко, но я все-таки справляюсь.

Меня бесит ситуация. Бесит близость Панфиловой. Бесит очевидность ее опьянения и полного отсутствия какого-либо стыда по этому поводу.

В конце концов на период практики она буквально моя сотрудница. Сотрудница, попавшаяся боссу на глаза в не самом лицеприятном облике — и ей все равно.

Наглость, походу, у Панфиловой второе счастье. А первое — богатый папочка, чьи тюремные мытарства вряд ли помеха ее благосостоянию. Несложно представить, каких размеров капиталы записаны на любимую дочурку. Другая бы тряслась, переживая о результатах практики и будущих рекомендациях, а эта…

Растянув губы в улыбке, вероятно, больше напоминающей хищный оскал, я склоняюсь к Панфиловой сильнее и ловлю затуманенный взгляд. Пухлый, напитавшийся красным от уже напрочь съеденной помады рот чуть приоткрывается. Длинные черные ресницы трепещут как крылья бабочки.

На один крошечный миг мой отравленный виски мозг зависает подобно словившему опасный вирус компу. Панфилова… красива. Мысль ударяет куда-то под дых, неприятно отрезвляя.

К горлу подкатывает кислота и хочется прочистить собственную черепушку изнутри от всяких идиотских умозаключений. Какая разница, как Панфилова выглядит? Будь она хоть Афродита во плоти, обстоятельства не изменятся.

Я ненавижу Панфилову и заслуженно. Ни ее объективно кукольно-идеальная внешность, ни обманчиво наивные повадки не должны влиять на мои чувства ни на йоту.

Она дрянь, не заслуживающая моих сомнений. Вот о чем стоит напоминать себе почаще.

Зеленые глаза напротив расширяются, а рыжевато-коричневые брови съезжаются к переносице. Судя по реакции Панфиловой на затянувшуюся паузу в едва начавшемся разговоре, сохранять покерфейс мне удается с переменным успехом.

— Марк Ана… — начинает она неуверенно, и я трясу головой:

— Просто Марк, если тебе удобно. — Я выдавливаю из себя еще одну улыбку. — Мы ведь не на работе. Да и практика — это не так серьезно. Нет смысла придерживаться формальностей.

Застывшая ранее в напряжении фигура Панфиловой расслабляется. До сих пор приоткрытые губы выпускают шумный выдох.

Я перевожу взгляд сначала за ее спину, затем осматриваю зал, но свободных столиков не нахожу. Место есть только за барной стойкой — и то единственное.

— Пойдем туда? — Панфилова следует за траекторией моего взгляда, но соглашаться не спешит. — Что-то не так?

Она тушуется. Щеки — и прежде розовые — наливается малиновым.

— Если честно, никогда не сидела за барной стойкой, — произносит она шепотом и с заметной неловкостью. Расфокусированный взгляд скачет по моему лицу без намека на таинственность.

— Серьезно?

Она несмело кивает и зачем-то добавляет объяснение:

— Просто там столько людей, что я всегда стесняюсь. И боюсь. Вдруг со мной кто-нибудь заговорит?

Мои брови невольно едут вверх. Она настолько хорошая актриса и решила отыгрывать роль невинной овечки? Ведь бытует мнение, что мужики на такое ведутся.

Я к подобным дебилам не отношусь, но не раз и не два ловил вполне нормальных девчонок на упражнениях в актерском мастерстве и игре в так называемую невинность. Работа в ресторане, как выяснилось, предоставляет кучу шансов для наблюдения за людьми. Вне зависимости от твоих желания и согласия.

По неизвестной мне причине любой персонал всегда считает владельцев за слепых и глухих, а существование камер и вовсе никого не смущает и не сдерживает. Во время ежемесячных проверок качества обслуживания и соблюдения всех требующихся в работе норм о себе и других мы узнаем особенно много. Сплетничают все — от шефа до уборщицы.

