Дотла 2. Красная королева

Глава 20. Уязвимость

Вика.

10 лет назад. Черногория.

– Стелла, я сейчас задохнусь, – хнычу я от сильно затянутого корсета.

Мы выбрались в живописное место на Бока-Которской бухте, где величественные скалы и бескрайнее море стали идеальным фоном для амбициозной задумки Стеллы. Моя подруга терпеливо ждала день, когда солнце спрячется за тучами, чтобы создать фотосессию своих платьев в стиле модного журнала – немного мрачно, передав эстетику пасмурного дня у моря, необузданной стихии и внутренней свободы, воплощённой в её творениях.

– Терпи, искусство требует жертв, – хихикает Стелла, затягивая ещё туже корсет. – Последний штрих…

Увлечённая, она опускается на колени и начинает поправлять косую пышную юбку. Платье представляло собой настоящий манифест протеста и красоты: плотный прямой корсет, на котором объёмные розы каскадом пересекали лиф и создавали драматичную асимметрию на одном плече. Юбка, дерзко расходящаяся спереди, открывала длинную ногу почти до бедра, балансируя на грани допустимого. В этой продуманной небрежности скрывался особый шарм – платье виртуозно объединяло утончённую эстетику XIX века, юношеское бунтарство, воздушную лёгкость и чувственную сексуальность.

В каждой строчке этого наряда читалось неистовое желание дизайнера вырваться из тесных рамок собственной жизни и обрести, наконец, полную свободу и контроль над своей судьбой. Но для этого необходимо много трудиться и, затаив дыхание, терпеливо ждать возможности. Плотно затянутый корсет стал идеальной метафорой этой истины – мечты сбываются только у тех, кто готов страдать, терпеть и работать, не жалея себя.

Наконец, закончив с объёмной частью юбки, Стелла хватается за фотоаппарат и отбегает, чтобы сделать кадр.

– И зачем я только на это согласилась, – хмыкаю я, но тут же принимаюсь грациозно позировать, ощущая, как тело наливается внутренней силой.

Стелла мечтает стать дизайнером одежды, но жизнь без родителей в бедном неблагополучном районе Белграда могла ей обещать лишь опасную и незаконную работу на улице. Мы познакомились с ней ещё детьми, когда её брат был подростком и работал курьером у моего отца. Правда, тогда я ещё не знала, что конкретно возит в своём портфеле её брат.

– Слышала, Милоша назначили руководить всем южным побережьем? – спрашиваю я Стеллу, меняя позу и чувствуя, как корсет впивается в рёбра при каждом вдохе.

– Да, представляешь, я буду учиться в Институте Марангони в Милане, – произносит она с трепетом в голосе. – Милош рассказал мне об этом пару дней назад и сразу предложил полностью оплатить обучение.

– Да ты шутишь? Почему не сказала!

– Как-то… просто не хотела вертеть у тебя перед носом мечтой, которая вот-вот станет реальностью, – замявшись, признаётся Стелла, застенчиво переводя взгляд и меняя в фотоаппарате какие-то настройки. В её пальцах – нервная дрожь сдерживаемого счастья.

– Глупости, а ну-ка иди сюда! – я срываюсь с места и подлетаю к подруге, стискиваю её в тёплых объятиях. – Я так тобой горжусь!

– Тоже мне большое дело, это всё брат, сама знаешь… – смеётся она, отвечая на объятия. – Я, конечно, не очень рада, каким именно способом он зарабатывает эти деньги, – Стелла немного кривится.

Она не стесняется говорить мне об этом, потому что знает – я против этого мира, несмотря на то, что буквально являюсь дочерью нарко-барона и прямой наследницей его «королевства». Мы вместе мечтали поступить в университеты, получить творческие профессии, увидеть мир и не зависеть ни от кого и ничего. В моём случае – от отца. В её – от безжалостной нищеты, от денег, которых едва хватало на то, чтобы выжить.

– Зато ты можешь реализовать свою мечту! – в моём голосе звенит неподдельная радость за подругу.

– Да, поэтому я приняла помощь, даже не пикнув.

Она начинает поправлять воздушные розы на моём корсете и отходит на шаг, чтобы ещё раз придирчиво осмотреть платье, склонив голову набок, как художник перед полотном.

– Так, давай ещё пару кадров сделаем и перейдём к следующему наряду.

– Нет… – протестую я, ощущая, как немеют рёбра.

– Да! Давай, Вилли, не хнычь, – в её голосе слышится смесь нежности и непреклонности. – Где я ещё найду такую модель с натуральной копной огненно-рыжих волос?

