Что тебе я сделала? (СИ)

Глава 16

Настоящее

Бусинку выписали из ветеринарной клиники спустя полторы недели лечения. Капельницы, уколы, стационар — шестизначная сумма в чеке почти довела меня до слез. Ничтожно малый остаток на банковской карте и вовсе до сих пор вызывает ужас и панику.

Я пытаюсь воспринимать собственные эмоции рационально. Самой себе раз за разом напоминаю, что вряд ли умру от голода или однажды начну жить на улице: у меня есть работа с пусть небольшим, но все-таки стабильным доходом; не хватит на съем квартиры — значит перееду в комнату. Продам ноутбук или телефон в случае непредвиденно паршивых обстоятельств. Выкручусь. Придумаю что-нибудь, как многие женщины до меня, которым также не повезло потерять с разводом прежнее благосостояние.

Вот только хуже всего — неумолимо явный контраст между моей прошлой жизнью и нынешней. Он-то и бьет по мне раз за разом. Я никак не могу отделаться от ощущения потери: стабильности, возможностей и беззаботности. И от привычки жалеть себя тоже избавиться не могу. Хотя последнее, вероятно, полезно в малых дозах. Я точно видела рилс об этом в акаунте авторитетного психолога.

Среди плюсов: мне не до мыслей о Марке. Я тревожусь о нашем с Бусинкой настоящем, об ее еще не оправившемся здоровье и продолжающемся лечении, о бытовых вопросах и многом другом, что прежде находилось вне зоны моих интересов и обязанностей.

Затянувшийся стресс делает меня рассеянной и перманентно встревоженной. Я чувствую себя белкой, несущейся в работающем на вечном двигателе колесе без тормозов. Или, вернее, сурком, ведь каждый мой день ничем не отличается от предыдущего.

Без календаря под рукой я не скажу, сколько времени прошло после измены Марка. Мне кажется, я живу так уже долгие и беспросветные годы.

Покормить сопротивляющуюся Бусинку паштетом из шприца. Закинуть в нее же таблетки, пока маленькая пушистая тушка сопротивляется с силой, которой в ней быть попросту не должно.

Примчаться в кофейню. Отстоять на ногах восемь часов (повезло, что наша управляющая обожает животных и пошла мне навстречу в просьбе о большем количестве коротких смен на пару недель). Теперь я работаю ежедневно, но зато не двенадцать часов и могу приезжать домой пораньше.

Снова Бусинка. Еще одна битва с ее шотландским величеством из-за противного паштета и горьких лекарств. Ужин. Сон.

Вот мои будни, чье однообразие иногда нарушается разговором с Мариной о новых съемках или сеансом слезотерапии под аккомпанемент очередного ромкома из нулевых. На большее в последние несколько недель меня не хватает.

План на сегодняшний вечер не менее прост: объесться дешевым и невкусным — увы, мое любимое стоит больше, чем наш с Бусинкой недельный бюджет, — мороженым под вторую часть «Дневников принцессы». Осталось только дожить до конца смены. Завтра у меня первый выходной за десять дней и долгожданный шанс выспаться.

— Ваш заказ! — выставив стаканчик с пряным рафом на стойку, я ловлю ожидающий взгляд нужного гостя и приветливо улыбаюсь.

— Спасибо… — Мужчина в светлом офисном костюме берет короткую паузу, чтобы прочитать мое имя на бейдже и затем прибавляет голосу дружелюбия и излишней благодарности: — …Альбина.

Мне стоит огромного труда удержать внутри раздосадованный вздох. Опять двадцать пять.

— Всего доброго, — произношу я вслух с куда меньшим энтузиазмом, чем тридцать секунд назад.

К сожалению, намек остается незамеченным. Я уже знаю, что произойдет дальше.

— Выпьете со мной кофе после работы? — Его лицо сияет довольством, словно он первый, кто задал мне — или любой другой бариста в истории человечества — этот вопрос.

Интересно, неужели они не задумываются, что кофе — последнее, что нам хочется пить после двенадцати часов варки эспрессо?

— Спасибо за приглашение, но не могу его принять. — Я качаю головой и кончики стянутых в высокий хвост волос бьют меня по щекам.

Улыбка на лице мужчины теряет несколько оттенков приветливости, но мне везет: он принимает отказ с первого раза. Без выматывающих душу «А почему?» и «Вам начальство запрещает, да? А мы никому не скажем!»

Когда мужчина, мола забрав заказ, выходит из кофейни на улицу, я позволяю себе вздох облегчения. Пожалуй, единственное, что по-настоящему мне не по душе в работе с людьми — подобные попытки познакомиться, случающиеся время от времени.

Моей интровертной натуре любое незапланированое общение — даже столь краткосрочное — дается тяжело. А уж мужское внимание, к тому же далеко не всегда корректное, тем более. После Марка я и думать не хочу о новых отношениях. Нет уж, хватит.

