Чужими мы (не) стали (СИ)

20.

Нина Ивановна оглядела дочь с ног до головы и только убедившись, что все «показатели» в норме, заговорила:

— Маша, ко мне приходил твой муж.

Мария, конечно, ожидала, что Макс вытворит нечто подобное. Но, ее совсем не волновало, чего хочет бывший, изворачиваясь в попытке запрыгнуть обратно на ступеньку, с которой слетел. А вот, что скажет мама, действительно важно услышать...

— Жаловался? — вздохнула Мария, вынимая из обувницы тапочки с белой бахромой, которые были предназначены только для матери.

Нина всунула ноги в тапки, сидя на пуфике и подняла на нее карие глаза. В них ничего, кроме усталости. Ни осуждения. Ни сожаления. Ни гнева, что дочь выгнала мужа из дома, после двенадцати лет брака.

— ЭХ, дети, дети... — покачала головой Нина Ивановна. — Не умеете вы ценить то, что имеете.

— Мам, это он мне изменял, а ни я ему! Зачем позволять вытирать об себя ноги? —агрессия сама вырывалась, стоило затронуть за больное.

— А ею и не оправдываю, дочь. Сказала, что вы взрослые люди и сами разберетесь. Что в ваши отношения я лезть не буду. А что ты хочешь услышать, Маша? Решение принимать тебе. Я лишь хотела убедиться, что ты осознаешь всю серьезность ситуации, — напряженные плечи, которые мама пыталась расправить, возвращались в исходное положение «сложенных за спиной крыльев».

Нина поднялась и шоркая тапками по полу, будто ноги совсем не поднимаются, маршем «утят» отправилась на кухню. Мария следом. Настороженно. Лицо как у лисы, разнюхивающей: где курятник?

Неожиданно! Маша думала, что ее будут жизни учить, согласно учебнику «Домостроя» и читать нотации строгим учительским голосом.

Но, в глазах матери прослеживалась не только поддержка, но и отблеск собственной пережитой боли. Она знала, как это — когда тебя предают. Знала эту глухую, разъедающую обиду, которая скручивает все внутренности в тугой узел.

Нина жила с этим грузом примерно... вечность. До сих пор не отпускает. Даже после смерти Ростислава. Такой судьбы, она бы и врагу не пожелала, не то что родной дочери.

Пили чай. Маша разогрела блинчики с творогом — полуфабрикат из магазина.

Голубева-старшая глазом не моргнула, бровью не повела, не оговорила, что Маша — плохая хозяйка. Сжевала два «конвертика» и не подавилась.

— Жаль, что все заканчивается, Маш. Сам Максим забыл, как удирал по простыням на рассвете из твоей комнаты. Забыл, как боролся за тебя. И однажды, увез прямо из-под носа на мотоцикле. Смотрел на тебя, как Голлум на свою прелесть. Иначе, бы мы с отцом тебя не отдали, — отпила из чашки. Аккуратно поставила на блюдце.

Тонкие аристократичные пальцы погладили поверхность фарфора, вырисовывая круги.

— Да-а-а. Было дело. Только визг шин и ветер в ушах. Максим предлагал сбежать, если папа не согласится на свадьбу. Что стало с тем парнем? — Мария поморгала, сгоняя слезу. Она сейчас действительно оплакивала то беспечное прошлое. Люди меняются. К сожалению, иногда не в лучшую сторону. Теперь и этот урок выучен.

У Маши забилось сердце тревогой. Она подняла глаза на мать, гадая, как оформить самый главный вопрос? Ступить за зыбкую корку льда, на которой балансируют обе. Дико страшно. Непредсказуемо. Как мама может отреагировать на ее вопрос? На язык будто перца ядреного насыпали. Стоит только открыть рот произойдет химическая реакция.

— Мам, а папа никогда... Не ошибался? — кое-как выговорила Мария, будто кашу жевала.

— что ты имеешь в виду? — уголок рта Нины дернулся. Взгляд взметнулся на сидящую напротив дочь. И столько в нем было... Разного.

Мария теребила край салфетки. Она знала, что переходит черту. Черту, за которой начинаются разговоры по-взрослому, за тем терриконом рушащиеся идеалы. И ответы бывают подобны гвоздям для распятия. Но, нужна правда. Какой бы горькой она ни была.

— Я знаю про Валентину Разгуляеву, — выдавила из себя последние силы Маша.

Такое чувство, что ты долго удерживала бешенного пса на поводке и вот, руки выпустили. Сорвался.

Нина Ивановна рвано вздохнула, откинулась на спинку стула и закрыла глаза.