И скоро ты понимаешь, что кухня общепита — драмтеатр на выезде, и главные его невольные зрители — офис. Смириться с неизбежной осведомленностью обо всех любовных связях сотрудников приходится уже в первые месяцы работы. Дядя над моей тогдашней щепетильностью вчерашнего студента ржал постоянно.

Того студента давно нет, и на банальные женские уловки я тоже давно не ведусь. Но Панфиловой пока решаю подыграть:

— Стесняешься? Как же ты вообще по барам ходишь? — Саркастичной издевки она не считывает и отвечает с начинающей набивать оскомину незатейливостью:

— Я обычно и не хожу.

Звучит смешно. Словно и не она стоит перед мной, покачиваясь как камыш на ветру, потому что выпила хрен знает сколько и хрен знает что. Если угощали ее те желторотые придурки, то похмелье Панфилову с утра ждет знатное.

Насмешливое хмыканье я оставляю при себе. Тем не менее следующий мой вопрос опять полон сарказма, но Панфилова то ли слишком в ауте, то ли изначально недалекого ума, потому что двойного дна она не замечает.

— А сегодня ты как сюда попала? — Разбухшая и ставшая еще более громкой толпа толкает меня ближе к Панфиловой, и, говоря, я почти касаюсь губами ее волос.

Мы стоим впритык друг к другу, в нос проникает слабо уловимый, тонкий аромат женских духов. Я делаю глубокий вдох.

Панфилова запрокидывает голову и вновь ловит мой взгляд. Незатаенный восторг в ее зеленых глазах вызывает дискомфорт в груди.

— Я пришла с одногруппниками, — сообщает она. — Ребята захотели отметить начало практики.

Я хмурюсь.

— Это они к тебе лезли?

— Нет! — Панфилова начинает яростно трясти головой, словно высказанное мной предположение ужасно до невыносимости. — Этих, — тут она морщится, — я не знаю.

— Понятно. А одногруппники твои где? — Мне и правда интересно.

Среди тех, кого я видел в кабинете нашего главбуха, парни были точно. Почему никто из них не помог Панфиловой? Или она как кость в горле и им тоже?

Уловив мои слова, Панфилова начинает озираться по сторонам. Естественно, в забитом до предела полутемном зале отыскать кого-либо можно с большим трудом.

— Не знаю. — Панфилова вдруг тускнеет, и я складываю два и два: ее кинули. Вся честная компания скорее всего давно тусит в другом баре или у кого-нибудь на квартире. А ее забыли. Случайно или намеренно.

Мне следовало бы позлорадствовать, но Панфилова выглядит… жалкой. Лузершей, сказать по правде.

Может быть, после ареста отца ее социальный рейтинг ухнул вниз? Это объяснило бы ее гипотетическую непопулярность среди ровесников.

Впрочем, до неурядиц Панфиловой мне нет никакого дела. Опасаясь столкнуться с пьяными слезами от жалости к самой себе, я спешу перевести тему и заодно проложить еще одну ступеньку в нужном направлении:

— Готова рискнуть при моей поддержке? — Движением головы я указываю на каким-то чудом продолжающий оставаться незанятым барный стул.

Посмотрев на меня с легкой паникой, Панфилова медленно кивает, взволнованно прикусив нижнюю губу. Мне только это и нужно.

Обхватив ее за запястье, я отворачиваюсь и устремляюсь к бару. Физический контакт, пусть и столь минимальный, кажется актом предательства Миши.

От взлетевших пчелиным роем тревожных мыслей я попросту отмахиваюсь. Потом. Я разберусь, как играть с Панфиловой в любовь, когда даже взять ее за руку — противно.

Моя цель сейчас — еще немного ее напоить, а затем расспросить. Мне нужна информация. О самой Панфиловой. О ее папаше и уровне его нынешнего влияния.

Панфилова выболтает мне все, я уж постараюсь.

