Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Глава 19

Гулльвейг вступила в Асгард как победительница, как хозяйка, и Хеймдалль не сумел помешать ей, потому как слово и проступок Всеотца дали колдунье силу и власть. Но тогда ещё никто из нас не знал об этом. С приходом великанши жизнь в светлой и радостной обители богов изменилась. Страх, тоска и дурные предчувствия овладели асами и ванами. Нечто такое разливалось в воздухе, как губительный яд, разносилось ветром, проникало в нас с каждым новым вздохом. Первыми пострадали провидцы. Фригг тяжело заболела и закрылась в своём чертоге. Один не поспешил ей на помощь, казалось, он и сам был сломлен — ходил тихий, задумчивый, потерянный, всё реже показывался в Асгарде, не покидая пределов Вальхаллы. Локи скрылся в своих покоях в первый же вечер по возвращении и никого к себе не подпускал. Я мучилась щемящей болью в груди и головокружением, лишавшим ясности мыслей.

Асгард впал в смятение, а Гулльвейг вольно разгуливала по нему с жестокой надменной ухмылкой на губах, переходя из одного чертога в другой, хотя нигде не была она желанной гостьей. Однако если Один-Всеотец не сумел воспротивиться ей, то его дочери и сыны не смели тем более. Скорбь и холод опустились на крепость асов. Казалось, солнце больше не грело, а северные ветра прилетали из Йотунхейма и Нифльхейма всё чаще. Начали увядать цветы, покинули город птицы. Больше не раздавались дивные мелодии и чудесная музыка: Браги и его последователи поникли, отчаялись, забросили струны. Вечно молодая прекрасная Идунн лишилась воли от страха и одолевавших её злых мыслей, побледнела, ослабла и одной тихой ночью устремилась прочь из мира верховных богов.

Исчезновение Идунн ещё сильнее ослабило нас: некому больше было собирать её чудодейственные золотые яблоки, волшебный сад начал медленно погибать, и асы ощутили смердящее дыхание старости. Силы, молодость и красота стали покидать нас, а в сердца, отравленные явлением Гулльвейг, закрадывался жуткий неуправляемый страх. Оттого-то обитатели Асгарда сделались раздражительными, непримиримыми, злыми и агрессивными. Стало неспокойно ходить одной, чего я не помнила с самых ранних своих лет. Ненависть к проклятой колдунье росла с каждым днём, но не находила выхода, губя лучшее, что оставалось в нас. Медлить дальше оказалось невозможно, и тогда Один и Фрейр спустились по Биврёсту и отправились на поиски доброй богини юности.

Я боялась встречи с ведьмой-великаншей, рождавшей мои самые жуткие кошмары, а потому не покидала золотого чертога. Однако и внутри него уже давно не господствовал покой. Слуги бродили потерянные и злые, всё чаще вспыхивали ссоры, иногда доходило до драки. Они ещё слушались Рагну и меня, но начинали огрызаться, ощущая свою безнаказанность. Дело принимало скверный оборот. Осознавая, что уныние и беспомощность вот-вот поглотят меня, я решила действовать. И начала с того, что вошла в покои повелителя, отринув страх. Долгое время я не видела Локи таким. Какое-то злое потаённое безумие улавливалось в его в глазах. Он не знал покоя, метался из стороны в сторону, словно раненый зверь, и точно так же не подпускал к себе. Я испытала боль, увидев его таким. Казалось, самый хитроумный и ловкий среди богов терял рассудок.

Лукавый ас не желал говорить со мной, даже не слышал. Словно одержимый, он всё твердил про какую-то руну власти, про перстень, который должен ему принадлежать. Мне показалось, что кольцо, овладевшее его мыслями, уже упоминалось однажды, возможно, я видела его своими глазами, но когда, где?.. Всё было как во сне. И тогда я вспомнила то странное пророческое видение, которое уже успело выветриться из моей памяти. Вспомнила проклятое сокровище и кольцо власти, которое шепчет и зовёт, притягивает, стремится подчинить. Вспомнила безумие и наваждение, которое теперь угадывала в тёмных глазах супруга. Недолго думая, я схватила мужа за плечи, задержала на одном месте и что было силы тряхнула его.

