Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Глава 25

Ночью того же дня меня не стало в золотом чертоге бога огня. Очевидно, судьба благоволила моему спонтанному замыслу, ничем иным я не могла объяснить то, что он окончился успехом. Тем поздним вечером ловкая Ида отослала сонных стражников, приставленных к моим покоям, по каким-то лишь ей одной известным поручениям, сославшись на недомогание госпожи, что позволило нам выскользнуть из покоев незамеченными. Внизу, у главных дверей, на помощь пришёл Варди, отвлёкший воинов шумом и устроенной им мелкой суматохой.

По сей день не знаю, что толкнуло сообразительного и осторожного воина на предательство, убедило принять мою сторону, рискуя своей головой. Пусть Рагна и обмолвилась, что слуге не дозволено иметь собственную волю, Варди подобным запретом открыто пренебрегал. У него на всё был свой взгляд и своё мнение, и он придерживался, казалось, только своих личных принципов. Я уже долгое время подозревала, что, хоть молодой человек и рождён слугой, в нём текла смешанная кровь. После всего произошедшего я убедилась в своих догадках и утешалась только тем, что, исходя из возраста Варди, это произошло задолго до моего появления в пламенных палатах. Впрочем, возраст в Асгарде бывал обманчивым.

Так или иначе, под покровом ночи мы с Идой покинули владения Локи и ещё до первых проблесков рассвета стояли на пороге прекрасного белокаменного дворца Бальдра. Я подняла было кулак, чтобы постучать в центральные двери, и не сумела… Руки не слушались меня. Сглотнув, я с тоской обернулась в направлении, откуда явилась, взглянула в ту сторону, где располагался золотой чертог моего супруга. Как я была счастлива в его стенах, счастлива, несмотря ни на что! Закрыв лицо ладонями, я сомкнула веки, вдохнула через нос и задумалась. Страх злобным маленьким зверьком грыз меня изнутри. Я боялась остаться в чертоге бога обмана и так же боялась вступить в чертог бога света, хотя когда-то оба они были мне родными.

Я вздрогнула, ощутив прикосновение к своему плечу, и хотя оно было нежным и тёплым, сердце взвилось к горлу, заставило меня резко обернуться. Ида смотрела на меня взглядом, полным понимания и сочувствия, на губах служанки играла робкая ободряющая улыбка. Девушка молчала, но мы обе и не нуждались в словах. Моя добрая Ида, теперь только она одна у меня и осталась! Подруга знала, как я сомневалась, как нелегко далось мне принятое решение. Я не чувствовала уверенности в том, что не совершаю роковую ошибку, однако я делала это ради ребёнка, которого носила под сердцем. Я не могла позволить, чтобы нас разлучили. Никому, даже его отцу. Ида обратила ко мне взор, спрашивающий дозволения, и я, поколебавшись, кивнула. Девушка постучала в двери.

Стоило появившимся на пороге стражникам раскрыть глаза и узнать меня, как в чертогах Бальдра поднялась страшная суета, которой я вовсе не желала и которой, увы, не могла противостоять. О моём прибытии немедленно сообщили отцу, а нас проводили в общий каминный зал и обогрели у огня. Принесли мёд, разбавленный водой, и остатки вечерней трапезы. Я решилась пригубить кубок, потому что дрожала всем телом — не столько от прохладного ночного ветра, сколько от собственных переживаний. Лёгкий напиток приятно согрел горло, тягучим теплом и сладостью разлился в груди, затем в животе, и я почувствовала себя лучше. Правда, съесть что-либо так и не смогла, но зато накормила верную служанку. К тому моменту, когда в зале появился бог света, мы обе, по крайней мере, перестали трястись и обрели способность к связной речи.

К чести Бальдра должна признать, что он не позволил себе ни единого упрёка, ни единой насмешки, ни единого лишнего вопроса или бестактности, хотя, без сомнения, был очень удивлён. Прежде всего, отец стремительно приблизился ко мне и заключил в свои объятия, прижал к груди. От него пахло полевыми цветами и травами — точно так же, как в детстве, и в тёплых надёжных руках доброго аса я вдруг ощутила себя такой маленькой и беспомощной, что разрыдалась. Я стояла, уткнувшись носом в его грудь, а любящий прародитель гладил меня по волосам, обнимал вздрагивающие плечи, как будто не было долгих лет разлуки, сомнений и разногласий, будто я никогда и не покидала отчий дом. Я радовалась уже тому, что моё неожиданное ночное появление не разбудило и не побеспокоило Нанну. Меньше всего мне хотелось, чтобы ранимая и слабая сердцем мать увидела меня такой.

