Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Глава 22

Ревность застила мне глаза. Будь я в здравом уме, никогда не позволила бы себе вмешать Асту в грязные интриги, подставить её под удар. Однако я не была. С ужасом вспоминаю те дни, когда бездумно бродила по золотому чертогу, ставшему таким чужим и ненавистным, передвигалась, как в тумане, никого и ничего не замечая. Я чувствовала себя так, словно меня ударили по голове чем-то тяжёлым и тупым, ощущала себя совершенно раздавленной, уничтоженной. Мне уже доводилось испытывать подобное. В первый раз, когда любимый жених едва не замучил меня до смерти, поддавшись слепой ярости, во второй раз, когда враги чуть не разлучили нас, когда смерть жаждала отобрать у меня всё, чем я дорожила. И оба раза меня воскресил к жизни его свет, его живительное тепло, любовь и страсть.

В те дни леденящий страх поселился в моём сердце. И пусть мне и доводилось проходить по этой горькой тропе, полной скорби и орошённой слезами, выхода больше не предвиделось. Локи оставался жив, здоров и силён, однако для меня его не стало. Мне приходилось видеться с ним каждый день, ощущать его прикосновения на своей коже, чтобы не погубить невинное дитя, однако мы почти не говорили, я старалась даже не смотреть в его сторону. Просто… Это было слишком больно. Мучительная тоска укоренилась в груди, отравляя меня ревностью и ненавистью. И я поддалась. Совершила непростительную ошибку, позволила себе забыться, погрузиться в них без остатка, не думая ни о ком, кроме себя. Да, я помнила только о себе, отгородившись от мира, лелеяла свои страдания, точно они доставляли мне удовольствие.

Так и вышло, что я не заметила отсутствия Асты. Как и обещала, служанка со всей тщательностью и ответственностью подошла к доверенному ей делу. Каждый вечер перед сном она входила в мои покои и рассказывала обо всём, что ей удалось выведать. Затем исчезала под покровом ночи, чтобы с первыми лучами Соль явиться снова. Казалось, девушка и вовсе не смыкала глаз, однако, поглощённая самолюбием, я не задумывалась о её благополучии. Меня интересовал Локи. Я полагала, что взбешённый нашей последней размолвкой, он решит отомстить мне всё тем же способом, мучительно болезненным для моей гордости. К моему удивлению, он с завидным упорством избегал прежних ошибок, даже отдалил от себя Рагну, а если и принимал кого-то в своих покоях, то его гостем оказывался один лишь Нарви.

Сын знал о произошедшей между нами ссоре — последствия её оказались слишком очевидными, чтобы не заметить их с его-то проницательностью. Я понимала где-то в глубине души, что разлад между нами ранит и огорчает юного господина, но была не в состоянии простить его отца. Сочувствия к Нарви для того не доставало. Первое время я беседовала с сыном, выслушивала его уговоры, а после ночью плакала в подушку. Затем не выдержала и перестала, отдалилась и от него. Отчаявшись, юноша начал искать надежды и утешения у повелителя. Мне неведомо, о чём они говорили долгими вечерами, однако Локи никогда не отталкивал сына, не пренебрегал его обществом и не отказывал в своём.

Если уж, ослеплённая своей болью, я не замечала даже сына, то с лёгкостью упустила и то, что однажды вечером Аста не вернулась. В тот день, после вечерней трапезы, бог огня приходил ко мне, чтобы снять жар и унять своё дитя, и в который раз попытался заговорить со мной, положить конец нашей разлуке. Он всё так же не воспринимал нанесённое оскорбление всерьёз, чем рождал во мне неудержимый гнев, ненависть и упрямство, которые только отдаляли нас друг от друга. Я упорствовала в своём молчании, и моя неприступность доводила его до неистовства. Я знала это, и, ведомая мелочной женской мстительностью, снова и снова провоцировала его холодными безразличными взглядами и презрительным выражением изогнутых в язвительной насмешке губ, позабыв всякую осторожность. Мне хотелось вывести его из себя, из ненавистного равновесия. Мне хотелось, чтобы он страдал, как страдала из-за его решений и поступков я. Не имело значения, от ярости, одиночества или бессилия.

И я добилась своего. Мы расстались в гневе ещё более сильном и непонимании ещё более глубоком, чем когда-либо раньше. Я ощущала и удовлетворение, и опустошение. Спустя несколько часов я сидела на постели, распуская сложную причёску из множества переплетённых кос и совершенно ни о чём не думая, не замечая времени. Ида устроилась у огня, не сводя с меня встревоженных любящих глаз, но я не замечала и её. Разум мой помутился на какое-то время, и я со стыдом и раскаянием вспоминаю тот период своей жизни. Время стояло позднее, чертог давно погрузился в сладкую полудрёму, а я и не думала ложиться в постель, возбуждённая последними событиями. Ида не ложилась тоже: она не смела хоть на мгновение оставить госпожу без присмотра и в последние дни спала в моих покоях, отходя ко сну уже после того, как я затихну.

То, что произошло дальше, я помню словно сквозь мутную дымку. Перед глазами стоят лишь расплывчатые очертания тех событий, собеседников, слов. Зато помню свои чувства — резкие, неуправляемые, поглощающие. Те, что впоследствии я начала считать позором для себя. В покои вошла Аста, но я не узнала её. В прежние времена бойкая и пышущая жизнью девушка была бледна, как смерть. Если что-то и врезалось мне в память с поразительной точностью, так это её лицо, белое, как молоко, и отсутствующий взгляд потухших глаз, как будто впавших. Служанка шла, покачиваясь, точно пьяная, она забыла постучать в дверь и не соизволила поклониться, а почти ввалилась в опочивальню. Мы с Идой вскочили со своих мест, напуганные донельзя. Выглядела несчастная так, словно она вот-вот повернётся, а в спине у неё торчит предательский кинжал.