— Локи! Очнись же, наконец! — воскликнула я, стараясь уловить его рассеянный взгляд, однако околдованный ас смотрел сквозь меня. — Ты слышишь меня?! Ты, такой свободолюбивый, позволил подчинить себя?.. — не дождавшись ответа, я сжала губы и замахнулась. Звон пощёчины эхом разлился у меня в ушах, а раскрытая ладонь вмиг стала горячей. Двуликий бог вздрогнул, заморгал, словно очнулся от долгого сна. Он даже не разозлился, только обратил на меня уже более осознанный взор непонимающих глаз. — Локи… Зачем вы привели Гулльвейг в Асгард?.. Что натворили, чтобы она вновь обрела это право? Я заклинаю тебя, объясни мне уже, наконец, что происходит!

— Замолчи… Замолчи! У меня голова раскалывается, — глухо приказал повелитель, потерев кончиками пальцев лоб. Я замерла не в силах вымолвить ни слова, сделала к нему шаг, робко коснулась локтя. — Мы совершили ошибку. Глупую и страшную ошибку. Купили себе свободу золотом… Навлекли на себя проклятие рокового сокровища Рейнских дев. И принесли его в Асгард. Потому она здесь…

— Я ничего не понимаю… — похолодев, шёпотом ответила я. Состояние и слова мужчины только ещё сильнее смешали мои мысли, зародили больше вопросов, нежели дали ответов. — Что за сокровище, что за Рейнские девы? Что за проклятие?..

— Возвращайся к себе, Сигюн, — повелел Локи, и глаза его обжигали холодностью льда. Я раскрыла губы, но спорить не решилась — было нечто такое в его властном тоне, что мурашки побежали по коже. Я утешила себя тем, что, по крайней мере, к богу огня вернулись сознание, былое хладнокровие и решительность. А значит, он не сдастся без боя, что бы ни произошло. — Уже ничего не исправить. Иди в свои покои. Ну!..

— Позволь мне спросить ещё раз, прежде чем мы расстанемся, — склонив голову, попросила я. Резкий взгляд мужа прошёлся по моему лицу, точно лезвие клинка, оставив только боль и страх. И всё же он ждал моего вопроса. — Что за кольцо с руной власти? Почему оно вызывает такую одержимость?..

— Ступай, — рассвирепев, бог обмана схватил меня за плечо и, сдавив его до боли, выставил меня прочь. Всё произошло так быстро и бесцеремонно, что я не успела воспротивиться, а пришла в себя, только когда двери захлопнулись за моей спиной. Рука горела и пульсировала, на коже остались зловещие розоватые следы. Я поняла, что не на шутку разозлила властного господина и ещё легко отделалась. И вопреки всему, я ослушалась его приказа. Я не могла сидеть в своих покоях и бездействовать, когда над моей родиной нависли тёмные тучи, когда крепость асов, казалось, готова была рухнуть в один момент из-за какой-то гримтурсенки.

Борясь с бессознательным страхом, рвущимся изнутри, я покинула пламенный чертог, постаравшись выскользнуть незамеченной. Теперь я понимаю, до чего же это было опрометчивое решение с моей стороны, однако тогда я не задумывалась о своей безопасности. Меня вело наитие, на которое я привыкла полагаться, и жажда докопаться до истины, понять, наконец, что же происходит с моим любимым асом и родным краем. Думаю, моя воля и мои решения ничего не сумели бы изменить. Наша встреча была предначертана судьбой. И вскоре она произошла. Гулльвейг стояла на широкой крепостной стене на окраине Асгарда, и ветер рвал и трепал её спутанные седые волосы. Я поднималась к ней, и с каждым новым шагом сердце стучало всё чаще. Колдунья не смотрела в мою сторону, взгляд её устремлялся вдаль, на горы, леса, просторы других миров, но я знала, что она видит и ждёт меня. Страх сдавил горло, сжал рёбра, вырвав из груди живительный воздух. Я ощущала, как кровь оттекла от моего лица, как похолодели кончики пальцев, однако лишь выпрямила спину, привычным гордым движением развела тонкие плечи, приподняла подбородок, но устремить на неё прямой взгляд не решалась.

