Два плюс два или строптивая любовь майора Белова

Глава 11

Назар

Я уставший, вымотанный, не жравший и просто злой после ночной смены захожу в школу и поднимаюсь в класс, куда пригласила классная дочери. Мой сон уже был отодвинут на добрые полчаса стараниями нерасторопной автоледи – Ежовой, так еще и это. Финальный аккорд от Таси под конец недели. А что? Начали бодро, заканчиваем еще бодрее!

В школе я появляюсь буквально на пять минут раньше катастрофы – Евгении Александровны – залетевшей в разгромленный нашими детьми кабинет с большими глазами.

– Видите, что натворили ваши дети? – обводит рукой стены Мария Львовна.

– Видим, – бросаю я.

– Сложно не увидеть, – поддакивает мне Ежова.

Вокруг нас разноцветный хаос. Такое ощущение, что стая единорогов красками блеванула. На стенах, полу, доске, партах и даже потолке – везде подтеки и ляпы гуаши. Все гребаные цвета радуги: от красного до фиолетового. И это не шутка.

– Они что здесь… – начинаю я, подбирая правильные слова.

– Кидались красками, – договаривает за меня классуха дочери. – Друг в друга.

– Боже мой! – выдыхает Жень Санна. – И где они сейчас?

– Как где? – вытягивается от изумления лицо Львовны. – На уроке, естественно! Не освобождать же их от занятий. За случившееся их наказывать надо, а не поощрять.

– На уроках? – переспрашиваю я.

– Грязные, в красках? – вторит мне девушка.

– В том-то и дело, что ваши дети абсолютно чистые! В отличие от стен и парт этого учебного класса.

Я еще раз обвожу взглядом кабинет рисования. Друг в друга, значит, кидались? Интересно. Или у наших с Ежовой детей совсем хреново с прицелом, или они попасть друг в друга и не стремились. Барагозили так, для виду.

Склоняюсь к варианту номера два. По крайней мере, он выглядит привлекательней и с физической, и с моральной стороны.

– Значит, дети не пострадали? – спрашивает Евгения растерянно.

– Целы и невредимы, – поправляет висящие на кончике носа очки классная руководительница Таськи.

– Вы отправили их на урок…

– А как иначе?

– Тогда я не понимаю, зачем вы вызвали нас так срочно, раз с детьми все в порядке и они на занятиях? Неужели нельзя было встретиться после уроков?

– Можно было. После уроков и встретимся. Все вчетвером в кабинете директора. Снова. А сейчас, кто, по-вашему, это, – обводит рукой кабинет Мария Львовна, – будет убирать?

Глаза Евгении округляются до невероятных размеров. Ее губы открываются и закрываются в немом удивлении. И выглядит она в этот момент так комично, что я едва сдерживаюсь, чтобы не заржать. Что, принцесса, проблемы? Не для тебя это дело – кабинеты ручками с маникюром за дохрена бабок драить?

– То есть вы хотите сказать, что весь этот бардак убирать будем… мы? – все еще переваривая, переспрашивает Евгения.

– Хочу и говорю, – кивает классуха.

– Вы серьезно? Мария Львовна, мне нужно быть в офисе, а не махать тряпкой, оттирая стены! У меня рабочий день в самом разгаре.

– Как и у нашей учительницы изобразительных искусств, которая вынуждена проводить урок в кабинете математики, потому что в ее классе цветной армагеддон. А ей, на минуточку, почти восемьдесят лет, и она просто физически не сможет убрать это сама!

– Тогда пусть в свои восемьдесят лет сидит дома и носки вяжет, раз не может.

– Если Альберта Игоревна сядет дома вязать носки, то ваши дети вырастут неучами.

– Ой, я вас умоляю! – морщит нос Ежова и смотрит на меня в поисках поддержки. – Ну, а вы? Чего молчите! – пихает меня локтем в бок.

Хочет организовать бунт?

Я посмеиваюсь, пожимая плечами.