– Только при условии, что ты подаришь мне платье из своей коллекции, когда станешь знаменитым и жутко заносчивым дизайнером, – улыбаюсь я, чувствуя, как губы растягиваются в лукавой усмешке.

– Как скажешь, – смеётся Стелла, и её смех разносится мелодичным эхом над бесконечной гладью моря, смешиваясь с криками чаек.

Она начинает активно щёлкать затвором фотоаппарата, а её глаза искрятся тем особым светом, который появляется только у людей, поймавших свою мечту за хвост и не желающих её отпускать.

***

– Виола-Кассандра Арула, поторапливайтесь!

Раздражённый голос отца пронзает пространство моей комнаты. Раз он использует моё полное имя, значит уже вышел из состояния обычного нетерпения и находится на грани ярости. Он требует, чтобы я сопровождала его на светском обеде с русскими "партнёрами".

Под "партнёрами", разумеется, следует понимать русскую братву – или как их там в народе называют? Хищники в дорогих костюмах с холодными глазами. Отец хочет с их помощью расширить влияние нашей семейной компании на русскую землю и обогатиться ещё больше, пропитывая новые территории своим ядом.

Нет нужды говорить, насколько мне претит эта встреча и как невыносима мысль о необходимости притворяться, будто я не презираю всей душой то, чем занимается моя семья. Каждый такой ужин – это спектакль, где я играю роль послушной и гордой наследницы синдиката, построенной на чужих слезах и крови.

Одевшись в брендовый деловой костюм из глубокого тёмно-фиолетового бархата, состоящий из обтягивающей юбки-карандаш до колена и приталенного пиджака с объёмной баской от талии, я хватаю туфли Louboutin с характерной алой подошвой и выхожу из комнаты. Я всегда надеваю каблуки внизу, поскольку совершенно не умею на них ходить, и спуск по лестнице для меня превращается в настоящий квест на выживание.

Пока я осторожно перебираю ногами по лестнице, до моих ушей доносятся голоса снизу. В этом тревожном многоголосии я различаю баритон отца, елейный тенор Алессандро – его заместителя и одного из самых приближенных людей, а также глубокий, с лёгкой хрипотцой голос Владимира, моего личного телохранителя. Человека, с которым у меня сложились по-настоящему тёплые отношения и который парадоксальным образом стал для меня ближе, чем родной отец.

– Алессандро, немедленно лети в Грецию, – отец говорит тем тоном, который не предполагает возражений. – После случившегося нужно поддержать Милоша и проконтролировать, чтобы он не наделал глупостей.

– Конечно, сеньор Арула. Сразу доложу о ситуации, – голос Алессандро звучит подобострастно, как всегда в присутствии моего отца.

– А что случилось? – задаю вопрос, внезапно материализовавшись перед ними, как призрак, нарушивший их мужское спокойствие.

– Виола, ты готова! Поехали, нас уже ждут! – отец явно стремится избежать ответа, его глаза холодно скользят по мне, оценивая мой внешний вид с привычной отстранённостью коллекционера, проверяющего сохранность экспоната.

– Что случилось? Почему Милошу нужна поддержка? – не унимаюсь я, не сдвинувшись с места и чувствуя, как в груди зарождается тревожное предчувствие.

– О господи! – он закатывает глаза, не желая вдаваться в подробности, но всё же бросает мне объяснение небрежной интонацией. – Его сестра погибла в автокатастрофе, и я не хочу, чтобы он с горя решил наказать за это всех, кто попадётся ему под горячую руку!

– Стелла? – грудную клетку пронзает жгучая боль, подобная удару тупым ножом. На мгновение я теряю способность говорить, воздух застревает в лёгких, а мир вокруг становится размытым и нереальным. – Стелла погибла? – я отчаянно не хочу верить в услышанное, цепляюсь за надежду, что это чудовищная ошибка.

– Да, несчастный случай, – отец произносит это без всякого сожаления, будто сообщает о поломке кофемашины. – Грузовик выехал на встречную полосу и врезался в такси, в котором она ехала.

– Не… т, – хриплю я, чувствуя, как глаза щиплет от солёных нетерпеливых слёз, а в горле образуется ком размером с кулак. – Нет, нет, нет, этого не может быть! Она же… Она должна была поступить в Марангони, стать великим дизайнером…

Слова рассыпаются, как стеклянные бусины, слёзы застилают глаза, а в сознании мелькают картины нашей последней фотосессии – юбка, корсет, море, смех, мечты…

– Виола! Возьми себя в руки, – холодно приказывает отец. Его голос звучит как удар хлыста. – Люди приходят и уходят из нашей жизни, мы должны принимать это с достоинством!