— Ты очень смелая маленькая богиня, — во вкрадчивом приглушённом голосе Гулльвейг не слышалось ни насмешки, ни восхищения — только спокойствие, холодная сдержанность. Она так и не обратила ко мне лица, стояла боком, давая возможность рассмотреть её профиль, когда-то, должно быть, красивый, а теперь искажённый старостью. Эту Гулльвейг действительно можно было назвать старухой: из-за сгорбленной спины она казалась меньше своего роста, тощая, тонкая, сморщенная. И всё же необъяснимая сила исходила от неё — сила жуткая, первозданная и чуждая.

— Ты здесь, — сухо приветствовала я собеседницу, и голос, пусть и чуть дрогнувший, прозвучал холоднее обычного. Она была другой, не такой, как в моих кошмарах: более немощная и в то же время более человечная. Я улавливала некое противоречие во всём её облике: горб на спине и вместе с тем величественно поднятая голова, внешняя хрупкость и уверенные скорые движения, изрезанное морщинами лицо и властные молодые глаза — как раз они оказались именно такими, как во сне: золотыми, колдовскими, завораживающими.

— Решилась прийти ко мне, одна, без защитников и покровителей, — продолжала Гулльвейг без злобы, наконец, чуть повернув ко мне подбородок и скользя по лицу оценивающим взглядом. — Впрочем, мы ведь с тобой старые знакомые, не так ли? Руническая магия не может нас разлучить, как бы ни был умён твой супруг, — колдунья сделала шаг, и рождённый её движением порыв воздуха перехватил дыхание, однако я не отступила, медленно приподняла ресницы, взглянула в её нечеловеческие глаза.

— Зачем ты пришла? — мне понадобилось несколько минут, чтобы совладать с голосом, чтобы заставить себя заговорить. Я уже не могла отвести глаз от манящего золотистого перелива её очей, но понимала, что причиной тому редкая красота, а не магия. Пожелай ведьма подчинить меня, я бы уже целовала край её одежд, опустившись на колени. Но великанша не использовала свою непререкаемую власть, вела себя так, точно и правда была моей доброй знакомой. Разве что совсем не доброй…

— Отец асов считает, что я пришла мстить, взять то, что принадлежит мне по праву. Его мелочные мысли ослепляют единственный глаз, и во многом ваш мудрый бог заблуждается, — длинные губы женщины искривила жестокая усмешка, глаза сверкнули, заставив меня вздрогнуть. — Месть не интересует меня. Я здесь, чтобы исполнить своё предназначение. Как и ты. Забавно, когда я впервые вошла в Асгард, тебя, верно, и на свете не было. Кто бы мог подумать, что однажды светлая дочь Бальдра вырастет и встанет у меня на пути. Я ничего против тебя не имею и не вмешивалась бы в твоё безмятежное существование, если бы ты не сдерживала ту силу, которой суждено стать частью меня. Однако твои старания тщетны. Теперь я здесь, чтобы обрести власть над тем, кто продолжит моё дело, пойдёт по моим стопам.

— Это неправда… — я покачала головой и скрестила ладони на ключицах, точно старалась отгородиться, защититься от тех тяжких пагубных сомнений, которые слова колдуньи сеяли в моей душе. — Локи никогда не подчинится ни тебе, ни кому-либо ещё. Это не в его характере. В тебе нет такой силы, чтобы сломить его.