– Окей, – говорю спокойно. – Уборка так уборка. Где взять инвентарь? – спрашиваю и, несмотря на всю свою усталость, даже начинаю получать от этой ситуации извращенное удовольствие. В большинстве своем из-за выражения лица Евгении сейчас: ее то ли прибило новостью, то ли перекосило от нее. Но, в общем, весь лоск с принцессы махом слетел.

– Сейчас принесу ведра и тряпки, – живенько ретируется Львовна.

– Предатель, – бурчит Жень Санна, как только мы остаемся одни.

– Не помню, чтобы мы когда-то играли на одной стороне, – парирую я.

– Просто у вас плохо с памятью.

– Вероятно. Но, возможно, с ней была бы лучше, если бы кто-то не забывал меня благодарить за постоянную и неоценимую помощь.

Ежова морщит нос и отворачивается.

Понял, слова «спасибо» в ее лексиконе не существует.

Вооружившись ведрами и тряпками, мы начинаем драить кабинет. Полчаса – полет нормальный. Мы почти достигли гармонии в наших отношениях.

Почти…

Весь баланс идет псу под хвост, когда Евгения открывает рот.

– Это все ваша вина, Назар!

– Да кто же спорит.

Спорить с женщиной – себе дороже. Этот урок я выучил еще до того, как научился формулировать сложноподчиненные предложения.

– До вашего появления у меня рос примерный и правильный сын. А что сейчас?

– А что сейчас?

– Второй поход к директору за неделю и порча школьного имущества. Это все ужасное влияние вашего ребенка.

– Или слабые нервы у вашего пацана.

– У моего сына все прекрасно с нервной системой.

– Тогда чего он такой ведомый?

– Кирилл не ведомый! Просто он защищается от нападок вашей же дочери.

– Иногда, когда женщина барагозит, мужчине будет правильней промолчать.

– И часто вы так… молчите?

Я хмыкаю и ничего не отвечаю.

Девушка раздувает ноздри от возмущения.

Три, два, один…

– То есть я, по-вашему, сейчас барагозю?

– Очень на то похоже, Жень Санна.

– Я вам не «Жень Санна», а Евгения Александровна! – упирает руки в бока Евгения.

– Ага, – ухмыляюсь я и мажу по ней взглядом, – а в ноги вам с поклоном не упасть, Евгения Александровна? – отворачиваюсь, а у самого в башке преступно развратные мысли петардами взрываются.

Все-таки горячая, стерва! Особенно в этом брючном костюме винного цвета, пиджак от которого она только что скинула, оголяя острые лопатки и красивые плечи, совсем не прикрытые тонкими бретельками майки. Кожа нежно-розового цвета. Как у девчонки. Совсем не смуглая, как у большинства южанок. Да, фигурка у этой Ежовой – огонь. В отличие от характера. Хотя он тоже огонь. Такой огонь, что хочется ее сжечь в этом огне нахрен! Или заткнуть рот. На худой конец. В свете ее сексуальности – заткнуть не самым тривиальным способом. Такие приличным малознакомым девушкам не предлагают.

– Увольте, как-нибудь перебьюсь и без вашего поклона, – бросает Женя, смачивая тряпку в ведре.

Я делаю то же самое и тянусь к пятну на оконной раме.

– И вообще, – говорю, – ты излишне драматизируешь. Это просто краски.

– Сначала просто порванная форма. Потом просто краски. Дальше что? Просто причинение телесного вреда по неосторожности? А потом просто учет в ПДН? Все-то у вас просто, Назар Савельевич. Вот из-за такого вашего с женой пофигистического отношения к воспитанию дочери она и выросла у вас пацанкой!

«Вашего с женой», как ножом по сердцу с размаху, по самую рукоятку. Пальцы на тряпке машинально сжимаю сильнее. За грудиной бьют тупые отголоски старой, закостенелой от времени боли.

– Нет у меня жены, а у Таси матери.

– То есть как нет жены и матери?

– Вот так – нет. – Припечатываю ее взглядом, показывая, что на этом тема закрыта.

