Он не коснулся меня, но его присутствие было сильнее любого прикосновения. Я почувствовала, как мои колени слабеют, не от страха, а оттого, что я наконец-то не одна. Кто-то видел меня, слышал, брал мою боль и превращал её в месть, в красоту, в дар.
Но это продлилось лишь мгновенье. А потом я взяла себя в руки, пытаясь отогнать мысли о том, что это чудовищное преступление было совершено ради меня.
— Почему ты… — я запнулась, не зная, что спросить.
— Ты так горько плакала, — шёпотом ответил голос. — И в этом был виноват он. Он посмел тебя ударить…
Тишина опустилась снова, но теперь она была полной, глубокой. Я смотрела на тело Лионеля и не почти чувствовала вины.
Я слышала дыхание убийцы за спиной, слышала стук своего взволнованного сердца. Я чувствовала только одно: впервые за всю свою жизнь я не боялась темноты. Потому что она уже выбрала меня. А я…
Я медленно протянула дрожащие пальцы к розе, прикасаясь к её лепесткам, словно рисуя на них то, что я не могла сказать вслух.
Опомнившись, я резко обернулась, но позади меня никого не оказалось.
Я снова посмотрела на мёртвого мужа, и тут до меня дошло.
Теперь надо кричать и плакать!
Выбежавшие слуги едва успели поймать меня, падающую в обморок. Меня внесли в дом, а я протянула дрожащую руку за стаканом воды.
— Бедняжка, — послышался голос дворецкого. — Мадам, вы как?
Я ничего не ответила, распластавшись в кресле умирающим лебедем.
Только сейчас до меня начало доходить, что я — единственная владелица огромного состояния, которое включало и моё наследство, и моё приданое, и состояние мужа.
Я. Одна.
Всё, что я вижу, теперь принадлежит мне.
Я немного «поумирала» ради приличия, а потом, изобразив отчаяние, направилась в комнату для гостей, которую муж выделил для Лизетты. Резким движением я стащила с её туалетного столика свою шкатулку, вдыхая заблудившийся призрак аромата её духов.
— Откройте окна, — приказала я, прижимая шкатулку к груди. — Пусть проветрится.
Я вышла в коридор, а в голове всё ещё слышалось: «Теперь это всё моё! Это мой дом! И украшения снова мои! И никто не посмеет их у меня отобрать. По закону!»
Сердце забилось так, словно в первый раз в жизни.
Нет… К этой мысли ещё надо привыкнуть! А то я даже радуюсь вполголоса.
Я вернулась в свою комнату, а потом подумала, что теперь нет «моей» комнаты. Весь дом принадлежит мне. От этих роскошных золотых люстр до последнего гвоздя. И теперь я могу смело распоряжаться домом. Хочу — перестрою его! Захочу — продам!
Прижав руку ко рту, я почувствовала, как по щекам потекли слёзы радости. Я не могу поверить… Теперь я свободна! Теперь в этом доме нет никаких правил, кроме моих…
С этой мыслью я легла спать, чтобы утром проснуться уже в своём собственном доме.
Первым моим приказом было наградить Гаррета. Конюх долго смущался, уверяя, что ничего не сделал.
— Вот именно. Ты не сделал ничего. Хотя мог. И тебе приказали. Ты оказался единственным человеком, который не желал мне зла в ту ночь. Ты не прибавил мне повода для слёз, не сделал так, чтобы утром я попросила яд, чтобы не жить с этим, — улыбнулась я, пытаясь почувствовать себя полноправной хозяйкой. — И за это тебе не просто спасибо. Вот, держи…
Мешочек денег лёг в огромную мозолистую руку с ссадинами.
— Ну, мадам, — смущённо прошептал Гаррет.
— Накупишь жене и сыну подарки, — улыбнулась я, глядя на страшного великана с добрым сердцем.
— Ну, если так, — стушевался Гаррет, принимая мешочек.
— Гаррет! — остановила я его возле двери. — Если что-то нужно твоей семье — говори. Не стесняйся. Я помогу, как ты помог мне.
Вторым указом я подняла жалованье слугам, на которых экономил мой супруг. Особенно дворецкому, который несмотря ни на что продолжал называть меня госпожой и маркизой.
Что ж, добро я вознаградила. Теперь мне предстояло быстренько обзавестись платьем для похорон и сопроводить горячо любимого мужа в фамильную усыпальницу.