— Это верно, — неожиданно согласилась Гулльвейг, и уголки её губ дрогнули, расплылись в зловещей усмешке, от которой у меня каждый волосок на теле встал дыбом, как у ощетинившейся кошки. — Зато у меня есть сила, способная соблазнить его. После схватки с Логи он одержим поиском такой силы, а после встречи с Андвари отравлен магией кольца власти. Бог огня сам придёт ко мне, не сомневайся. Он ещё пытается бороться со своей больной страстью, но это ненадолго.

— Я не позволю! — звонкий, дрожащий от напряжения голос поглотил и унёс леденящий ветер, хлестнув длинными волосами по лицу. Меня трясло всем телом, но вовсе не от холода. Спокойствие и непоколебимая уверенность, с какой говорила ведьма-великанша, заставляла кровь стынуть в жилах, лишала воли, путала мысли. — Я не позволю… Ты приходила к нам много лет, снова и снова, но ни разу твои намерения не увенчались успехом. Я буду стоять до конца. Ты получишь его, только избавившись от меня.

— Мне ничего не стоит убить тебя, — оскалилась Гулльвейг, но в тоне её не звучала угроза или самодовольство, лишь обнажённая правда. — Однако твоя смерть всё испортит. Он взбесится, ведь, как ни странно, Локи дорожит тобой. О нет, Сигюн, я буду терпелива. Я дождусь того дня, когда ты сама совершишь ошибку. К моему удивлению, ты оказалась умной и стойкой девушкой. К тому же, счастливый случай благосклонен к тебе. Вас должна была разлучить моя дочь, но она слишком увлеклась местью. Затем этот злополучный рубин… Глупый мальчишка, влюблённый слишком сильно, чтобы тебя опорочить. Наконец, несколько минут, которых не хватило насильнику, чтобы сломить тебя. Какое несравненное везение!

Я молчала, тупо уставившись себе под ноги, невидящим взглядом рассматривая подол собственного платья. Она, всё время она. Не могла убить меня из собственных эгоистичных соображений, зато из раза стремилась обесчестить. Я никогда не спрашивала и никогда не говорила об этом вслух, но я знала, что произошло бы, достигни турсы в ту ночь своей грязной цели. Гордость Локи не перенесла бы того, что я принадлежала кому-то ещё, пусть и насильственным путём. Едва ли я смогла бы остаться хотя бы госпожой, не говоря уже о том, чтобы любимой женщиной. Даже при том, что на мне не было бы вины. Не думаю, что он сумел бы принять меня… Такой. История повторилась с Бьярном. Тогда я должна была изменить своему господину по собственной воле. И подлая колдунья едва не добилась своего. Ведь меня… Действительно… Выручил случай. Или нет?..

— Скади — твоя дочь… — с горечью, мешавшей говорить, усмехнулась я. Затем рассмеялась — нервно, сухо, закрыв нижнюю половину лица ладонью. Всё сходилось. Дитя с глазами из чистого льда. Дитя, о матери которого никто ничего не слышал. — И вновь мне повезло, когда, обезумев от горя и ненависти, она ослушалась тебя, так? Когда едва не похоронила моего мужа. Это ты называешь везением?..

— Всё это больше не имеет значения. Теперь я знаю, что ты совершишь ошибку, знаю даже, когда и как это произойдёт. И самое восхитительное во всём этом то, что мне не придётся принимать в происходящем участия. Ты погубишь себя сама, а мне останется только наблюдать, — великанша помолчала, поглядела на меня сверкающими золотыми глазами, в которых я видела только смерть и страдания — больше ничего. — Может статься так, что к тому времени ничего не останется от этого умирающего тела. Моя долгая жизнь подходит к концу, я знаю, что уготовлено мне провидением. Но я заговорю с тобой чужими губами, когда настанет час, и, будь уверена, ты узнаешь меня, ни на миг не усомнишься. Мы встретимся снова, и тогда я обрету такую силу, какой этот загнивающий мир не знал прежде.