Я не рассказала Бальдру всего, да и как я могла? Если быть честной с собой, я вообще открыла отцу крайне мало, упомянув лишь, что Локи не в себе, и я боюсь, как бы он не причинил вред мне или нашему нерождённому ребёнку, оттого и прошу у бога света защиты и покровительства. И опять Бальдр проявил чуткость, доброту и смирение, не обронил и слова о Локи, хотя я понимала, что наступил момент, о котором он предупреждал меня и которого, должно быть, ждал много лет. Думаю, сердце верховного бога должно было возликовать, однако вид несчастной и напуганной дочери тотчас свёл на нет неуместное торжество. Я нуждалась в отце, однако и под его кровом не обрела покоя. Сердце разрывалось и обливалось кровью. Голова раскалывалась. Сомнения сводили с ума.

Столько самых разных мыслей теснилось в моей несчастной глупой голове. Я думала о том, в какую ярость ввергнет бога лукавства моё исчезновение, и что эта разрушительная ярость, скорее всего, прольётся не только на меня, но и на семью Бальдра. Опасалась, что мой необдуманный поступок может вновь разжечь непримиримую вражду между отцом и мужем, однако что мне оставалось делать в той безвыходной ситуации, в какую загнал меня беспощадный нрав Локи? Смириться и подчиниться? Пожертвовать своим ребёнком, не говоря уже о себе самой? Я пострадала бы в любом случае. Асы, которых я любила, пострадали бы в любом случае. И я выбрала единственный возможный вариант, позволявший сохранить моё долгожданное дитя. Я убеждала себя, что заслужила это.

Однако на душе не становилось легче. Зверь сомнений и угрызения совести вопрошали меня снова и снова, имела ли я право так поступить со своим мужем и господином? Даже если отбросить его чувства, как он отбросил мои, смела ли я растоптать достоинство повелителя? Смела ли я присвоить ребёнка, который принадлежал ему так же, как и мне, если не больше? Я не могла простить, но должна ли была уподобляться худшим качествам каверзного аса и мстить, провоцируя их как в нём, так и в себе? Точно ли у меня не осталось выбора, или, может, я должна была простить супруга? Стало бы моё прощение в таком случае унизительным проявлением слабости и бесхарактерности или, напротив, истинной силы и великодушия? Я не знала. У меня не находилось ответов на эти страшные, бередящие разум и сердце вопросы. И оттого я продолжала жить с ними каждый свой новый день.

Я засыпала с подобными невысказанными терзаниями в свою первую ночь в чертоге Бальдра и просыпалась с ними, будто и не спала вовсе. Они преследовали меня каждую минуту: когда я умывалась и переодевалась, когда спускалась к утренней трапезе, приветствовала поражённую мать и знакомых слуг. Я ни на миг не могла от них скрыться, и думала, что лишусь рассудка, хотя прошла едва ли половина дня, как я покинула палаты законного супруга. Сердце подсказывало, что, вопреки всему, моё место вовсе не здесь. Разум твердил, однако, что и там мне не следовало оставаться. Где же мне должно было находиться на самом деле?.. Противоречия разрывали меня на части.

И вот случилось то, чего я боялась, перед чем трепетала, зная, сколь неотвратим этот момент. Локи вошёл в чертоги Бальдра. К моему удивлению, он был один, без сопровождения, без стражи, даже без кольчуги, лишь на поясе неизменно покачивался длинный меч, а чуть в стороне от него — лёгкий кинжал. Никаких иных принадлежностей или украшений, волосы чуть взлохмаченной копной спадали на плечи, свободная белая рубашка обнажала часть груди — казалось, он явился в чертог своего врага почти в таком же виде, как поднялся с постели. На лице — полное пренебрежение к воинам бога света, окружившим его и провожавшим к хозяину, а в сияющих карих глазах ни ненависти, ни ярости, а только разочарование.

Я наблюдала за ним с верхнего яруса, всем телом вжавшись в бок Нанны. Мать обнимала меня, ненавязчиво поглаживая по талии. По правую руку от неё замерли две покорные служанки, по левую от меня — молчаливая и сосредоточенная Ида. Мы трое замерли от напряжения, в едином взволнованном порыве не решались вздохнуть. Я не могла вытравить с бледного лица горькую усмешку: всё повторялось — в другом месте, в другое время и при других обстоятельствах, однако я вновь видела любимых мной мужчин друг против друга и вновь по моей вине. Бальдр опустил пальцы на рукоять, спустился к незваному гостю. В бессознательном движении владельца чертога не было необходимости: Локи по-прежнему оставался в окружении и не проявлял никаких признаков враждебности или агрессии. Руки гостя даже не касались оружия.