Евгения открывает и тут же закрывает свой рот. Я отворачиваюсь, чувствуя ее взгляд каждым гребаным нервным окончанием в затылке. Игнорирую любую попытку продолжить этот разговор. Немного выдыхаю, когда она возвращается к оттиранию пятна желтой краски с дверцы шкафа. Молча.

Между нами повисает такое густое напряжение, что хоть ложкой ешь. Тишина кабинета давит на уши. Разбавляют ее только шумы, доносящиеся из школьного коридора, где носятся выпущенные звонком на волю ученики. Мысли как-то неожиданно улетают в мои школьные годы. Золотое было время. Отбитое напрочь! С моих губ слетает ухмылка. Вот мы тогда с пацанами «чудили», так «чудили». Нынешним школярам такие проказы и не снились.

– Все мы в детстве куролесили, – заговариваю я первый. – Итог и похуже бывал. Не стоит свирепствовать из-за этого, – киваю на размалеванные стены.

– У меня такого никогда не было. Я была примерной и прилежной ученицей.

– Та самая зануда отличница, у которой все списывали, но с которой никто не хотел дружить? – посмеиваюсь я совсем не злобно. – Дай угадаю, родители какие-нибудь невьебенные академики с кучей регалий и голубой кровью, принимающие пищу исключительно из серебряного сервиза?

– Вы ничего обо мне не знаете! – запускает в меня грязную тряпку Евгения, неожиданно страшно разозлившись. – Ничего! – вскрикивает, заводясь.

Тряпка попадает мне в плечо, оставляя влажный грязный след на рукаве футболки.

– Ты тоже меня узнать не особо торопишься, – возвращаю я ей тот же жест, также швырнув грязный «снаряд». Намеренно запуская его чуть правее. В стену. Не совсем же я мудак.

Женя охает, отскакивая.

– Да вы – мужчины – вообще любите судить поверхностно!

– Не надо обобщать.

– А разве я не права? Красивая – значит тупая. Прилежная ученица – значит зануда с родителями академиками. Богатая – значит чья-то содержанка. Вам даже в голову не приходит, что за шикарным фасадом может скрываться что-то более серьезное, чем просто зачетная грудь и классная задница!

– Это мы сейчас уже на что-то глубоко личное, что ли, перешли? Я ни слова не сказал тебе о твоей груди и заднице. Хотя признаю, и то и другое оценил на пять баллов.

– А лучше бы оценили мозги!

– За те короткие встречи, что у нас случались, как-то не выходило оценить твои мозги.

– Это вы меня сейчас так завуалированно назвали тупой? А перед этим сказали, что я барагозю. То есть, исходя из ваших сегодняшних слов, я тупая скандалистка? Такое у вас сложилось обо мне мнение?

– Не совсем, – криво улыбаюсь я, чисто из желания позлить, – но близко, – договариваю, по большей части так не считая. Она, может, и импульсивная, эмоциональная и немного истеричная, но точно не глупая женщина.

Глаза Евгении наливаются кровью. Щеки идут пунцовыми пятнами. Она возмущенно хлопает губами, набирая в легкие больше и еще больше воздуха и выдает на весь второй этаж школы громогласно-визгливое:

– Хамло!

Моргнуть не успеваю, как дамочка хватает с парты древнее, видавшее виды алюминиевое ведро с грязной водой, и со всей дури запускает его в мою сторону.

Хорошо, что с реакцией у меня порядок. Я резко уворачиваюсь, и моя черепушка остается цела. В отличие от школьного окна, которое увернуться в принципе было не способно. От соприкосновения с ведром оно со звоном и треском бьется. Мелкие осколки разлетаются по полу, распуская солнечные блики по оранжевым стенам кабинета. Вода серыми ручьями стекает по подоконнику, оставляя за собой грязные разводы. С первого этажа слышится приглушенный грохот алюминия, свалившегося на асфальт.

Пиздец. Слава богу, ведро приземлилось не на голову какому-нибудь ученику. А то, то самое причинение вреда по неосторожности было как никогда близко.

