Солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая парк «Серебряных Ключей» в золотые и багряные тона, когда на подъездной аллее послышался знакомый скрип колес. Сердце забилось чаще, предвосхищая встречу. Кален вернулся.
Я стояла в гостиной, у камина, стараясь дышать ровно. Весь день я провела в приятных хлопотах — отбирала вино к ужину, советовалась с поваром о меню, а потом долго выбирала платье. Остановилась на простом, но элегантном платье из темно-зеленого шелка, которое подчеркивало линию плеч и талии. Никаких украшений, только его подвеска с сапфиром, лежавшая на груди.
Шаги в холле прозвучали быстрые и твердые. Дверь в гостиную распахнулась, и в проеме возник он.
Кален. Он выглядел уставшим, дорожная пыль серебрилась на его темном мундире, но в глазах горел знакомый, острый огонь, который заставил мое дыхание остановиться. Его взгляд скользнул по мне, быстрый, оценивающий, и в них вспыхнуло что-то горячее и ненасытное.
— Мариэлла, — произнес он, и мое имя на его устах прозвучало как ласка и владение одновременно.
Он не стал ждать приглашения. Он пересек комнату большими шагами, и прежде чем я успела вымолвить слово, его руки впились в мои плечи, а губы грубо и властно прижались к моим.
Этот поцелуй не был нежным приветствием. В нем была вся тоска прошедших недель, вся ярость от разлуки, все нетерпение и жажда. Он был как удар тока, парализующий и возбуждающий одновременно. Я ответила ему с той же страстью, впиваясь пальцами в его волосы, прижимаясь к нему всем телом, забыв о приличиях, о слугах, о всем мире.
Мы не пошли ужинать. Мы даже не поднялись в спальню. Его плащ упал на пол, затем мой шелковый пояс. Он прижал меня к стене, его губы не отпускали мои, а руки, горячие и требовательные, скользили под тканью платья, исследуя, вспоминая, заявляя права. Я помогала ему, срывая с него мундир, жаждая ощутить под пальцами знакомую упругость его мышц, жар его кожи.
Мы рухнули на ковер перед камином, в алом свете огня. Не было ни леди, ни следователя. Были только мужчина и женщина, воссоединившиеся после долгой разлуки, и их тела говорили на универсальном языке страсти и тоски. Его прикосновения были то почти болезненно грубыми, то до слез нежными, словно он боялся и потерять меня, и причинить боль. А я, в свою очередь, открывалась ему, как никогда раньше, позволяя ему видеть все свои уязвимые места, все потаенные желания, что копились все эти недели в ожидании.
Мы не говорили. Звуки, которые издавали наши тела — прерывистое дыхание, сдавленные стоны, шепот имен — были красноречивее любых слов. Это было празднество плоти, триумф желания, сметающего все преграды. Это было возвращение домой.
Позже, когда первые порывы утихли, Колен отнес меня на кровать. Мы лежали в спутанных простынях в моих покоях, прислушиваясь к бешеному стуку сердец, постепенно успокаивающихся. Его рука лежала на моей талии, его дыхание было теплым в моих волосах.
Он не спрашивал, как мои дела. Не рассказывал о расследовании. Он просто притянул меня ближе, так что наша кожа соприкасалась по всей длине тел, и прошептал одно-единственное слово, пропитанное таким безграничным облегчением и такой глубинной, животной нежностью, что у меня перехватило дыхание:
— Я дома.
И я поняла. Это был не просто визит. Это было возвращение. Для нас обоих. В его объятиях, в этой комнате, в этом поместье, которое стало моим убежищем, я нашла то, чего не знала даже в своей прошлой жизни — место, где можно быть собой, не скрывая ни своей силы, ни своей слабости. И человека, который принимал и то, и другое.