— Здравствуй, светлый Бальдр, — сдержанным тоном поприветствовал благодушного аса бог огня, остановившись посреди зала. Отец взмахнул рукой, и стражники расступились, отошли назад, однако не расслабились, не выпустили мечи. Локи искоса взглянул на них и тут же забыл, вскинул голову, полный гордости и величия, позволил губам растянуться в холодной, но всё же вежливой улыбке. — До чего переменчива жизнь! Как ты там говорил мне в прошлый раз? Я здесь, чтобы забрать Сигюн в свой чертог!

Я вздрогнула и по движению матери, крепче прижавшей трепещущую дочь к груди, поняла, что она ощутила моё смятение. Я взглянула на неё печальным ищущим взглядом. Меня взволновали даже не столько слова мужа, сколько сокрушённый тон — горькая насмешка, обращённая не на Бальдра, а больше на самого себя. Я вдруг осознала с пронзительной ясностью, какому унижению подвергла надменного аса, вынудив его явиться в чертог отца с той же самой целью. И вопреки всему, Локи не терял своего лица перед окружением сына Одина.

— Здравствуй, огненный Локи, — чуть более высокомерно, чем следовало бы, отозвался отец, улыбнувшись в ответ. В тот час преимущество выступало на его стороне, а потому улыбка бога весны показалась мне куда более искренней и естественной. — Так и есть, — понизив голос, согласился он, — судьба любому воздаст по заслугам. Я мог бы продолжить этот нелепый фарс и предложить тебе попробовать, злокозненный бог, однако позволь мне быть с тобой прямым и честным: я не отдам тебе свою дочь, покуда она просит о моей заботе и защите.

— Вот как?.. — вкрадчиво переспросил лукавый ас, плавным развязным жестом высвобождая сталь из ножен. Однако стоило клинку сверкнуть в лучах солнца, как ряды стражников сомкнулись вокруг него, и одному мечу вторили десятки. — Ну да, я мог бы догадаться, что после случившегося ты не осмелишься снова выйти против меня один на один, — Локи залился презрительным смехом. Я знала, что в нём не было и крупицы искренности, однако Бальдр нахмурился, крепче сжал рукоять меча. Слова каверзного бога обмана задели и обидели его. Воздав глаза к небу, я молила провидение, чтобы отец проявил благоразумие и не поддался на коварную провокацию лучшего из манипуляторов и лжецов. — Однако я пришёл не для того, чтобы развлекаться с тобой. Мы оба знаем, что закон Асгарда на моей стороне. Со дня свадьбы твоя дочь принадлежит мне. Не говоря уже о ребёнке, которого она носит.

— Сигюн — не твоя вещь, — сквозь зубы процедил Бальдр, не сводя глаз с двуликого бога, поигрывавшего мечом с самым непринуждённым видом. — Дочь — свободная асинья и вправе принимать решения. Вплоть до развода. А я не сомневаюсь, что весомая причина у неё найдётся, — теперь пришла очередь Локи скривить выразительные губы. Его взгляд, до того пожиравший отца, взметнулся к моему лицу, словно всё это время он точно знал, что я присутствовала при их разговоре, и где в тот момент находилась. Эти глаза, полные оскорблённой гордости и разочарования, вырвали воздух из груди. Они задавали мне один единственный вопрос. Но я не могла на него ответить. — Если хочешь вынести это дело на суд всего Асгарда — воля твоя. Однако Сигюн останется здесь до тех пор, пока сама не пожелает покинуть пределы моего чертога. Или же пока совет верховных богов не вынудит меня выдать её тебе.

Локи помолчал. Крепче сжал клинок, глядя, как лучи Соль скользят по блестящей поверхности, стиснул зубы. Руки непредсказуемого аса дрожали, и в резкости жестов я угадывала нетерпение. Я знала, что бурная кровь зовёт полувеликана в бой, тянет перебить стражников отца, однако разум подсказывает, что перевес сил не на его стороне. Поколебавшись несколько минут, бог огня, наконец, выдохнул и вложил лезвие в ножны. И, хотя воины Бальдра опустили мечи, сердце защемило, ведь это именно я обрекла мужа на такое унижение. Я должна была злорадствовать, получить удовольствие от того, что он оказался на моём месте, а я, глупая, ему сопереживала. Просто разглядела в глазах пламенного аса нечто такое, чего там прежде не было. Нечто, вызывавшее сочувствие.