Я не ответила. Просто не смогла, хотя множество противоречивых мыслей вились и спорили в голове. Я только отвернулась и на неподчиняющихся ногах двинулась прочь, всё ещё ощущая её цепкий взгляд на своём затылке. Я не верила ей, ни единому слову. Знала, что никогда не предам Локи, никогда не совершу такой ошибки, которую он не простит мне, которую невозможно будет исправить. Всё это ложь, наговор, запугивания, призванные разбередить мою душу, родить сомнения в мыслях. То же самое она творила и с другими асами, правда, не снисходя до личного разговора. Я не намерена была отказываться от своих слов: я покину Локи, только если вырвать мне сердце. Ничто кроме смерти не сможет разлучить нас. Никогда.

Успокоенная подобными мыслями, я вернулась в родной чертог, никому не рассказав, где пропадала. Тем же вечером мы с повелителем вместе делили трапезу, той же ночью — супружеское ложе. Локи, казалось, пришёл в себя, больше не вспоминал ни о Логи, ни о кольце с руной власти, и я совсем было убедила себя в неправдивости зловещих предсказаний Гулльвейг, однако… Через несколько дней колдунья умерла. Смерти страшнее мне не довелось видеть за всю жизнь. Так уж вышло, что я стала невольным свидетелем её кончины, хотя меньше всего желала бы узреть подобное.

Всеотцу и господину ванов удалось найти и вернуть Идунн в Асгард, однако хрупкая богиня, как и все остальные жители города, не обрела покой и всё так же страдала, тревожилась, плакала. Присутствие Гулльвейг развращало и оскверняло мысли и побуждения богов и их подчинённых. Тогда мудрейший из асов решил положить этому конец. Верховные боги собрались в зале совета, чтобы учинить суд над великаншей, сулившей одни только беды. Локи в тот день не было в Асгарде, и я, ведомая беспокойством и любопытством, решила посетить Глядсхейм и послушать, о чём договорятся умнейшие мужи нашего мира. Колдунья стояла в центре зала, перед престолами судей, и гадко ухмылялась. В неестественных глазах её не было ни страха, ни раскаяния, ни сомнения, голову она держала поднятой.

Асы и ваны долго спорили, хотя ни один из них не желал пощадить Гулльвейг. И тем не менее, её присутствие не позволяло мужчинам сойтись на едином мнении. Казалось, это доставляло женщине немалое удовольствие. Она улыбалась и щурила глаза, точно кошка, разнежившаяся на солнце. Я всё никак не могла понять, что же так радует великаншу: раздор, смятение, несогласованность? Всеотец прервал мои сомнения, как и сомнения своих сыновей, чтобы вынести единственно верный приговор: смертный. Все присутствовавшие собирались разойтись, но решения о казни верховным богам оказалось мало. Они жаждали избавиться от нежеланной гостьи как можно скорее. Однако выяснилось, что не так-то просто справиться с Гулльвейг, ибо она, в отличие от асов и ванов, не принадлежала к роду смертных. Её не губило никакое оружие.

Тогда Один поднялся со своего места, опираясь на сверкающее копьё Гунгнир. Ведьма с ледяным спокойствием взирала на него, усмехалась уголками губ, будто чего-то ждала. В тот страшный миг, у всех на глазах, отец асов поднял копьё, замахнулся и метнул его прямиком в беззащитную женщину, пусть и колдунью. Вздохи и ропот прокатились по залу совета. Гунгнир пронзил Гулльвейг насквозь, а она лишь покачнулась, но устояла на ногах. Тогда из груди её извлекли великолепное орудие и возвратили его старшему из богов. Великанша ухмылялась, хотя с уголка искривившихся губ потекла кровь, хотя тёмное алое пятно начало разрастаться по простым одеждам. Всеотец бросил копьё снова, и снова оно прошло через тело осуждённой. Гулльвейг дрогнула, изо рта её хлынула кровь, кожа побелела, затем посинела, точно у мертвеца, а она всё так же улыбалась — сдержанно и жутко. У меня сердце остановилось, хотя я всё ещё не могла понять. Зачем? Почему она позволяет этому произойти? Ради чего жертвует своей жизнью, чего добивается?..