Смотрю на Евгению. Она отвечает мне испуганным взглядом своих зеленых, как два изумруда, глаз. Прикрывает рот ладонями, по ходу, только сейчас допетривая, что учудила. Ловит жесточайший откат и резко бледнеет, из красной взбешенной фурии превращаясь в зеленую пришибленную мышь.

– Все хорошо, – щелкаю пальцами у нее перед глазами. – Выдыхай, давай!

– Я разбила окно… – шепчет одними губами девушка.

– Просто окно. Могло быть и хуже.

– Куда уж хуже?

– Заплатить за замену окна мне видится менее болезненным, чем отсидеть срок за причинение смерти по неосторожности. А с той силой, что ты швырнула это ведро, я реально рисковал протянуть тут ноги.

Женя смотрит на меня и… улыбается.

Я удивленно заламываю бровь.

– Это истерика?

– Похоже на то…

Мы переглядываемся, теперь уже оба посмеиваясь.

Веселимся недолго.

В кабинет влетает со скоростью кометы Мария Львовна, с истошным:

– Вы что здесь творите?!

Следом за классухой наших детей забегает и сухонькая женщина совсем преклонных лет, с седым пучком на голове и круглыми огромными очками на носу, что делают ее лицо похожим на морду стрекозы. Видимо, и есть та самая учительница рисования, которую Женя отправляла вязать носки?

Полными ужаса глазами за линзами мадам стрекоза оглядывает еще больший, чем был до, бардак и, возведя руки к небу, выдает драматичное:

– Господи-и, и какое мы хотим видеть воспитание у детей, если их родители тут чинят подобное безобразие! Мои окна! Мои бедные окна! Мой бедный класс! – причитает так, будто бы тут с Ежовой под ноль стену вынесли.

– Мария Львовна, – начинает лепетать Евгения, – простите! Это вышло случайно. Вы не переживайте, я обязательно все…

– Я все исправлю, – говорю я, чуть дергая Ежову за локоть, отодвигая себе за спину. – У нас с Евгенией Александровной случилось недопонимание. Не переживайте, я заменю это окно в кратчайшие сроки. Все расходы по замене, разумеется, возьму на себя.

Краем глаза вижу, как удивленно косится на меня Евгения.

Мария Львовна же, строго зыркнув на Ежову, говорит:

– Уже очень на это надеюсь, Назар Савельевич! А что касается вашего, как вы выразились, недопонимания – Альберта Игоревна права, какое мы хотим видеть поведение у наших детей, если их родители подают им такой ужасный пример?

– И что вы хотите этим сказать? – напряженно спрашивает Жень Санна, вытягиваясь по струнке. – Вы намекаете на то, что мы плохие родители? – ощетинивает свои иголки Ежова.

– Оценку вашим родительским способностям я давать не буду. И я ни на что не намекала. Но вам не помешало бы самим, что называется, «наладить контакт»! На этих выходных наш класс едет в аквапарк. У нас в группе не хватает двух сопровождающих. Думаю, для вас это будет и отличным наказанием за вот это, – машет в сторону окна классная, – и прекрасным поводом решить все свои личные проблемы и, если не подружиться, то хотя бы притереться. Вы согласны со мной? Назар Савельевич, Евгения Александровна?

Мы с девушкой переглядываемся. Выражение ее лица красноречивей любых слов. Мина, что называется, кислая. Я тоже далеко не в восторге. Качаю головой, упирая руки в бока. Блть! Таскаться по аквапарку с кучей детей в своей выходной – это последнее, чего я в своей жизни хотел! Тем более Таська категорически отказывалась ехать. Но…

– А у нас есть выбор? – спрашиваем мы с Евгенией в голос.

– Боюсь, что нет, – улыбается Мария Львовна. – Разумеется, если мы все здесь не хотим, чтобы история с окном и красками дошла до директора.

Наши с Ежовой разочарованные вздохи звучат так же в унисон, как и пару мгновений назад голоса. Мы снова встречаемся взглядами, пожалуй, впервые с момента знакомства эмоционально засинхронившись.

– Вот и отлично. Значит, решено!

– Твою мать… – выругиваюсь я.

– Что ж, парк так парк, – тянет Ежова.