Вот только… ни черта. Она послушно напивается, словно ей в самом деле есть, что топить в вине — с таким энтузиазмом она глотает алкоголь, — и тем не менее умудряется уходить от наводящих вопросов.

— Я не хочу сегодня об этом говорить, — мямлит она, вскинув на меня шальные глаза. — Семья… Тяжелая тема. Сейчас я сама по себе.

— Конечно. — Я наблюдаю за ее беспечностью с холодной яростью.

Может быть, именно так, набравшись в каком-нибудь клубе, она потом села за руль в тот проклятый день?

Руки сжимаются в кулаки. Напряженные до предела челюсти приходится расслаблять усилием воли и очередным глотком виски. В голове гудит.

Я понимаю, что стоит заканчивать. Допрос не удался, а запас моей выдержки истончается с каждой секундой. Еще немного — и я сам расскажу Панфиловой все и испорчу столь удачно придуманный план мести.

— Нам пора, — произношу я вслух и замечаю с наносной заботой: — У тебя глаза смыкаются.

Удивительно, но Панфилова не возражает. Резво и охотно сползает с высокого стула и сразу же начинает заваливаться набок.

Я ловлю ее за плечи и вынуждено придерживаю на всем пути из бара: идти сама она не может. Оказавшись на улице, мы синхронно останавливаемся.

Понятия не имею, пытается ли протрезветь на морозе кутающаяся в пальто Панфилова или просто ловит вертолеты в ожидании. Мне же нужно продышаться, выстудить внутренности и запереть ненависть внутри еще ненадолго.

Покачивающаяся из сторону в сторону Панфилова сильнее прижимается к моей груди. Мне требуется вся имеющееся выдержка, чтобы не оттолкнуть ее куда подальше с громким ругательством. Будто испытывая мое терпение на прочность, она, потоптавшись на месте, разворачивается.

Теперь мы смотрим друг другу в глаза.

— Я… У меня никогда такого не было… — шепчет она пьяно, продолжая взглядом исследовать мое лицо, а я слушаю ее бред с парализующим нервную систему недоумением. — Чтобы с первого… С первого взгляда… Так… шарахнуло. Вы… Ты!.. Ты очень красивый.

Я недоверчиво смеюсь. Что за идиотская ирония?

— Ты просто перебрала, Альбина, — цежу я сквозь зубы и предпринимаю осторожную попытку увеличить расстояние между нашими телами. Выходит с трудом.

— Не думаю. — В выражении ее лица вдруг проявляются черты знаменитого пьяного упрямства.

Я решаю не спорить. Если она верит в чушь типа любви с первого взгляда, мне же лучше.

Где-то глубоко внутри против моей воли крепнут сомнения. Как будто я собираюсь не мстить убийце собственного брата, а отпинать беззащитного ребенка.

Как она может быть мразью и наивной дурой одновременно? Такая комбинация вообще реальна?

Я дергаю головой. Ну что за бред.

Осталось еще пожалеть ее такую несчастную, потому что никто не хочет с ней дружить. Будь она действительно невинной овцой, кинули бы ее друзья? Сомневаюсь.

— Ты на машине? — Вот и ключевой вопрос.

Мне жизненно важно узнать, позволяет ли она себе садиться за руль пьяной. Наверное, если я услышу положительный ответ, то просто придушу ее на этом самом месте.

— Нет! — отвечает она и следующие ее слова заставляют меня замереть: — Я вообще не вожу.

Не водит? Во мне вспыхивает трусливая надежда: может, все это ошибка? И за рулем была не она?

У Панфилова ведь есть старшая дочь. Рыжая или нет, я без понятия.

— Почему не водишь? — Гулко бьющееся в груди сердце останавливается.

Зря.

— Я… — Панфилова мнется, и по ее нежеланию говорить все обретает кристальную ясность. — Я в аварию попала, как только получила права. И теперь боюсь… водить.