Что тебе я сделала? (СИ)

Глава 25

Четыре с половиной месяца спустя

Переваливший через середину декабрь, кажется, до сих пор держит бой с не имеющим намерения откланяться ноябрем. Темно-серое, угрюмое небо висит низко и то и дело одаривает уже украшенную к новогодним праздникам столицу типичным осенним дождем, монотонным и беспросветным, на тротуарах расползается грязная слякоть, когда-то яркие костры из опавших листьев теперь тлеют серостью на размокших обочинах. Ветер неприветливо холоден, потускневшее за эти месяцы солнце и вовсе не показывается.

Переливающаяся разноцветными огнями зимняя иллюминация, паутиной оплетшая город, бессильна перед поселившейся в столице осенней тоской. Словно праздничный дух впервые за много лет непростительно задерживается в пути. Или это только мне больше не под силу его заметить?

Бредя по мало оживленной улице после ранней, но короткой смены домой, я чувствую, как тоска вместе с одиночеством снова вгрызаются в уставшее отбиваться сердце, и с особенным вниманием всматриваюсь в лица случайных прохожих. Мне хочется верить, что в своем мироощущении я не одинока.

Вот только люди на улицах любуются гирляндами и смеются, поднося к губам красивые бумажные стаканы. Гости кофейни улыбаются и охотно заказывают напитки из специального зимнего меню, наплевав на вид за окном, и чуть заметно, вероятно, не совсем осознанно, покачиваются в такт играющим в зале новогодним хитам. Каждое утро в подсобке ребята, болтая перед открытием, предвкушают новогодний корпоратив и зимние каникулы, а я…

Я чувствую себя увязнувшей в застывающем янтаре мухой. Конечности тяжелеют, зрение застилает мутная пелена, крылья — не поднять.

Эмоции давно притупились — нет ни слез, ни отчаяния, ни вспышек радости, ни воодушевления. Я живу как во сне.

Сближаюсь с коллегами, выбираюсь из дома куда чаще, чем в прошлом: прогулки, кино, выставки, гости и дни рождения — мои будни и выходные насыщены событиями и общением, как никогда. Увы, мечты прежней Альбины не способны избавить от захватившей каждый уголок тела и души пустоты. Мне… никак.

Я не думаю о Марке. Не думаю о Мише и об аварии. Если только иногда. После нечастых, но оттого особенно жутких кошмаров.

Я живу — или влачу существование? — и никак не могу очнуться. Любое действие, выходящее за рамки сложившейся еще летом рутины, дается с огромным трудом.

Именно так, из последних сил, пару месяцев назад я заставила себя купить новую квартиру, однако переехать в нее из своей крошечной съемной однушки не смогла. Стоило представить, как придется опять собирать вещи, заказывать машину в транспортной компании, о чем-то говорить с грузчиками, а потом налаживать быт в новом жилье… И стало понятно, что сейчас мне столько не потянуть.

Через три недели я сдала новую квартиру в аренду — спасибо очередному приступу страха перед безденежьем. Он послужил мне хорошей мотивацией.

Наверное, можно сказать, что я встала на ноги. У меня есть жилье, есть работа и неплохие теперь доходы. Есть призрачная, но все-таки уверенность в завтрашнем дне. Нет только сил что-то менять.

История с Марком выпотрошила меня до дна. И ничего, кажется, не может ее превзойти.

Из новостей я знаю, что отец вышел из тюрьмы по УДО и сразу уехал из страны. К обосновавшейся за границей вместе с мужем дочери. Той, что успел отписать большую часть активов.

Мне, не получившей от него совершенно ничего, отец не счел нужным даже написать. А я… Я давно не испытываю желания заслужить его любовь и внимание.

Уж точно не теперь. Когда правда известна.

Я никогда не была нужна ни отцу, ни матери. Ни даже бабушке, меня вырастившей.

Удивительно, но смириться с этим куда легче, чем с…

Нет. Не думать.

Не думать. Не. Думать.

Свернув с главной улицы во двор, я даже встряхиваю головой в стремлении поскорее прогнать ненужные мысли. Шапка съезжает по лбу до самых бровей, на миг закрывая глазам обзор, и приходится вытаскивать заледеневшие руки из теплых карманов. Похоже, несмотря на дождь, пора брать с собой варежки.