Он снова отворачивается к Алессандро, продолжив давать наставления, словно моя утрата – лишь досадная помеха для решения действительно важных дел.

– Но она была моей подругой… – дрожащим голосом хриплю я.

– У тебя не должно быть подруг, – снова этот ледяной тон Стефана Арула, который моментально ставит меня на место, как положено дрессированной собачке. – Никто не важен, кроме семьи, поняла меня! А теперь подбери сопли и садись в машину, мы уже… – он бросает взгляд на свои швейцарские часы, но тут звонит его мобильный, и он не заканчивает фразу, отвлёкшись на телефон.

– Да? – лицо отца напрягается, превращаясь в застывшую маску. Он внимательно слушает собеседника, и по напряжённой позе можно догадаться, что услышанное ему совсем не по душе. – Ясно, понял, жди меня.

Отец выключает телефон и поворачивается к Владимиру. В глазах моего телохранителя мелькает сочувствие ко мне, но он тут же прячет его за маской профессиональной невозмутимости.

– Отвези её на виллу, – командует отец, явно перестраивая планы в голове. – Я поеду на другой машине, нужно сделать крюк.

Я стою, оцепенев от горя, пока мир вокруг продолжает вращаться, будто ничего не произошло, будто моя Стелла не исчезла навсегда, унеся с собой мечты, планы и ту частичку моей души, которая умела искренне радоваться жизни.

Владимир кивает и встречается со мной взглядом, кажется, он единственный в этом доме, у кого в груди бьётся живое сердце, а не пульсирует кусок гранита.

– Но я не хочу никуда ехать, моя подруга погибла, я просто не в состоянии… – слова застревают в горле.

– Ты не можешь быть не в состоянии! – гаркает отец, обрушивая на меня всю мощь своего авторитета. – Ты Арула, тебя ничего не может сломить или подкосить, поняла? Пора бы уже научиться скрывать эмоции. Я недоволен твоей реакцией. Своей слабостью ты ставишь под угрозу всё, чего мы достигли.

– Папа… – шепчу я с мольбой, бросая последний якорь надежды в его штормящее равнодушие.

– Забери её, – приказывает отец Владимиру и снова устремляет на меня свой властный, взгляд. – Пострадаешь в дороге, но, чтобы на встрече была свежа и весела. Никаких слёз и кислых мин – ты должна излучать успех и благосостояние!

Спасибо и на этом, папа. Хотя бы час отсрочки перед неминуемым спектаклем, где мне предстоит играть счастливую дочь и молодого предпринимателя.

Владимир аккуратно берёт меня под локоть, его прикосновение удивительно деликатно для человека такой физической мощи:

– Пойдёмте, мисс Арула, в дороге вам станет легче.

На заплетающихся ногах, босиком, я бреду за Владимиром. Игнорирую его попытки заставить меня надеть туфли – эти острые, как кинжалы, лакированные орудия пытки кажутся сейчас такими же бессмысленными, как весь окружающий мир. Меланхолично подхожу к чёрному мерседесу и опускаюсь на заднее сиденье, утонув в мягкой коже, которая принимает моё безвольное тело в свои объятия.

Автомобиль мягко отъезжает от дома, и я с облегчением выдыхаю, понимая, что ближайший час не услышу от отца никаких наставлений. Слёзы беззвучно скользят по щекам, прокладывая извилистые дорожки в безупречном макияже. Я не рыдаю и не всхлипываю – просто наблюдаю за проносящейся природой за окном и пытаюсь понять, почему мир так жесток? Почему Бог решил забрать молодую, полную жизни, талантливую девушку, но при этом позволяет жить моему отцу?

Может быть, Бога и нет вовсе?

– Мне очень жаль, – приятный голос Владимира возвращает меня в реальность.

– Спасибо… – благодарно киваю, встретившись с ним взглядом в зеркале заднего вида.

– Если хотите, я узнаю, где её похоронят, чтобы вы могли попрощаться…

– Да, спасибо, – вытираю щёку и с отстранённым удивлением замечаю на пальцах чёрные разводы туши.

– Держите, – Владимир передаёт мне пачку салфеток.

– Почему такое случается? Разве это справедливо? – всхлипываю, – Она была так молода, не сделала ничего плохого, но Бог всё равно решил лишить её жизни…

В ответ Владимир лишь глубоко вздыхает и качает головой. Его молчание красноречивее любых слов – в мире нет ответов на такие вопросы.