— Будь по-твоему, Бальдр, — сжав губы, с досадой и злостью выдавил из себя гордый ас. Глаза его сверкнули, и я вздрогнула снова, узнав этот зловещий изумрудный отблеск. Словно что-то почувствовав, Нанна вздрогнула вместе со мною. — Упивайся своим превосходством, пока можешь. Скоро и ему, и тебе придёт конец, уж ты мне поверь, — и Локи разразился громким надменным смехом, которого я никогда не слышала и не узнавала, потому что он принадлежал… Не ему. Порыв леденящего ветра ворвался в чертог отца, взметнул волосы и одежды, ударил в лицо. Осознавая, что тем тёплым солнечным утром ему неоткуда было взяться, я похолодела ещё сильнее. В дуновениях воздуха расслышала знакомый шёпот, который перекрыл звучный властный голос, совершенно мне чуждый:

— Проклятие ляжет на твои плечи, бог света! Больше тебе не стоять на моём пути. Судьбы мира с недавних пор открыты мне, и тебя ждёт бесславный конец. Попомни мои слова: дни твои сочтены! — колдовские горящие глаза Локи, голос, слишком низкий и зловещий даже для него, буйствовавшие в палатах бога весны холодные ветра подняли страшный беспорядок. Нанна судорожно вздохнула и лишилась чувств — наученные горьким опытом расторопные служанки подхватили ослабевшую госпожу. Бальдр побледнел, затем покраснел и что-то выкрикнул, сопровождая приказ резким жестом. Стражники бросились на бога огня, только-только приходившего в себя после зловещего наваждения. Я вскрикнула и подбежала к заграждению, выглянула вниз.

Осознавая, что не успевает вытянуть меч из ножен, да и тот бесполезен против значительного числа нападавших, Локи выкинул руки в стороны, и тотчас две мощных огненных волны разошлись от него в противоположных направлениях, раскидывая стражников с пути. Я уже с ужасом представляла себе десятки искалеченных и обожжённых мёртвых тел, характерный запах закопчённого мяса и отчаянные стоны тех, кому не посчастливилось погибнуть в первые минуты, однако, к моему большому удивлению, оглушённые воины постепенно поднимались на ноги — один за другим. Бог огня пощадил их, использовал свою страшную силу для защиты, однако не тронул ни одного из тех, кто участвовал в подлом нападении многих на одного.

Бальдр стоял, раскрыв рот в немом крике, словно пришибленный, и не решался повторить приказ. Да и если бы сумел, едва ли кто-то из перепуганных стражников осмелился бы снова пойти против могущественного пламенного бога. Они отступали, склонившись и согнувшись, будто рабы. Локи не удостоил взглядом ни их, ни отца. Внимательные глаза, всё ещё тронутые колдовской властью Гулльвейг, смотрели на меня, пронзали насквозь. Я коснулась холодными кончиками пальцев ключицы, раскрыла дрогнувшие губы, однако не решилась что-либо предпринять. Всё это длилось не более пары минут, затем лукавый ас направился прочь. Я провожала супруга взглядом, начиная осознавать, что вовсе не численный перевес в рядах противника остановил его.

Остаток дня прошёл в угнетённом безмолвии. Поражённой страшным предсказанием Локи матери нездоровилось, и она почти не выходила из своей опочивальни. Бальдр ходил мрачный, задумчивый, молчаливый. Тени легли на светлое волевое лицо, состарили на несколько лет, и я догадалась, что каверзному асу и сущности, говорившей его губами, удалось заронить недобрые предчувствия и сомнения в открытое сердце отца. Как я ни старалась успокоить и утешить отца, всё казалось напрасным: бог света кивал, однако не слышал меня, погружённый в свои невесёлые думы. Ида дрожала и не отходила от меня ни на шаг, словно теперь она нуждалась во мне больше, чем я в ней. Я же ощущала слабость и подавленность, испытывала чувство вины. Я боялась представить, что это именно я принесла печаль и тоску в оба чертога.