Третий удар стал роковым. Каждая жилка вздулась под кожей колдуньи чёрным ответвлением, золотые глаза разгорелись изумрудным огнём, она распахнула перекошенный гневом и болью рот и издала нечеловеческий вопль, от которого перехватывало дыхание, а голова разрывалась на части. Затем упала, завалилась на спину и замерла. Немного погодя, я ощутила сильный толчок в грудь, точно удар ветра, да только день был тихий, безветренный. Мне показалось, я расслышала отголоски дикого хохота, а после всё стихло. Я обернулась, взглянула на Всеотца — бледного, изнурённого, постаревшего на десятки лет. Помутившийся глаз его заполняла горечь, разочарование.

В страшной могильной тишине Один признал за собой непростительное преступление — он совершил убийство в стенах, где убийство было недопустимо, и ничто отныне не способно было смыть кровь с его рук. Помолчав, он повелел унести тело колдуньи прочь и предать его огню, чтобы и следа не осталось от проклятой великанши. Только когда меня оттеснили назад, и зал совета опустел, я с ужасом узрела истину: Гулльвейг принесла себя в жертву, чтобы вновь непоправимо очернить отца богов, а затем слиться воедино с величественной стихией бога огня. Всё происходило именно так, как она предсказывала, как она того хотела. Сорвавшись со своего места, я бросилась из зала совета, путаясь в складках длинного платья, проклиная слабость и дрожь в ногах.

Однако я опоздала. Когда я, наконец, оказалась на земляном валу вне стен Асгарда, тело Гулльвейг уже возлежало в погребальном костре, объятое языками пламени. Огромный орёл могучими взмахами крыльев раздувал его, не давал опасть. Он подозрительно походил на Тьяцци, и я догадалась, что это должен быть кто-то из рода великанов в колдовском обличье. Удивившись, я прислушалась к тихим разговорам асов и асинь. Оказалось, даже огонь не брал плоти погибшей ведьмы, не желал разгораться. Горькая усмешка против воли замерла на моём лице. Выходило, они его вынудили… Какая страшная глупость, необдуманное решение, позор для всего нашего рода. Асы расходились, и вскоре я осталась одна у почерневших остатков, у догорающего костра. В каждом порыве ветра я снова слышала смех. Её смех — победоносный, необузданный, дикий. Смерть Гулльвейг не принесла мне облегчения. Мы лишь даровали ей свободу.

Я успела совсем продрогнуть на холодном ветру, когда к пепелищу явился он. Локи шёл медленным шагом, держась ладонью за голову и шатаясь, точно был пьян или ранен. Длинные волосы отбрасывали жутковатые тени на бледное лицо, склонённое к земле. Невидящие глаза отливали раскалённым золотом, горели яростью, красиво очерченные губы перекосило от ненависти. Руки его дрожали от гнева, длинные пальцы были напряжены, и жилы на тыльной стороне ладоней проступали чётче, разгорались огнём, как мне уже доводилось видеть. Я испугалась и отпрянула, но двуликий бог точно и не видел меня вовсе. Его влекла Гулльвейг и то немногое, что от неё осталось. Он вздохнул, прошёлся мыском сапога по пепелищу, будто что-то искал.

— Локи… — неподчиняющимся голосом позвала я и, несмело приблизившись со спины, дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, словно моё прикосновение причиняло боль, повёл плечом. — Локи, уйдём… Пожалуйста, давай уйдём отсюда… — голос надломился, и я больше ничего не сумела сказать. По неясной даже мне самой причине горло заполонили слёзы, хотя я ещё не понимала, что оплакивала. Из груди вырвался судорожный вздох. Ветер снова ударил в лицо, взметнул волосы, вызвав колкие мурашки по всему телу. Мы остались вдвоём, но неотступно ощущалось присутствие кого-то ещё — в каждом вздохе, в каждом шелесте листвы на деревьях. Бог огня выкинул руку в сторону и безжалостным движением отстранил меня прочь, так и не сказав ни слова. Жест показался мне очень жёстким, непреклонным, решительным.