Наконец, поправив шапку и заодно отыскав в сумке ключи, я выпрямляюсь и в ту же секунду сбиваюсь с шага. У моего подъезда неподвижной глыбой в черном пальто нараспашку стоит Марк.

Невозможно.

Я настолько глубоко уверилась в мысли, что наша встреча у банка была последней, что сейчас никак не могу взять в толк реальность происходящего. Появление Марка внезапно и необъяснимо. Я не готова и способна лишь пялиться на него, не в силах отвести глаз.

Он здесь. Здесь.

Его взгляд — беспокойный, тяжелый — находит мой. Напряженное, озабоченное выражение лица немного смягчается. Только что крепко сжатые губы открываются будто на вдохе и затем застывают, продлевая измученное неизвестностью молчание.

— М-марк, — обращаюсь я к нему первой.

Только бы заставить время бежать снова. Прекратить молчаливую агонию. Пережить.

Уловив звук моего голоса, Марк отмирает и, качнувшись, делает резкий шаг вперед. Один единственный.

— Аля… — выдыхает он.

Коротко, отрывисто, будто остановив себя. И в его голосе… многое. То, о чем я не хочу знать и слышать. Не могу.

Синие — не яркие, как прежде, а блеклые, выцветшие — глаза мечутся. То взлетают к моему лицу, задерживаясь там на несколько безжалостных секунд, то торопливо скользят по фигуре — от вязаной шапки к уже неуместным при нынешней погоде кроссовкам, — то вдруг убегают в сторону, к безликим, собравшимся в тесную кучу высоткам и унылому и безлюдному двору.

Мне трудно дышать.

— Что-то случилось? — Я плохо слышу собственный голос сквозь монотонный, заполнивший голову гул. Кажется, все это происходит не здесь и не со мной.

Марк тут же качает головой. Затем поспешной кивает.

— Да. То есть не совсем. — Раздосадованный вдох. — Тебе не нужно волноваться. Это хорошая новость. Наверное.

Нахмурившись, я честно признаюсь:

— Я не понимаю, о чем ты.

— Могу я подняться? — Марк взмахивает правой рукой, указывая на подъезд и заодно демонстрируя тонкую черную папку, прежде мной не замеченную.

Соглашаться страшно, но для отказа нет причин. Я быстро киваю, на корню задавливая зарождающийся в теле нервный озноб. Словно и правда обладаю подобным уровнем контроля над собой и своими реакциями. Смешно.

Марк дожидается, пока я пройду мимо него к подъезду и лишь затем двигается с места. Оставляя между нами небольшую дистанцию, он идет следом, открывает обе двери, раз за разом пропуская меня вперед, — и в каждом его жесте и шаге непривычная, не присущая ему взвинченная неуверенность.

Я чувствую, как постепенно она заражает и меня тоже. Отупелая отчужденность, служившая щитом от волнений, отступает, развеивается будто морок. Пальцы, не с первого раза попавшие ключом в замок, мелко трясутся, волоски на затылке стоят дыбом. Кажется, будто их щекочет горячее дыхание Марка, что физически невозможно: он продолжает держаться на расстоянии.

Я ощущаю его присутствие каждой клеткой тела. Кожа под одеждой горит, к щекам приливает кровь. Очнувшийся от сна разум разгоняется, наполняется вопросами, догадками, надеждами и запретами.

Сердце бьется у горла, мешая сосредоточиться на главном. Мне мучительно маяться незнанием, но и выяснить, как жил Марк последние четыре месяца: в подробностях, до мельчайших деталей всех его дней — нельзя. Да и не нужно.

Это пройдет. Пройдет.

Мы переступаем через порог друг за другом. Марк сразу захлопывает за собой дверь. Зря.

Окружающее нас пространство замыкается на крошечном обувном коврике. Мы впервые за несколько месяцев стоим очень-очень близко. Едва не впечатавшись в грудь Марка носом, я дергаюсь в сторону.

