Что тебе я сделала? (СИ)

Глава 18

Со дня развода проходит больше недели, но легче не становится. Я приспосабливаюсь жить с еще одной болью внутри и выворачивающим наизнанку душу чувством вины. Хожу на работу, приветливо улыбаюсь гостям кофейни вопреки собственным чувствам и стараюсь не плакать каждые пять минут.

Смерть маленького брата Марка — трагическая случайность, разумом я это понимаю. Однако не задумываться о собственной к ней причастности невозможно. Спустя три года я опять гадаю — правда, куда отчаяннее прежнего, — существовал ли реальный шанс этой аварии избежать.

Я знаю, что нет. Ничего в моем тогдашнем состоянии не предвещало проблем. Увы, доводы разума, сколь бы рациональными и объективными они ни были, не избавляют от терзаний и не успокаивают совесть.

Мое восприятие случившегося штормит: от остро-болезненного понимания произошедшего до холодно-отстраненного анализа фактов. Я не представляю, как принять и смириться с тем, что я, пусть и бессознательно, сбила ребенка насмерть.

В моменты властвования рассудка над эмоциями мне все равно никак не удается решить, что делать дальше. Набравшись смелости, я даже предпринимаю несколько попыток связаться и с бывшим личным помощником отца, и с каждым из моих охранников тех лет, но никто из них не отвечает ни на мои звонки, ни на сообщения. Очевидно, разговаривать со мной теперь, когда отец им не платит, они не планируют.

Узнать, что случилось в день аварии на самом деле, больше не у кого. Других источников информации — кроме Марка, — у меня нет. Вот только, как и я сама, он явно посвящен лишь в часть правды.

Выяснить бы, кто и что именно ему сказал…

В сравнении с остальным осознание очередного вскрывшегося только спустя время предательства со стороны отца отзывается в моей душе лишь приглушенным отголоском застарелой боли. Решить проблему самым выгодным для себя способом, не считаясь с чужими чувствами, вполне в его духе. Удивления я не испытываю.

Наверное, именно в день аварии, так и не дождавшись от отца звонка, я начала осознавать его полное ко мне безразличие. Последующие годы убедили меня в правоте собственных суждений окончательно. В его глазах я была маловыгодным, почти ненужным активом — и избавиться не с руки, и возиться не хочется.

Нетрудно догадаться, что скандальная история об аварии с моим участием и гибелью маленького ребенка, была ему совершенно ни к чему.

Я почти уверена, что во всех официальных бумагах этой аварии не существует, а брат Марка умер от естественных причин или по вине кого-нибудь другого. Один звонок моего отца — и все было решено. Вот так цинично и просто.

Теперь мотивы Марка кристально ясны, и его поведение больше не выглядит нелогичным и беспочвенным. Напротив, при здравом рассуждении я заключаю, что оно вполне закономерно.

Легальными методами моего отца он бы не переиграл никогда. Да и меня — будь я действительно виновна, как считал Марк, — он не достал бы тоже. До ареста влияние отца была грандиозным и почти бескрайним и даже после оно, подозреваю, отчасти сохранилось.

Все эти дни меня мучает вопрос: как бы я поступила, оказавшись на месте Марка? Как бы жила с мыслью, что убийца дорого мне человека не понес ни ответственности, ни наказания?

Я не могу ответить уверено, но тем не менее ощущаю мгновенно зарождающийся в душе протест, что сам по себе служит подтверждением: у меня бы тоже не получилось смириться. Дошла бы я до мести — да еще столь грязной, — или бы не сделала ничего?

У меня нет ответа. Месть кажется чем-то страшным и неприемлемым, однако и бездействие — тоже. Оно равноценно предательству. Ничего не сделать — значит признаться в собственном бессилии и нежелании бороться.

Найти верное решение этой моральной дилеммы не удается даже в теории, хотя я размышляю над ней едва ли не круглосуточно. Рядом нет никого, кто мог бы обсудить это вместе со мной. Кого-то опытного, прожившего долгую и непростую жизнь. Искать совета не у кого.

У меня столько вопросов… Часть из них я предпочитаю игнорировать. О других думаю слишком часто.