Словами не передать, какое я испытала счастье, когда во дворец прискакал Нарви. Сын ворвался в палаты прародителя, словно яркий луч солнца, выбившийся из-под завесы хмурых грозовых облаков, и привнёс в них жизнь и надежду. Наследнику бога огня, в отличие от яростного отца, в чертоге Бальдра всегда были рады. Спокойный, открытый и рассудительный молодой человек вызывал гордость и симпатию у бога весны, нежную привязанность у чуткой супруги, восторженный трепет у стражников и слуг. Едва прознав о слабости Нанны, внимательный ас поспешил навестить её, приласкать и успокоить, и вскоре они оба спустились к вечерней трапезе, где уже скучали Бальдр, его глупая дочь с заробевшей служанкой и ещё несколько приближённых.

Всё то время, что мы провели в столовом зале, я не сомневалась в истинной причине прихода сына, однако воспитанный и вежливый юноша весь вечер беседовал с Бальдром и Нанной обо всём на свете, кроме действительно важных вещей, улыбался, кивал, соглашался и, в конце концов, решил остаться на ночь, поддавшись слёзным уговорам своей любящей прародительницы. Я любовалась им. Глядя на сына, я забывала свои печали и понимала, что всё пережитое было не зря. Я обожала Нарви, как когда-то обожала и его отца. Как, возможно, продолжала обожать где-то глубоко внутри себя, заперев на замок то чувство, которое и смерть, вероятно, не сможет вытравить из меня. Миновала вечность, прежде чем мы разошлись по покоям, и я, наконец, сумела остаться с Нарви наедине.

— Госпожа моя, — с неизбывной нежностью в голосе произнёс он, припадая щекой к моим протянутым ладоням. Я улыбнулась, высвободила одну из них и прошлась ласковыми прикосновениями по курчавым рыжим волосам, едва достававшим до плеч. — Я волновался за тебя! Как ты себя чувствуешь? — вместо ответа я заключила сына в объятия, прижала к трепещущей груди, хотя уже сама могла прижиматься к нему. Нарви вырос в высокого статного юношу. Он ещё не вошёл в полную силу, как отец, однако благодаря излюбленным боям и охоте, был мускулист и поджар, ни на миг не терял формы. Я с улыбкой замечала, что молоденькие служанки, недавно прибывшие в чертог повелителя, вздыхали по нему, заливались румянцем и опускали ресницы, когда юный господин проходил мимо, а его уход сопровождали глупым смущённым хихиканьем, свойственным их возрасту.

— Я в порядке, Нарви. Родители окружают меня заботой и вниманием. А теперь ты пришёл, и моё сердце ликует от радости, — я поцеловала сына в лоб и позволила высвободиться из объятий, после чего опустила ладони на его плечи. Склонив голову набок, я любовалась им всё с той же рассеянной и мечтательной улыбкой на губах. Глядя на юношу, я вспоминала свою беспечную молодость, волнующие восторги первой любви, таинство несмелых откровенных прикосновений. Ему ещё предстояло познать всё это в полной мере, в то время как для меня счастье закончилось. Осталось ли в моей жизни хоть что-то, что имело значение, кроме несчастного затравленного ребёнка внутри?

— Как мой брат или сестрёнка? — улыбнувшись в ответ, спросил сын и, не отводя от меня глаз, словно просил дозволения, коснулся ладонью круглого живота. Срок подходил, а дитя так редко напоминало о себе, что стоило бы насторожиться: каким буйным и неспокойным оно было в начале, таким тихим стало после произошедших со мной злоключений. Даже жар больше не тревожил меня, точно сила его иссякла.

— Всё хорошо, ждёт появления на свет, — только в тот миг, когда произнесла эти слова, я поняла, что против собственной воли солгала Нарви, а он никогда не пропускал и не прощал таких вещей. Я покраснела под проницательным и укоряющим взглядом, немедленно брошенным на меня. — Вернее, я на это надеюсь. Большего я не могу знать, — ощущая жар раскаяния в щеках, исправилась я, взглянув на сына из-под длинных ресниц. Нарви покачал головой. Чтобы как-то избежать неловкости, я постаралась сменить направление разговора. — Скажи, твой отец знает, что ты здесь?

— Я спросил у него дозволения прежде, чем отправиться в путь, госпожа, — не сводя с меня испытующего взгляда, поведал юноша. — Повелитель ответил, что я уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения самому. И сказал… — Нарви запнулся, отвёл взгляд. Повисло неловкое молчание. По его отрытому честному лицу я понимала, что он и сам не рад, что сказал лишнее, не задумавшись о последствиях.

— Договаривай, — я удивилась настойчивости и твёрдости собственного голоса, учитывая, что сердце пропустило удар, ведомое красноречивым молчанием сына.