Лучше натоптать в коридоре слякотью, чем выдержать еще секунду рядом с ним. Вдыхая его запах, ощущая слабое тепло его продрогшего тела. Нельзя.

Неловкими, отказывающими шевелиться пальцами я кое-как расшнуровываю кроссовки и разуваюсь, пока шапка опять лезет на глаза, закрывая обзор. Может, и к лучшему.

Марк справляется быстрее, и ждет меня. Выпутавшись из куртки, я, не оборачиваясь, предлагаю ему пройти на кухню.

— Хорошо, — доносится из-за моей спины. — А где Бусинка?

Простой вопрос без двойного дна бьет меня как током. Господи, впервые, вернувшись домой, я не вспомнила про Бусинку! А ее и в самом деле нигде нет.

В крошечной квартире спрятаться сложно, но моей кошке, конечно, удается невозможное. Спустя пять минут поисков я начинаю паниковать.

Может, уходя на работу, я не заметила, как Бусинка выскочила в подъезд? Я не закрыла окно? Заперла ее где-то?

Наконец, когда в моем зовущем голосе не остается ничего, кроме истеричной мольбы, кончик серого хвоста попадается мне на глаза. Бусинка сидит за такого же серого цвета портьерой и не показывает наружу даже носа.

— Вот ты где! Ох… — С горьким удивлением я понимаю, в чем дело.

Она испугалась. Испугалась Марка. Как постороннего. Она больше его не помнит.

Подхватив усердно липнущую к полу Бусинку на руки, я оборачиваюсь на шум приближающихся шагов. Больше нет причин оттягивать неизбежное.

Марк останавливается ровно на том же расстоянии, что соблюдал сегодня с первой минуты, как будто подчиняясь странному, никому, кроме него неведомому правилу. Загадочная папка до сих пор у него в руках.

— Так что за новость? — спрашиваю я на удивление спокойно.

Не отвечая, Марк раскрывает папку и наконец протягивает мне тонкую стопку из нескольких листов.

Я принимаю бумаги бездумно. Дрожь в руках не ушла, и черный мелкий шрифт перед глазами никак не желает проясняться в отдельные буквы и слова, смысл написанного ускользает.

— Что это? — интересуюсь я, но острого любопытства не испытываю. Эмоции, хоть и появились, но по большей части остаются притупленными, чужими и далекими.

Марк уверенно встречает мой недоумевающий взгляд:

— Договор дарения на квартиру твоей бабушки.

Извернувшись, Бусинка со скоростью света выскальзывает из моей вполне надежной хватки и, быстрее, чем я успеваю ее удержать, приземляется на подлокотник стоящего поблизости дивана. Пальцы второй руки, разжавшись, отпускают бумаги, и те, ничем не закрепленные, разлетаются по комнате. Беззвучно чертыхнувшись и краснея от собственной неловкости, я опускаюсь на пол с намерением собрать их поскорее.

Немедленно Марк принимается помогать. Минуту спустя договор снова укладывается аккуратной тонкой стопкой мне в руки. Время для осознания происходящего стремительно истекло.

— Марк… — Я растеряно вздыхаю, наткнувшись на упрямый и ожидающий взгляд. — Зачем ты?.. Я ведь сказала, что…

Он не дает мне договорить:

— Это единственное, что я физически могу исправить. Ты понимаешь?

Я качаю головой. Разве есть смысл исправлять то, что исправить нельзя? Марк, кажется, верит в обратное. Я вижу почти одержимую убежденность в синих, сверкающих лихорадочным блеском глазах. Вкупе с осунувшимся лицом и общей ломаной нервозностью позы облик у Марка пугающий.

— Не нужно, — сообщаю я мягко, стараясь не обращать внимания на мгновенно зажегшийся внутри его глаз протест. — Ты уже компенсировал стоимость квартиры. Я не возьму.

Он хмурится. Не возражает сразу, наверняка просчитывая возможные варианты новых аргументов в пользу своего предложения. Даже порывается сделать по направлению ко мне шаг, но сразу останавливается. Однако неизменившееся между нами в длину расстояние теперь ощущается иначе. Тесным и легко преодолимым.

