Чужими мы (не) стали (СИ)

23.

В этой истории было слишком много слоев. Пока был жив Голубев, он говорил Ниязу не соваться, сам разберется, сам все утрясет. Не мужик что ли? Только после его смерти, Буров стал распутывать клубок, где, казалось бы, концов не найти.

Слишком все завернуто, переплетено очень ловко. Разгуляевой подобное в одиночку просто не провернуть.

Письма подтвердили его догадку. У Вальки был почерк, рваный, как курица лапой.

Она умудрялась делать пять ошибок в слове из пяти букв. И тут вдруг: «Дорогой мой, Ростенька..». Тьфу ты, бля. Но, настолько искренне все написано, выстрадано, что закралось у Нияза подозрение, что женщина, писавшее сии «петиции» была действительно влюблена в Роську, как кошка блудливая его хотела.

Пока по его указанию в кадровых архивах рылся его человек, Ростислав вспоминал.

Составил целый список кандидаток, что были рядом на тот момент. Зачеркивал и злился, что в глаза бросалось имя, которое пришло на ум сразу, без запинки. Жена командира части положила на Голубева глаз.

Катька, что умела слушать, подбираться к людям близко, прикидываясь хорошенькой. Сама создавала другим проблемы, и сама их решала, оставляя дураков в должниках. Поговаривали, что ее даже муженек опасался. Ехидна настолько хитра, что не знаешь в каком месте выскочит, если перейдешь ей дорогу.

Тех, кто не поддавался ее манипуляциям можно было по пальцам пересчитать.

Вспомнилась небольшая вечеринка по поводу Дня офицеров. Небольшой клуб, пропахший сыростью и старыми тряпками, называемыми костюмами, гниющими в коробках. Скрипучий деревянный пол. Танцы под «Белые розы» и тусклый прожектор в паутине. Смех подвыпивших гвардейцев. Женщины принарядились в свои лучшие наряды и сбились в пеструю стайку, чтобы посекретничать. Лукавые взгляды, ожидающие приглашения на «медляк».

— Смотри, Голубев, Катька на тебя глаз положила, — Нияз лениво цедил почти что настоящий «армянский коньяк», который гнала супруга старшины из еловых шишек.

Он заметил нездоровое внимание к другу... Как Катерина начинает кокетничать, громко говорить в присутствии Роста. За столом чуть не упала на него, потянувшись за салатом «Оливье». Завистливый блеск в маленьких поросячьих глазках в сторону Нины. Блеск к чужому, налаженному благополучию.

Льстивые речи: «Нин, у твоего-то такие руки, что можно гвозди забивать. Синяков не оставляет?»

Воспитанная Нина покраснела и не нашлась, что ответить.

— Да пошла она, — пьяненько фыркнул Ростислав, качнувшись на ногах со стаканом «коньяка» в руке. — Я жену свою люблю, Нину. Она мой главный «актив», опора и отрада. Жирная пусть катится нахрен.

Только сейчас пришла мысль, что Катька могла и подслушать их нетрезвый треп.

Затаиться. А как еще побольнее ударить? Только обличив честного мужика, который дорожит семьей непременно в чем-то грязном, постыдном. В измене.

Остальное додумать можно. Сопоставить факты. Вальку — дурочку просто использовали, как инструмент мести. Знать бы подробности... Как удобно, что Разгуляевой не стало.

Как раз сегодня Бурову позвонили и доложили, чей почерк схож с письмами. Он особенно не удивился. К тому же Катька сама приехала потоптаться на костях Голубева, порадоваться чужому горю. Щадить бывшую королеву части он не собирался. Тем более, что закончилось ее правление. Давно. Теперь Катюха —обычная разведенка и тварь. Тварью была и тварью осталась.

Надо было Машу предупредить. Срочно! Нияз надеялся, что удастся поговорить на улице. Ждал ее, ждал. Сигарету выкурил. Поднялся обратно на этаж. А там…

Нина! Хрупкая, нежная училка полезла в драку. Догадалась, родимая. И у нее щелкнуло в голове.

Буров больше не думал. Размашистыми шагами дошел до нее. Поднял, как ребенка на руки. Прижал к груди. Она только охнуть успела. Глаза на него прибавила, боясь пошевелиться.

— НУ, все, все, Нин. Она свое получит. Не стоит об «это» прекрасные руки марать,

— поцеловал в щеку; по которой текла слезинка. Вкусная. У женщины, которую он любил столько лет, соленые слезы — нектар.

— 0-0у — забулькала Катька. — И ты, Буров, туда же... Что вы в ней все находите? Щеклая, взяться не за что, — запыхтела, пробуя подняться. Обвела мужчин в комнате презрительным взглядом. Никто из них руки не предложил.

— У Нины есть душа, в отличие от некоторых, — Нияз остановился в проходе ко всем широкой спиной. Лишь голову слега повернул, чтобы ответить. Дотопал до кухни. Осторожно опустил свою ношу на табурет. Повернулся к замершим работникам.

— Всем спасибо, можете идти. Вот, на «чай», — вынул подготовленные две красных купюры из кармана брюк.

Найдя чистый стакан, налил воды. Поставил перед Ниной на стол. Вздохнул. Сел рядом, сложив руки перед собой. Опустил седеющую темную голову.

— Прости, Нина, что не догадался раньше. Моя вина не меньше. Не уберег товарища.