О том, почему мне и в голову не пришло узнать Марка получше, а не бросаться в омут с головой. О том, как я не заметила его истинного отношения раньше?

Его неприязнь. Отстраненность. Закрытость.

Его полную во мне незаинтересованность — очевидную до боли теперь.

Я была столь слепо в него влюблена, что любые крохи внимания с его стороны казались мне божественным благословением. Да и неоткуда мне было знать, что отношения любящих людей строятся иначе.

Всю мою жизнь я довольствовалась только крошками чужого тепла и интереса. Отец был занят собой, матери я не знала. Бабушка любила меня по-своему: сдержанно, почти холодно.

Ласковые слова, нежные объятия и долгие разговоры по душам не числились в ее языке любви — только забота о моем физическом благополучии. Я была сыта, чисто одета и здорова — ей этого хватало.

Не хватало мне, но понимание наступило только сейчас. Я была голодным до любви ребенком. И оставалось такой до сих пор.

Марк поманил меня обещанием любви, и я побежала за ним, словно голодный пес за обглоданной костью. Бездумно и безоглядно.

Наверное, после всего им сделанного я не должна переживать о том, что он думает обо мне. Но у меня не получается быть равнодушной.

Марк должен узнать правду. Я и сама не смогу жить спокойно, пока он верит, что авария — результат моей беспечности и безразличия. Я не хочу остаться в его глазах убийцей.

Нам нужно поговорить, но как заставить Марка выслушать, мне неведомо. Он не станет общаться со мной по телефону.

Остается личная встреча. И мне не хватает духу ее назначить. Да и согласится ли Марк? Поверит ли он мне или сочтет этот разговор лживой попыткой оправдаться?

Отпустив очередного гостя со стаканчиком пряного рафа, я горестно вздыхаю. Руки подрагивают от волнения, словно перейти от рассуждений к делу мне предстоит прямо сейчас.

Возможно, нам все-таки придется встретиться перед продажей квартиры? Ведь когда-нибудь покупатели на нее найдутся.

Или мы где-нибудь пересечемся случайным образом?

Я трясу головой, не соглашаясь с собственными предложениями. Надеяться на случай — инфантильно и жалко. Я попросту трушу и ищу оправдания, чтобы избежать тяжелого разговора, хотя хорошо понимаю: без него будет только хуже.

Стеклянная дверь кофейни открывается, посылая по стене напротив меня солнечные блики, и я, натянув на лицо идеально вежливую улыбку, поворачиваюсь к новым гостям. И примерзаю к месту вопреки царящей за окном летней жаре.

Посетителей двое, и не узнать их невозможно. Ярослав Исаев пришел навестить свое детище в компании Марка.

Они о чем-то переговариваются по пути к кассе и не отрывают глаз от планшета в руках Ярослава, а я не могу сдвинуться с места или сделать вдох. Перед глазами плывет.

Я не могу уйти: у Вики, второй бариста на смене, перерыв, и в зале ее нет. Избежать этой встречи не получится.

Первым меня замечает Ярослав. Отдав планшет кивающему на что-то Марку, он поднимает голову и сразу направляет взгляд в сторону кофемашины. За пару мгновений, что сейчас кажутся вечными, расслабленное выражение на его лице сменяется озадаченным, густые черные брови сначала вопросительно приподнимаются, а затем съезжаются на переносице в непонимании.

Ярослав переводит взгляд с меня на Марка и обратно, испытывая явное недоумение. Похоже, он не знает, что мы развелись.

— Альбина? — удивляется он вслух, и я отмираю.

Ноги едва меня держат, но мне удается сделать два шага вперед, к кассе, вопреки сопротивление каждой мышцы. Приподняв успевшие съехать вниз кончики губ, я киваю Ярославу, сжимая за спиной подрагивающие руки. Мне неловко и стыдно.

— Здравствуйте! — произношу я сдавленно, почти шепотом, но Марк конечно же слышит и резко вскидывает голову.

Наши взгляды встречаются.

Марк, кажется, удивлен. По крайней мере первой из эмоций в его синих глазах мелькает изумление и лишь после в них возрождается ненависть, от пламени которой мне, как и обычно, хочется сжаться в комок и спрятаться. Особенно теперь, когда я знаю, почему один мой вид Марку поперек горла.

