Доктор для следователя

Глава 2

Я стояла, держась за подоконник, и смотрела в свое новое отражение. Испуганная девочка с большими глазами. «Марья». Имени более несчастного и забитого я не слышала даже в своих гинекологических кабинетах, куда приходили жены алкоголиков и вечные жертвы.

Нет, милая, так дело не пойдет, – холодно констатировал мой внутренний голос, тот самый, что за десять лет работы научился не дрогнуть перед самыми душераздирающими историями. Паника – роскошь, которую мы не можем себе позволить. Включай голову, Погребенкина. Ситуация – клинический случай, только неизвестной этиологии. Нужна диагностика.

Я глубоко вдохнула. Пахло дымом, немытым телом и тоской. От этого запаха становилось душно.

«Трактир твой теперь, хозяйка», – сказала Акулина.

Значит, это не просто комната. Это – актив. И, судя по всему, единственный источник выживания в этом, с позволения сказать, теле.

Сделав еще одно усилие, я оттолкнулась от стены и медленно, как старуха, сделала первый шаг. Ноги подкашивались, но держали. Тело было слабым, но целым. Сотрясение, вероятно. Посттравматическая астения. Лечение: покой и полноценное питание. Оба пункта в текущих условиях выглядели как издевательство.

Я осмотрела помещение. Низкая бревенчатая горница, наспех прибранная. В углу – деревянная кровать с грубой постелью, на которой я и лежала. Стол, пара табуретов. На полках – немного посуды. Ничего лишнего. Никаких признаков «хозяйки». Ни сундука с добром, ни даже смены белья. Бедность, прошибающая до костей.

Дверь скрипнула. Я инстинктивно выпрямила спину, пытаясь придать лицу хоть какое-то подобие уверенности. Вошла Акулина, неся миску с чем-то дымящимся.

– Вот, хлебай, – протянула она. – Щи. С постным маслом. Больше пока не на что.

Я взяла миску. Еда пахла скудно, но для пустого желудка – как нектар. Пока я ела, Акулина уселась на табурет и принялась меня разглядывать.

– И что ж ты теперь будешь делать-то, сирота? – спросила она, и в ее голосе я уловила не столько сочувствие, сколько любопытство. Деревенское телевидение в действии.

Я отложила пустую миску. Голод утолила, но сил не прибавилось.

– Что положено хозяйке трактира, – ответила я, стараясь, чтобы мой новый, противно-тонкий голос звучал тверже. – Вести дела.

Акулина фыркнула.

– Какие уж там дела. Степан-то кое-как держался, а ты… Ты и говорить-то с мужиками боялась. Они тебя в два счета съедят. Уж кто-кто, а я знаю. Лучше бы замуж поскорее, пока молоденькая. Вон, Фрол-кузнец вдовец, присматривается.

Меня передернуло. Замуж. Снова. В двадцать один год, едва успев избавиться от первого «счастья». Ирония была настолько густой, что ею можно было подавиться.

– Спасибо за совет, Акулина, – сказала я, и в голосе невольно прозвучали мои старые, отточенные на хамоватых пациентах, нотки. – Но своим умом как-нибудь.

Баба удивленно подняла брови, но спорить не стала. Видимо, решила, что удар головой мне все же не пошел на пользу.

Оставшись одна, я снова заставила себя встать. Нужно было увидеть «дело» своими глазами.

Я вышла в сени, а оттуда – в следующее помещение. Оно было побольше. Несколько грубых столов, лавки. Пусто. В углу – прилавок, за ним – полки, на которых стояло несколько полупустых бочек и горшков. Воздух был пропитан кислым запахом забродившего хлеба, дешевого кваса и чего-то еще, отдаленно напоминающего пиво. «Трактир». Больше похоже на заброшенную избу, где иногда собираются выпить.

Я подошла к прилавку. Под слоем пыли и жирных пятен лежала потрепанная тетрадь. Я открыла ее. Кривые, неуверенные палочки. Цифры. Приход-расход. Долги. Степан, судя по всему, был неважным бухгалтером и еще худшим хозяином.

Я закрыла тетрадь. В голове, поверх чужого страха и растерянности, медленно, но верно начинала работать привычная логика. Анализ. Постановка диагноза.

Диагноз: полная финансовая и социальная несостоятельность. Прогноз: без немедленного вмешательства – летальный. Или замужество за кузнеца Фрола, что, вероятно, одно и то же.

Я подошла к бочке с надписью «Пиво» и зачерпнула немного кружкой. Попробовала. Скривилась. Бурда была откровенно скверной. Кислая, мутная, с явным признаком болезни сусла.

И тут во мне что-то щелкнуло. Не как в отчаявшейся вдове, а как в профессионале, который видит проблему и уже начинает прокручивать пути ее решения.

Я – не Марья. Я – Мария Погребенкина. Я десять лет решала проблемы куда сложнее, чем прокисшее пиво и долги по лапшевой. Я ставила на ноги женщин, от которых отворачивались все. Я боролась с системами, с предрассудками, с глупостью.

Эта лачуга, это тело – просто новые условия задачи. Особо сложный клинический случай.

Я поставила кружку на прилавок. Звук получился более громким и решительным, чем я ожидала.

– Ладно, – тихо сказала я пустому залу. – Принимаю вызов. Посмотрим, что можно сделать с этим… медицинским наследием.