Мы проехали примерно полпути. Я не знаю точного адреса, но предполагаю, что мы должны двигаться по основной дороге, однако Владимир неожиданно сворачивает и паркует автомобиль у обрыва, откуда открывается головокружительный вид на бескрайнее лазурное море.

– В чём дело? – с тревогой спрашиваю я.

– Давайте выйдем, мисс Арула, – мягко предлагает он. – Вам нужно подышать воздухом.

Мы выходим из машины и приближаемся к ограждению, за которым открывается невероятный вид на Адриатическое море. Сапфировая гладь простирается до горизонта, где небо сливается с водой в единую лазурную бесконечность. Прикосновения ветра, запутавшегося в моих волосах, кажутся оскорбительно живыми на фоне оцепенения, сковавшего моё тело.

Владимир молча стоит рядом – молчаливый страж моего горя. Его присутствие подобно якорю, не позволяющему моему сознанию окончательно разбиться от отчаяния. Время растворяется в пространстве между нашими фигурами, оно теряет значение, как теряют смысл все земные ценности перед лицом смерти. Владимир не пытается меня утешить банальными фразами. Он просто даёт мне возможность выплеснуть боль, которая иначе разорвала бы меня изнутри. В его глазах – понимание и уважение к моей скорби.

Наконец, когда мои рыдания затихают до прерывистых вздохов, он откашливается, словно собирается с духом перед прыжком в бездну.

– Виола, Бог здесь ни при чём… – хрипло произносит он. – И то, что я тебе сейчас расскажу, может стоить мне жизни, но ты стала мне как дочь, и я не могу видеть тебя такой…

Я медленно отклеиваюсь от ограждения и замираю, готовая услышать нечто, что наверняка окончательно разрушит меня.

– Пока Милош был обычным курьером или координатором, его семье ничего не угрожало, но когда речь идёт о том, чтобы контролировать всё южное побережье, ставки значительно повышаются.

– О чём ты говоришь? – непонимающе вглядываюсь я в лицо своего телохранителя.

– Все, кто приближен к твоему отцу – или кровные родственники, или сироты, без родителей и друзей. Одним словом, одинокие волки без всякой привязанности.

Я всё ещё не понимаю к чему он клонит.

– Это не случайность, Виола! Твой отец один из самых влиятельных людей юга, его люди должны быть неуязвимы, как и он сам. Близкие – это уязвимость, а Стелла…

– Слабость Милоша… – задыхаясь, произношу я, и истина обрушивается лавиной, погребая под собой остатки моей прежней жизни. – Авария была не случайна.

Владимир кивает, и мне кажется он понимает мою боль, как никто другой. В жёстких, всегда контролируемых чертах его лица проступает тень старой раны, в уголках глаз залегли морщинки, говорящие о потери. Эта история явно задевает его за живое, цепляет какие-то потаённые струны его души.

– О, нет! Он… Он убил кого-то из твоих близких? – я почти выкрикиваю вопрос в ужасе, слова вырываются из моего горла вместе с новой волной слёз.

Владимир сдавливает ограждение с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Его руки – руки человека, привыкшего сражаться, – сейчас выдают его уязвимость. Замечаю скупую слезу в уголке глаза, которую он поспешно смахивает, стараясь оставаться беспристрастным. Но эта слеза – как трещина в плотине, за которой скрыт океан невыплаканного горя.

– Владимир? – тихо зову я, чувствуя, как моё сердце сжимается от страшного предчувствия.

– У меня есть дочь… – выдавливает он, и каждое слово даётся ему с трудом, будто он признаётся в чём-то запретном. – Примерно твоего возраста. Она растёт и думает, что я ублюдок, который бросил её ещё до рождения. И так должно оставаться, ради её безопасности.

– Ты просто исчез?

– Да, я намеренно разбил сердце женщине, которую любил больше жизни, чтобы обезопасить её и будущего ребенка. Я не имел права влюбляться, это было слишком опасно.

В этих простых словах – вся трагедия его существования, вся противоестественность мира, в котором мы живём.

– Мне очень жаль, – возвращаю я Владимиру его же слова и тянусь, чтобы обнять его.

Утопаю в тёплых медвежьих объятьях и позволяю себе разрыдаться в голос. Я оплакиваю Стеллу с её несбывшимися мечтами, оплакиваю любовь Владимира к семье, которую он никогда не сможет им показать, оплакиваю свою жизнь, которая потеряла всякий смысл для меня.

Если в мире, где мы оба застряли, привязанность становится смертным приговором, а любовь – непозволительной роскошью, то зачем, скажите, жить?