К счастью, нашу игру в гляделки нарушает Ярослав, о чьем присутствии мы, похоже, оба забыли на несколько долгих секунд. Ободряюще мне улыбнувшись, он явно старается не замечать наполняющего воздух напряжения и предпринимает попытку завести непринужденную беседу:

— Альбина, я не знал, что ты у нас работаешь.

— Я… недавно устроилась. — Свой ответ я сопровождаю парой нервных кивков, а замолчав, зачем-то переступаю с пятки на носок. Марк до сих пор не произнес ни слова, и в его сторону лучше попросту не смотреть.

— В таком случае рад приветствовать тебя в нашем коллективе, — продолжает Ярослав тем же тоном дружелюбного босса. — Как тебе, нравится у нас? Может быть, уже есть какие-то предложения или замечания? От тебя лично или от гостей?

Почти на сто процентов я уверена, что Ярослав придерживается исключительно относящихся к работе тем совсем не потому, что не может думать ни о чем другом. По-моему, он с самого начала верно считал ситуацию и сейчас активно сглаживает углы, чтобы не поставить ни меня, ни Марка, ни самого себя в неловкое положение.

И я бесконечно ему благодарна: за деликатность, участие и чуткость. Глаза начинает щипать, и мне приходится, опустив голову, часто-часто моргать. Многие ли бы действовали так же и удержались бы от вопросов о случившемся в лоб?

— Мне все нравится, спасибо вам, — говорю я искренне, вкладывая в свою благодарность в первую очередь признательность за сегодняшний разговор и лишь во вторую — за по-настоящему хорошие условия труда и здоровую атмосферу командного духа в коллективе. — От гостей я пока слышала только хорошие отзывы.

— «Пока»? — журит Ярослав, добродушно и несерьезно, и я наконец улыбаюсь не по принуждению или необходимости, а от естественного импульса.

— Простите.

Он коротко смеется и спешит меня успокоить:

— Я шучу, Альбина. Конфликты с гостями неизбежны, хоть мы стараемся свести их к минимуму.

— Да, ваши тренинги по сервису правда очень помогают, — охотно подтверждаю я и ничуть не кривлю душой: написанный самим Ярославом курс был моим любимым в период обучения и оказался очень полезным на практике.

Не будь здесь Марка, общение с Ярославом было бы мне в радость: он крутой бизнесмен, с которым приятно и интересно поговорить. Совсем иного склада, если сравнивать его с моим отцом, что любил считать себя деловым человеком и предпринимателем, не создав собственными умом и руками ничего.

— Значит, не зря бумагу марал. — Мои восторги Ярослав принимает легко, как всякий не относящийся к собственной персоне с излишней серьезностью человек.

В ответ я улыбаюсь.

— Определенно.

Тема беседы исчерпана. Мой взгляд невольно устремляется от Ярослава к Марку. Я держалась, сколько хватало моральных сил, но больше притворяться слепой не получается.

Близость его присутствия ощущается каждой клеткой моего тела, как и неизбежная необходимость с ним поговорить. Слова рвутся из меня с первых секунд этой встречи, и держать их в себе мучительно, но затевать этот разговор при Ярославе и полном зале гостей — немыслимая глупость.

Справа от меня открывается ведущая в кухню дверь, и я отвлекаюсь на вернувшуюся за кассу Вику. Ее задумчиво-озадаченное лицо погруженного в собственные мысли человека вдруг озаряется узнаванием, а затем — приветливой радостью при виде наших гостей.

— Ярослав Сергеевич! — восклицает она с энтузиазмом ребенка, и я смущенно прячу взгляд.

Кажется, Вика в числе тех сотрудниц, что немножечко влюблены в нашего босса. Как в недосягаемого селебрити: безопасно и безнадежно.

Час-пик посещаемости прошел, и новых гостей пока нет. Торопиться некуда, так что Ярослав начинает похожий на наш разговор о делах кофейни, гостях и будущих новинках осеннего сезона уже с Викой. Безмолвная близость Марка вызывает у меня головокружение и тошноту.