— Тебе была дорога бабушкина квартира, — напоминает Марк, вбивая в воздух каждое слово. — Ты ценила ее намного больше, чем роскошные хоромы своего отца, помнишь?

Я, разумеется, помню. Удивительно, что помнит и Марк. Следующая его фраза, однако, в одно мгновение избавляет меня от любого рода иллюзий:

— Именно поэтому я уговорил тебя продать эту квартиру, хотя ты не хотела с ней расставаться. Напоминаю, что я планировал выставить тебя на улицу, осуществив свой план. После такого никаких компенсаций не будет достаточно, и ты это знаешь.

— Но ведь не выставил. — С наносным безразличием я пожимаю плечами.

Обсуждать прошлое мучительно. Мне отчаянно хочется закрыть глаза и зажать уши ладонями — только бы ничего не слышать и не видеть. Не вспоминать.

Марк лезет в не успевшую затянуться рану голыми руками и не понимает этого. Не выдержав, я поворачиваюсь к нему спиной.

— Альбина…

— Ну что? – выдыхаю я через подбирающийся к горлу ком слез. Марк подходит ближе, его горячее, прерывистое дыхание задевает мою макушку. — Что? Ты думаешь, мне станет легче, если ты скатишься за черту бедности, пытаясь компенсировать мне надуманные денежные убытки? — В запале я разворачиваюсь обратно, вдруг испытав желание одним взглядом поставить его на путь истинный, но важные, точные слова растворяются в небытие.

Не успев отреагировать на мое стремительное перемещение в пространстве, Марк не сразу подчиняет себе выражение глаз и лица. Отпечатавшаяся во взгляде и мышцах тоска — затяжная, преисполненная раскаянием и сожалением — сбивает меня с ног. Ошеломляет до временной немоты.

Одно бесконечное мгновение я словно смотрю Марку прямо в душу, ощущаю то, что чувствует он в каждую минуту своей жизни. Постигаю его, понимаю.

Он мучается. И мука его страшна. Бездонна и черна как пропасть.

Мне становится жутко.

— Пожалуйста, — произносит он тихо. — Возьми хотя бы это.

Вопрос «Есть что-то еще, что ты готов мне дать?» повисает в воздухе не озвученным. Я никогда не осмелюсь его задать.

— Хорошо, — вырывается у меня раньше, чем мысль о согласии оборачивается взвешенным решением.

Лицо Марка немного светлеет, линия плеч теряет былую напряженность.

— Спасибо, — благодарит он отрывисто.

Странный ответ. Но спрашиваю я о другом:

— Что от меня требуется?

— Нам нужно съездить к нотариусу. Скажи, когда сможешь, я запишу нас.

На моих губах замирает изумленный смешок. Просто оттого, что я не привыкла к такому Марку: осторожному, бережному, внимательному ко мне.

Он ведь с первого дня был другим. Резковатым, жестким, загруженным работой и делами настолько, что мы почти не виделись и не общались.

Какой он настоящий? Прошлый или сегодняшний? Или, может быть, есть и другой Марк? Которого мне никогда не узнать?

Голова идет кругом. Я называю дату следующего свободного дня на автомате, не отдавая себе отчета в том, что говорю.

Марк удовлетворенно кивает. Значит, получил от меня достаточно внятный ответ.

— Я пойду, — сообщает он вдруг.

— Уже? — Мне с трудом удается подавить последовавший за вопросом порыв зажать рот ладонью.

Марк, кажется, не замечает двусмысленности моей оговорки. Кивает серьезно, будто с извинением:

— Нужно ехать. У… — Он мнется, наверняка не желая объясняться, и я спешу избавить его от беспричинного неудобства:

— Тебе не нужно передо мной отчитываться.

— Не в этом дело. — Синие глаза напротив наполняются решимостью. — Сегодня день рождения Миши, — признается Марк, и и одно простое предложение ударяет меня под дых. — Я еду на кладбище.

Я беззвучно хватаю воздух ртом, не в силах даже кивнуть. У маленького мальчика, погибшего под колесами моей машины, сегодня день рождения.

Ему… Сколько бы ему исполнилось? Девять?

Целых девять лет.

— Могу я поехать с тобой? — говорю я к собственному ужасу вслух.