В кармане вдруг заходится короткой вибрацией телефон. Кинув быстрый взгляд в зал и удостоверившись, что новых гостей пока не появилось, я проверяю экран уведомлений.

На миг ровно бьющееся в груди сердце сбивается с ритма и замирает в свободном падении. Как и я сама.

В электронном письме мне официально напоминают, что прошел ровно месяц с подачи заявления о разводе. Наш с Марком брак расторгнут.

Фасад безразличия, созданный из многочисленных забот о выживании, внезапно идет трещинами. В глазах вскипают горькие слезы, а в груди охотно вспыхивает выжигающий легкие шар — порождение разлагающихся внутри обиды и боли. Сорвавшийся с губ тихий всхлип, к счастью, полностью заглушает играющая в зале музыка. Посетителями, погруженными в разговоры или ноутбуки, моя драма не замечена.

Упорно смаргивая не желающие исчезать слезы, я поворачиваюсь к залу спиной и принимаюсь бездумно возиться с кофемашиной — только бы занять руки и голову. Угодившие в ловушку эмоций мысли путаются, и успокоиться крайне нелегко.

Мне неожиданно очень-очень больно. Словно весь месяц я только прикидывалась стойкой, пережившей предательство женщиной. Наверное, так и есть. Ничего не отболело и не прошло.

До самого конца смены я безостановочно думаю о Марке. О факте нашего свершившегося развода. О всех словах и поступках бывшего мужа, из которых до сих пор не получается сложить объяснение случившемуся кошмару.

Почему? За что?

За что он мстил?

Я не понимаю. И это гложет меня до выедающей нутро и вызывающей тошноту тревоги. Я хочу знать причину. Я заслуживаю ее знать.

В последний час смены моя нервная взбудораженность достигает своего пика. Сознание кажется спутанным, будто одурманенным. Тело бьет мелкой дрожью.

Я собираюсь ехать в ЗАГС. Моя цель — попытать удачи и встретить Марка. Именно он обязан сегодня же забрать свидетельство о разводе.

Быстрый взгляд в зеркало перед выходом из кофейни подтверждает мои догадки о собственном внешнем виде: зрачки расширены, щеки красные, и даже простые толстовка и джинсы сидят на мне как-то иначе, будто с чужого плеча. Стянув с хвоста резинку, я распределяю волосы в надежде хотя бы частично скрыть лицо и создать ничем не примечательный облик. Конечный результат радует мало. От меня за километр веет взвинченностью.

Впрочем, не все ли равно?

Как известно, Марк считает меня порождением дьявола во плоти. Сколько бы усилий я ни приложила, его мнение вряд ли изменится. Нет никакого смысла создавать образ сильной и счастливой девчонки, которой нипочем развод и материальные трудности. Когда Марк смотрит в мое лицо, он видит не меня, а свою ненависть.

Если мы сегодня пересечемся, я потребую ответов. И на этом все. Я забуду его и наши отношения как страшный сон, сделаю выводы и начну жизнь заново. Как-нибудь.

Дорога до ЗАГСа не занимает много времени, однако и получаса ничегонеделания хватает, чтобы растерять последние крохи спокойствия. К крыльцу я подхожу на подкашивающихся ногах. Остановившись, делаю судорожный вдох и растираю лицо. Сердцебиение настолько частое, что мешает сфокусироваться на происходящем.

Я осматриваюсь, то ли оттягивая неизбежную минуту получения собственного экземпляра свидетельства, то ли надеясь дождаться появления Марка. До заката еще несколько часов, и на улице тепло и солнечно. Волосы треплет легкий ветер, но мне все равно не хватает воздуха. Хочется завыть в голос.

Когда и почему моя жизнь стала такой? Мне еще нет двадцати двух, а я больше ничего не жду. Если только плохого.

Никаких надежд и предвкушения чего-то особенного в будущем. Одна беспросветная тоска, словно жизнь уже кончилась. И хорошему в ней больше не случиться. И пока головой я понимаю, что от меня зависит, что будет дальше, сил верить в лучшее просто нет.

Вздохнув, я вытираю мокрые щеки и иду к крыльцу. С жалостью к себе пора заканчивать. Надо торопиться домой, где Бусинка наверняка ждет моего возвращения вопреки ненавистному ее пушистой светлости лечению.

Подняться по невысокой лестнице я не успеваю. Воздух рассекает заунывный скрип давно не смазанных петель, и тяжелая дверь впереди распахивается. Из здания ЗАГСа выходит молодая лучащаяся счастьем пара, а следом за ними — Марк.

Хмуро уставившись в телефон, он придерживает дверь плечом и пока не замечает меня. В другой его руке я вижу свидетельство.