Счастливая, Вика тараторит, едва не забывая о необходимости дышать. Она ловит каждое сказанное Исаевым слово, что до неловкости очевидно. Однако Ярослав умело не замечает ни покрасневших щек, ни восторженного взгляда девичьих глаз.

Наблюдая за Викой со стороны, я вдруг задаюсь вопросом: неужели моя влюбленность в Марка выглядела так же? Неуместно, наивно и нелепо?

Я снова бросаю на него нервный взгляд и оказываюсь застигнутой врасплох. Марк тоже смотрит на меня. Тяжело и холодно.

По телу пробегает дрожь ужаса, но, глубоко вдохнув, я все-таки набираюсь решимости, когда Ярослав заканчивает отвечать на еще один надуманный Викой вопрос:

— Марк, можно тебя на минуту?

Он не отвечает сразу, и его молчание как магнит притягивает к нам внимание и Вики, и Ярослава.

Только сейчас я задумываюсь, как мое намерение уйти с рабочего места может выглядеть в глазах последнего, и принимаюсь сбивчиво лепетать:

— У меня как раз перерыв, и мне срочно нужно кое-что тебе сказать. Это важно. — Покраснев от стыда и волнения, я в отчаянии добавляю: — Ты хотел бы это знать.

Ворочающийся внутри его души протест, нежелание контакта со мной — любого, по делу или без оного, — ощущается физически. Мне кажется, и Ярослав, и даже совершенно не знакомая с подоплекой наших с Марком отношений Вика замечают повисшее в воздухе ядовитой пылью напряжение.

Прежде чем мой бывший муж (кто бы мог подумать, что у меня в жизни появится человек с этим статусом?) успевает дать ответ, установившуюся тишину нарушает заигравшая на чьем-то телефоне мелодия звонка. Я вздрагиваю.

Нарастающий звук одной из классических рок-композиций (наверное, что-то Scorpions, я в этом жанре не сильна) приводит в чувство всех собравшихся у кассы. Ярослав тянется к карману брюк и, бросив на нас с Марком еще один обеспокоенный взгляд, извиняется и отходит к дверям.

Я успеваю уловить промелькнувшую на его лице улыбку и услышать ласковое: «Да, Лен…», от которого внутри разливается горечь апатичной зависти. Никто не говорил со мной, вкладывая в каждое слово столько душевного тепла и умиротворенной радости, будто не желая растратить зря любую, пусть и заурядную, возможность для демонстрации любви.

Сглотнув вставший в горле ком, я возвращаю свое внимание к Марку. Он отрывисто кивает.

— Веди.

На подрагивающих ногах я разворачиваюсь к нему спиной и кивком прошу идти следом. Мы пересекаем кассовую зону, пока Вика недоуменно смотрит нам в спины, затем внутренние помещения для персонала, избегая кухни (боюсь, окажись Марк там, минуя санитарные норм, Ярославу это не понравится), и наконец попадаем на улицу через черный выход.

Я жадно втягиваю в себя теплый летний воздух, будто вопреки законам мироздания все-таки надеюсь вдоволь надышаться перед смертью. Позади хлопает дверь.

Слышно, как Марк делает несколько шагов вперед и останавливается в ожидании. Пора.

Я разворачиваюсь к нему лицом и смотрю в глаза, хотя от волнения и страха — перед чем, сама не знаю, — окружающий мир словно покрывается рябью. Губы дрожат, и на миг кажется: у меня не получится выдавить из себя ни слова, но все случается быстрее, чем я успеваю отдать себе отчет в том, что делаю и говорю:

— Я невиновата, — вырывается у меня с отчаянием, и Марк мгновенно ощетинивается, покрывается непробиваемой броней с головы до ног, и становится ясно: нужно спешить, иначе он не услышит моей правды, скрывшись за глухой стеной собственной боли. — По крайней мере не так, как ты думаешь. Я потеряла сознание. В день аварии.

Синие глаза вспыхивают несогласием. Марк открывает рот, явно намереваясь возразить. Возможно, хочет предположить, отчего мне вздумалось упасть в обморок. Наверняка в его мыслях уже есть вариант или два, при которых вина полностью за мной.