Лукавый ас нашёл, что искал, точно заранее знал, что его ждёт. Я не знала и была поражена, когда среди необычно тёмного пепла, рассыпавшегося в разные стороны, обнаружилось сердце золотой колдуньи. Живое, не тронутое огнём. Казалось, оно вот-вот встрепенётся, забьётся снова. И хотя мне доводилось видеть вещи намного более страшные, меня вдруг замутило, к горлу подступил ком тошноты. Я прикрыла дрогнувшие губы ладонями. Она не ушла. Не сдалась, не была побеждена. Всё только начиналось. Дрожа, точно его лихорадило, Локи опустился на корточки, коснулся кончиками пальцев сердца великанши, запульсировавшего, разгоревшегося, засиявшего. Я невольно вскрикнула. Голос заглушили ладони, но яростный ас расслышал, обернулся.

— Ты всё ещё здесь? — с раздражением бросил он, даже не подняв на меня глаз. Его ледяной пренебрежительный тон ранил не хуже удара хлыста. Я не узнавала своего мужа. — Тебе здесь не место, Сигюн. Возвращайся в чертог.

— Остановись, Локи, ты совершаешь ошибку, — растерявшись, пролепетала я в ответ, сама не своя от ужаса и огорчения. Голос дрожал и пропадал, взор затуманивался от зарождавшихся слёз. — Пожалуйста, послушай меня… Не прикасайся к нему.

— Замолчи, — огрызнулся Локи и взял в левую руку сердце, всё больше пробуждаемое к жизни его силой. Горящих глаз коснулся знакомый, но, казалось, забытый изумрудный отблеск. При виде него у меня перехватило дыхание, однако, сжав руки в кулаки, стиснув зубы, я вновь сделала к нему шаг. — Та сила и власть, которые я так долго искал… Теперь в моих руках.

— Ты не в себе, не понимаешь, что говоришь… — я схватила его за руку. Сердце Гулльвейг билось, как живое, издавая мерный и жуткий однообразный звук, всё нараставший и нараставший. — Избавься от него! Избавься, пока не поздно!

— Я велел тебе замолчать! — Локи совсем немного повысил тон. В крике не было необходимости: меня оглушила его звонкая пощёчина с правой руки. Мужчина не рассчитал силы, и я отлетела прочь, упала на землю в нескольких шагах от него. Голова будто раскололась, пару минут перед глазами стояли яркие цветные вспышки, в ушах гудело. Едва оправившись, я устремила на него взгляд заплаканных непонимающих глаз, но столкнулась только с жестокой усмешкой на его губах и холодным безразличием лица. Повелитель утратил ко мне всякий интерес. В нём не было больше ни любви, ни даже жалости. Только ненависть и алчность горящего безумством взгляда. Он сжал пальцы, и сердце колдуньи в его руке вспыхнуло алым пламенем.

Локи прикрыл глаза, словно от удовольствия, медленно вдохнул через нос, будто уже ощущая аромат столь желанной ему проклятой силы. Первые минуты сердце горело, но теперь оно плавилось подобно зачарованному цветку, однажды проросшему в нашем саду, и золотые капли падали ему на ладонь, тотчас впитываясь в кожу. При этом оно билось всё медленнее, всё тише, но так и сияло калёным золотом, точь-в-точь как глаза лукавого аса. Они становились единым целым — Локи и Гулльвейг, бог огня и могущественная колдунья, и я никак не могла этому помешать, не находила сил даже подняться. Яркий золотой свет слепил меня, обжигал лицо, высушивал слёзы. Едва зажившая шея дико болела, сводя с ума страданием. Наконец, всё прекратилось. Повелитель поглотил сердце ведьмы-великанши, впитал в себя её силу, колдовскую власть, знания и мудрость. А вместе с ними ненависть, ярость, злобу. Я смотрела на его ожесточённое лицо и больше не узнавала мужчину, которого когда-то любила. Я не смогла его уберечь. Всё было кончено.