Чужими мы (не) стали (СИ)

15.

Сегодня Мария сожгла три первых письма в стеклянной салатнице, что подарила сестра Максима ей на восьмое марта. Пламя жадно слизало тонкую бумагу, превращая слова любви в серый пепел. Третье послание пощелкивало и «пыхтело», будто вздыхало, прощаясь с прошлым.

Салатницу жаль. Если бы видела Ольга — типичная домохозяйка, мать двоих сорванцов, настучала бы Маше по голове, что переводит «хорошие вещи». Миска теперь только на выброс. Странно, что Максимка сестре еще не нажаловался.

Или боится, что старшая родственница с консервативными взглядами будет не на его стороне?

Вспомнилось уставшее ольино лицо. Ранние морщины на сухой коже, будто золовка кремами не пользуется. Маша ей как-то дарила целый косметический набор. Так, Оля сказала: «Лучше б деньгами. Мальчишкам надо то, се...»

Маша проветрила комнату после акта сожжения. Только успела захлопнуть окно, раздался звонок в двери.

«Ольга — рассмотрела хозяйка квартиры женщину в глазок и поспешила открыть.

— Пустишь? — криво улыбнулась золовка, нервно дернув край растянутой кофты.

— Проходи, — маша посторонилась, пропуская сестру мужа в квартиру.

Оля брякнулась всем телом на банкетку, чтобы расшнуровать кроссовки. Повела носом, почувствовав запах гари.

— Трусы Макса жжешь? — подняла глаза, такие же как у предателя.

— Нет. Так, кое-что ненужное, — махнула Мария рукой. — Ты разувайся, я чайник поставлю. Голодная, наверное, после работы? — взгляд Марии стыдливо отъехал в сторону от сильно поношенной обуви. От запаха дешевых духов с ароматом ландыша, хотелось сбежать.

— Да, так... Можно немного перекусить, — промямлила золовка, глотая слюну.

Даже если Олька будет с голоду подыхать, ни за что не признается, что не вытягивает еле сводит концы с концами, чтобы обеспечить своих детей. Маша никогда не слышала, чтобы она жаловалась или кляла судьбу. Что муж бросил и укатил на Север, тоже рассказывать не любила. Помощь от Маши принимала с оговорами: «Ой, куда столько? Не надо было... Но, принимала.

Пока Мария накрывала на стол, золовка сполоснула руки под кухонным краном и вытерлась вафельным полотенцем. Присев скромненько на стул, заглянула Маше в лицо, будто хотела там что-то распознать незримое.

— Все они кобели, Машка! все! — стукнула кулаком по столу, Маша аж вздрогнула.

— Как учуют чужую доступную пилотку.

— О-о-оля! — осуждающе глянула на нее Мария, чуть не промазав струей заварки мимо чашки.

— что, Оля? тридцать пять лет — Оля! Я ему подзатыльников навтыкала, знаешь каких? Чтоб знал, как по чужим бабам шляться, козлина! — трясла в воздухе все еще сжатым хлипким кулаком. Острое худое лицо посуровело. Тонкие, выщипанные брови сошлись в переносице. — Какого это нам, женам потом расхлебывать? Ты это... Поплачь, Машка. Легче станет. Не держи в себе, — как-то разом золовка сдулась, понизив тон и с жалостью на нее посмотрела.

Пока Ольга наворачивала блинчики с творожной начинкой, громко швыркая через край кофе, Мария ковырялась ложечкой в чашке. Слезы, как назло, литься не хотели. Глухо и пусто в груди. Словно выжженная земля, где ни ростка надежды, ни капли влаги. Давни на нее посильнее не слезы пойдут, а битое стекло посыпается.

Маша прекрасно понимала, зачем на самом деле явилась Оля — чтобы подтереть дерьмо за братцем. Ее бравада нисколько не впечатлила. все понятно и так. Макс — козлина, но он свой козлина, тот кому сеструха сопли подтирала в детстве.

Женской солидарности не жди. Сидит, «мосты наводит».

— Правильно! Не пускай его пока в дом. Пусть осознает всю степень своей вины, —Ольга кивала одобрительно, думая, что ее советы идут «на пользу». А может, кивала потому, что Маша остатки блинов складывала в контейнер ей с собой и коробку конфет для ребят положила в пакет.

— Чего это? — возмутилась Ольга, когда Мария вытряхнула из своего кошелька три тысячи налички и протянула ей.

— У твоего младшего скоро день рождения. Купи чего-нибудь. Скажи от тети Маши,

— нашла, что вспомнить Голубева.

— Ну, ладно. Спасибо, — спрятала Ольга деньга в задний карман джинс.

Ольга потянулась и по традиции облобызала ее в щеки на прощание, не зная, что ее прикосновения терпят с трудом.

— Ты звони, если что... — отходила, оглядываясь.

— Угу, — прислонила Мария головой на косяк двери, провожая ее взглядом до лестницы в подъезде.