— Он сказал, что доверяет мне… Так же, как доверял и тебе, — юный ас вновь обратил на меня взгляд внимательных тёмных глаз. Я кивнула, однако руки, не находившие себе места и занятия, выдавали меня с головой. Нарви смотрел на меня с сочувствием и печалью. Мы помолчали. Затем он коснулся моей ладони. — Госпожа… Мама. Не думаешь ли ты, что всё это зашло слишком далеко? — я не ответила, сжала губы, но руки не отняла. — Я не могу судить вас. Для того создан тинг, да и дело это лучше всех удаётся Форсети. И даже если бы захотел, как я сумею? Для меня вы связаны, неразлучны, как солнце и луна, как две части единого целого. Вы не можете существовать друг без друга, сколько бы ни отрицали. А сейчас я вижу, что моя луна гибнет, угасает… Как мне справиться с этим? — тёплая ладонь сына обняла мою щёку, погладила её, рождая давно забытый трепет нежности. Я взглянула на него, кусая губы. Этот ищущий потерянный взгляд, такой мне знакомый. Как же он походил на отца!

— Я узнаю это красноречие, — горько усмехнувшись, я отстранилась, вздохнула, чтобы прочистить горло, где зарождался привычный ком слёз. Соколиные глаза Нарви всё так же глядели на меня: с сочувствием и скрытой мольбой. Я понимала его чувства, и совесть корила меня за жестокосердие. Однако на этот раз моё «жестокое» сердце ранили слишком сильно, чтобы заставить о чём-либо сожалеть. — Твой отец отправил тебя сюда, не так ли? И ты стал частью чужих вероломных интриг?

— Не вижу ничего удивительного, госпожа моя, ведь я сын своего отца. Да и ты не лишена красноречия, — спокойный благосклонный тон собеседника внушал доверие. Я гордилась ясностью его мысли, продуманным и осторожным подбором слов. Из любопытного лепетавшего мальчонки вырос рассудительный и убедительный молодой человек. — Я никогда не лукавлю и уж тем более не лгу. Кому, как не тебе, знать это лучше всех? Прежде всего, я здесь, потому что волновался за твоё самочувствие. А кроме того, я надеюсь вразумить тебя. Дать понять, что этот затянувшийся разрыв всех нас делает несчастными: твои глаза больше не сияют, отец не находит покоя, в твоё отсутствие с ним что-то происходит, Нанна испугана и растерянна, Бальдр вновь ступил на тропу забытой, казалось, вражды. Не говоря уже о том, что и моё сердце вы с отцом разбиваете. А подумай о ребёнке? Скольких ещё необходимо вовлечь в эту страшную ссору, чтобы хоть один из вас одумался?

— Нарви, ты огорчён, я понимаю, — голос затих, и я долгое время не могла собраться с мыслями, лишь застыла с рассеянной улыбкой на губах, уставившись под ноги. Сын не перебивал и не торопил. Даже не глядя на него, я всё равно ощущала на лице взор проникновенных чёрных глаз. — Однако всё это не так просто. Ответ не лежит на поверхности.

— С этим я согласен, мама, — юный господин взял меня под руку и проводил к постели, усадил и сам опустился на мягкое покрывало. — Я хотел спросить тебя кое о чём… Я расту, и мне уже дозволено иметь наложниц из числа подчинённых повелителя, пока я остаюсь в золотых чертогах. Но придёт день, и я, верно, женюсь. Если судьба будет благосклонна, обзаведусь собственными владениями. Собственными наложницами. Ты что же, запретишь мне это? — речи Нарви так удивили меня, что я подняла на него взгляд непонимающих глаз. Он улыбался — спокойно, доброжелательно, без малейшей насмешки. Я раскрыла губы, чтобы ответить, но не смогла: очень уж неоднозначным оказался вопрос. Разумеется, я желала сыну такой любви, чтобы он и не вспоминал о наложницах, однако лишить его этого неотъемлемого права? Ведь я хотела, чтобы у него было всё, что положено господину и прежде всего — право выбора. Чтобы он мог владеть, кем захочет, но выбирал свою госпожу. Осознанно, не по принуждению. Не находя слов, я взглянула на сына.

— Подумай о моих словах, о большем просить я не смею, — усмехнувшись, заверил он и, погладив меня по руке, поднялся с места. — Время позднее, нам обоим стоит отдохнуть. Ранним утром я вернусь в золотой чертог. Я должен быть при отце, особенно сейчас, когда он отвержен и одинок. Ты можешь сбежать в объятия своей семьи, госпожа моя, а повелитель — нет. Ведь своим решением ты лишила его единственной семьи.