Я почувствовала, как мое тело напряглось и задрожало в предвкушении.
И когда его губы коснулись моих — мир перестал существовать.
Сначала — холод. Такой, что мои губы, казалось, превратились в лед. Я не могла дышать. Я не могла моргнуть. Я не могла думать.
Это было дыхание зимы, которое решило стать поцелуем.
И вдруг — огонь. Сквозь ледяную корку прорвался жар. Теплый, жадный, разъедающий. Он проник внутрь — не как нежное прикосновение, а как взрыв в замерзшей реке, когда лед трещит и под ним открывается раскаленная, темная вода, готовая поглотить тебя.
Но он не целовал меня. Он всасывал. Мое дыхание, мой стон, мою боль, мое желание.
Он исследовал. Каждую черту. Каждую дрожь. Каждую слабость.
Он запоминал, как запоминает имя жертвы — чтобы оно никогда не забылось.
Его губы двигались медленно, превращая каждое мгновенье в сладкую вечность. Сначала он коснулся левого уголка моего рта, словно пробуя на вкус мою душу. Затем его губы переместились к правому, как будто он искал что-то, что ускользало от него. Наконец, его губы оказались в центре, и жадным, пожирающим движением он раскрыл мои губы, погружаясь в меня поцелуем.
Его рука на моей талии сжалась, прислоняя меня к твердому телу, чтобы я чувствовала, как бьется в этот момент его сердце.
Каждое его движение было наполнено болезненной страстью, как будто он разрывал меня на части, чтобы собрать вновь, но уже по-другому. Каждое прикосновение — как вырванный кусок из моей души, который он бережно, но безжалостно забирал себе.
Каждый вздох, который я пыталась сделать, уходил в него. Каждый звук, который я хотела издать, поглощался его тьмой.
Я застонала, едва сдерживая крик, позабыв о том, что мои связанные руки сделали меня полностью беззащитной перед ним. Звук вырвался из глубины, где раньше была только пустота. Он ответил — не звуком, а движением. Плавным движением тела.
Его рука на моём горле не сжимала. Она нежно, как будто оберегая, держала меня.
Я ощущала себя не жертвой, а его единственным источником жизни.
Внезапно он отстранился.
Лишь на мгновение.
В этот миг я ощутила, как мои губы сами тянутся к нему.
Я не дышала. Не могла дышать.
Потому что он завладел всем.
Всем моим дыханием, всей моей болью, всей надеждой, всей верой, всей моей душой.
— Ещё, — прошептала я, судорожно сглотнув.
Я хотела, чтобы он забрал меня с собой — в эту тьму, в эту боль, в эту бесконечную, смертельную, сладкую вечность.
Его рука легла на моё бедро. Не сжимала. Не тянула. Она глубоко погрузилась в складки моей рубашки.
Я смотрела в его глаза — в те ледяные, прозрачные глаза, где горел не свет, а вспышка северного сияния, пойманная в ледяной камень.
И в них — не было страсти.
Не было желания.
Не было любви.
Было обожание.
Он смотрел на меня — как на последнюю вспышку жизни, которую он когда-либо сможет коснуться.
Как на последнюю душу, которую он не сможет убить.
Как на единственное, что заставило его забыть, что он — убийца.
Его губы, ещё влажные от моего вкуса, медленно, с безумной нежностью приоткрыли мои, и я задрожала в его руках. Я запомнила. Запомнила вкус его губ — как вишню, пропитанную кровью и льдом. Запомнила, как он вдыхал меня — как будто я была воздухом.
— Ты любишь меня? — прошептала я, понимая, что если он скажет «да», я буду самой счастливой на свете.
Красивые губы изогнулись в усмешке.
— Нет.