Вот и все, мы официально, на сто процентов, разведены. Всего лишь через три месяца после свадьбы.

Не брак, а так… Фикция. Разбивший мне сердце инструмент для отмщения неведомо за какие грехи.

Не двигаясь и позабыв про потребность в кислороде, я наблюдаю за Марком. Рассеченное им на куски сердце нестерпимо печет.

Господи, как же больно…

Понимать, насколько мне не все равно, невыносимо и унизительно одновременно. Марк сотворил такое, что никогда не простить и не забыть, и тем не менее вопреки логике я чувствую не ненависть и презрение, а боль. Она затапливает все мое существо и, кажется, сочится через поры, пропитывая собой окружающий мир и затуманивая зрение.

Я прикрываю глаза и с шумом втягиваю в легкие воздух. Миг спустя наши с Марком взгляды пересекаются.

В его синих глазах — холод и плохо скрытая ненависть. Отрезвляющая смесь, что заставляет собраться с силами.

Он не имеет права знать, как мне плохо.

Как его предательство добило мою и без этого хрупкую веру в человеческую надежность.

Как беззаветно, до душевной дрожи я его любила.

Не разрывая нашего зрительного контакта, Марк неспешно спускается по лестнице. Полы бежевого пиджака развеваются от ветра, ворот белой рубашки свободно расстегнут и держит на пуговичной планке темные очки.

Весь Марк — успех и собранность. Безупречность и неприкосновенность. Не в пример разбитой на осколки мне.

— Поздравляю, — говорю я несдержанно, когда Марк останавливается на расстоянии нескольких шагов.

Эмоций в моем негромком голосе через край, что плохо, но сил притворятся почти нет. Я едва держу лицо.

Он усмехается в ответ на мои слова. Цинично, с ощутимым презрением.

— А тебе, я так понимаю, стоит соболезновать?

Я вздрагиваю. Выслушивать его ораторские упражнения в сарказме неприятно до жжения на коже. Обхватив запястье пальцами другой руки, я впиваюсь в тонкую кожу кончиками ногтей. Контролируемая физическая боль помогает не расплакаться.

— Нет, меня тоже нужно поздравлять, — произношу я с заносчивостью, которой в себе не чувствую. — Ты же ходячий красный флаг. Как выяснилось.

Я вдавливаю ногти в кожу с отчаянием утопающей, цепляющейся за любой шанс на спасение. Этот разговор нужно довести до конца, как бы ни хотелось убежать и, спрятавшись в ближайшем укромном уголке, по-детски несдержанно разреветься.

Марк раздраженно фыркает. Будто моя последняя фраза для него оскорбительна.

— Из нас двоих красный флаг только ты, Альбина. Не надоело еще прикидываться невинной овцой?

Я поддаюсь вперед. Кажется, мне не удержаться от крика, но голос внезапно сипнет:

— За что ты так меня ненавидишь? Я не понимаю! — Лицо Марка искажается гневным недоверием, и я начинаю говорить быстрее: — Правда не понимаю! Объясни мне! Скажи, наконец, что я тебе такого сделала, чтобы так со мной поступить?! Чем я это заслужила?

Он медлит. В заледенелых глазах ярость бьется с сомнением. И болью.

Я вдруг вижу столько боли. Прорвавшейся сквозь заграждения наружу. И какой-то… загнанности, что ли. Мне кажется, так смотрит животное, угодившее в капкан, на приближающегося с ружьем охотника.

Но как я могу быть причиной подобного? Что вообще нужно сделать, чтобы другой человек смотрел на тебя так?

— Ты убила моего брата, — говорит он отрывисто, и его взгляд снова целиком и полностью заполняется ненавистью.

Я отшатываюсь. И испугано-недоверчиво смеюсь.

Марк не в себе. Объяснить его обвинения иначе невозможно.

Может быть, у него шизофрения? Подобные состояния с бредом и подозрением близких в самых страшных поступках, кажется, один из основных симптомов заболевания.

Меня охватывает чувство вины. Я должна была подумать об этом раньше! Затащить Марка на прием к психиатру под каким-нибудь предлогом. Или придумать что-нибудь еще.

Не мог Марк, сюсюкавший с Бусинкой как с младенцем, просто так превратиться в чудовище. Просто не мог.

Прежде чем я успеваю придумать, что сказать и как убедить Марка в необходимости врачебного вмешательства, он заговаривает вновь, чеканя каждое слово:

— Продолжаешь играть в незнание? Три года назад, двадцатого седьмого декабря ты влетела в остановку у детского сада… — Он называет номер и адрес, но мне достаточно даты. Я застываю в ужасе. — Ты сбила насмерть моего брата. Ему было пять лет. Пять. Лет. Он умер на моих глазах! А ты даже имя его запомнить не потрудилась, мразь.