— Нет! — Я яростно трясу головой, и кончики волос секут мои щеки. — Не потому, что обдолбалась или напилась, или что еще ты мог придумать? Я просто потеряла сознание! Без всякой причины, понимаешь? Я просто ехала, Марк, я просто… ехала. Трезвая и выспавшаяся. — Опустив голову, я смотрю на носки собственных кед сквозь застилающие глаза слезы и пытаюсь бороться со сдавливающим горло рыданием. — Я не виновата. Я. Не. Виновата.

— Врешь. — Голос Марка звенит. От напряжения и боли, давно обратившейся в ненависть.

Я вскидываю голову. Наши взгляды встречаются, и в его — только бездонная тьма. Он не слышит. И не верит.

— Я не вру!

Его тонкие губы кривятся в отвращении.

— Ты врешь. Снова врешь, Альбина. Как тебе с собой живется? Вообще совесть не мучает?

У меня не хватает сил вытерпеть сочащееся из Марка отторжение. Мне больно до такой степени, что хочется живьем содрать с себя кожу прямо у него на виду — только бы доказать, что я нормальная. Из плоти и крови, а не из гнили и лжи.

— Я не вру! — Мой всхлип на половине пути превращается в вопль, и Марк вздрагивает, словно ощутив эту боль в себе. — Меня проверили после аварии с головы до ног. Я могу тебе показать: выписки, заключения, МРТ, КТ, анализы — все есть. Все с датой! Везде написано, почему. Я не знала про твоего брата! Мне никто не сказал. — Я давлюсь очередным спазмом рыдания и прижимаю к лицу ладонь. — Я не знала!

Заставшая на лице Марка маска покрывается трещинами. Неохотно, как плохо смазанный механизм, движутся мышцы. В уверенной в своей правоте ненависти на миг проявляется сомнение. И тут же исчезает.

От бессилия у меня подкашиваются ноги. Не верит.

Он не верит.

— Я говорил с ментами, — выплевывает он. — Все сказали мне одно и то же: что ты была под чем-то. Что тебя все равно отмажут. — Он презренно хмыкает. — Что с твоим папашей мне не тягаться, и, если я не хочу сам оказаться виноватым и сесть, то должен заткнуться. Серьезно думаешь продать мне свою сказку про обморок?

Я пытаюсь возразить — и не могу. Все, что рассказывает Марк, бьет в мои уязвимости, разрушая последние опоры.

Рыдания становится истерическими и не поддаются контролю. Я дышу со свистом и уже ничего не вижу сквозь беспрестанно льющиеся слезы. Марку совершенно невдомек, что значит вскрывшаяся сейчас правда для меня самой.

— Если бы все было так, как ты стелешь, — продолжает он теперь со сдерживаемой яростью, холодно и клинически рационально, — то твоему папаше не пришлось бы тебя отмазывать. Спускать указания ментам и угрожать моей семье. Ты и так была бы невиновна.

— Марк… — Сил хватает только на сиплый шепот.

Он дергает головой. Шагнув вперед, нависает надо мной, не разрывая зрительного контакта.

— Прекращай этот спектакль. Я никогда не поверю, что твой папаша вместо того, чтобы выставить тебя невинной овечкой, сказал ментам, что ты обдолбанная села за руль.

Среди моих полузадушенных всхлипов проклевывается истерический смех. Марк замирает, и я, икая, сообщаю ему самую важную переменную для его прежде неверных расчетов:

— Все так. — Я киваю, продолжая давиться вдохами, и подвываниями. — Но ты не учел кое-что важное. — Марк хмурится. Собирается ответить, но останавливается. — Ему было на меня плевать. Как и на всех остальных людей в принципе. — Я горько улыбаюсь через плотно сжатые губы и перевожу взгляд с его лица на собственные руки.

Запястья ожидаемо исцарапаны. С отстраненной озадаченностью я прикидываю, чем закрыть кожу рук по возвращению в зал.

Марк ничего не говорит.

— Скорее всего полицейским ничего не объясняли. — Мой голос звучит неожиданно ровно, безжизненно. — Просто приказали не заводить дело. Они додумали сами и решили припугнуть тебя, чтобы не было проблем потом. Вот и все.

Вот и все.