Сердце моё остановилось при виде подруги, а затем дрогнуло, сжалось и помчалось вперёд с сумасшедшей скоростью. Я покачнулась, и Ида поспешила на помощь, чтобы поддержать меня. Так я и замерла, бессознательным порывом вцепившись в плечо служанки, не до конца понимая, что же настолько поразило меня. Набравшись смелости, я снова обратила взгляд на Асту. Спутанные рыжие локоны, болезненно поблёскивавшие глаза без какого-либо осознанного выражения, дрожавшие губы, точно она готовилась заплакать. Плечи содрогались от сухих и судорожных позывов, простенькое светлое платье было порвано, а на лице застыл ужас. Первобытный природный ужас, который и заставил моё сердце остановиться, однако я не сразу осознала это.

— Госпожа… — в испуге шепнула Ида, совсем как когда Локи застал меня наедине с Эйнаром, и, почти не отрывая ладони от бедра, указала кончиками пальцев куда-то чуть ниже пояса. Я взглянула вновь и похолодела. Разодранные складки платья обнажали красивые крепкие ноги и кровь, стекающую по внутренней стороне бёдер. Горло сдавило судорогой, потому что я сразу догадалась, что произошло. Я ещё не готова была поверить в это, но стремительная мысль пронзительной молнией вспыхнула в голове, оглушила. Кровь прилила к вискам, в ушах зашумело. Сквозь рокот, похожий на звук прибоя, я расслышала собственный голос — ледяной, как глаза Скади.

— Говори, Аста, — бедная девушка вздрогнула при упоминании своего имени, при звуке голоса госпожи. Губы её искривились, портя прелестное личико, глаза заблестели, из молодой груди вырвался судорожный вздох, и она зарыдала. Не заплакала, а сразу разразилась рыданиями, точно гром среди ясного неба. Я ощутила, как руки заходили ходуном. — Говори, что с тобой случилось. Я хочу знать всю правду.

— Я не виновата, госпожа! — захлёбываясь рыданиями, несчастная служанка упала передо мной на колени, хватаясь не слушающимися руками за подол моего ночного платья. Ида испугалась и отшатнулась, вскрикнула. Я осталась на месте, не произнося ни звука, глядя на Асту, не в силах поверить в происходящее. — Мне ничего не оставалось, у меня не было выбора! Он… Он поймал меня у дверей, точно поджидал. А я… Я… — девушка задохнулась, поперхнулась и закашлялась. Я ощутила, как руки похолодели сильнее, в кончики пальцев вливался могильный холод. Я сжалась, точно тщетно пыталась согреться, склонила голову, взглянула на раздавленную жертву чужого вероломства, распластавшуюся у моих ног. — Что я могла сделать, госпожа?.. Он приставил клинок к моему горлу, сказал, если воспротивлюсь… Если… Моя жизнь перед ним ничтожна… Да и разве смела я перечить повелителю?..

В ту минуту что-то внутри меня разорвалось, и гнев пульсирующими толчками наполнил всё тело, каждую жилку. Я ослепла от ярости, перед глазами стояли яркие пятна, застилая взор. Не до конца понимая, что делаю, я вырвала подол у Асты из рук, оттолкнула служанку прочь. Движение не отличалось резкостью или силой, однако сломленная девушка не ожидала его, потеряла равновесие, прокатилась по полу. Испугавшись скорее происходящего, нежели увечий, приподнялась на локте, бросила на меня взгляд преданных и полных горечи глаз.

— Госпожа спросила, что случилось с тобой, — вновь лёд и сталь, а не мой голос. Только надменность и презрение, а больше никаких чувств. Никакой жалости или сострадания. Никакого утешения, одна лишь ненависть и безразличие. — А ты двух слов связать не можешь. Господин растлил тебя силой? Ты сопротивлялась, кричала? Вижу, что нет. Ты смалодушничала, испугалась за свою жизнь и подчинилась. Ублажала повелителя, хотя клялась мне в вечной преданности. Какой стыд… — Аста сжалась, опустила голову и зарыдала с новой силой. Алые капли её предательства окропили светлую ткань платья клеймом позора. Ида позади меня стояла, не двигаясь, кажется, даже не дыша, словно и вовсе забыла, как это делается.

— Пощадите, госпожа, что мне оставалось делать?.. — взмолилась Аста, опять подползая к моим ногам, протягивая руки в поисках поддержки и защиты — маленькая, униженная и сломленная. Я отшатнулась, в тот миг испытав тошнотворную смесь отвращения и брезгливости, словно передо мной валялась не девушка вовсе, а непонятная мерзкая тварь. Кровь стучала в висках всё с новой силой, жар ударил в голову. Я почти не могла дышать, а соображать и подавно. — Госпожа моя, мне так жаль!.. Но что я могла? Что мне оставалось делать?.. Что мне оставалось?.. — снова и снова повторяла она, доводя меня до совершеннейшего исступления, почти до сумасшествия.

— Тебе жаль?.. — голос мой дрогнул, затем надломился. Мне понадобилось некоторое время, чтобы совладать с собой и найти в себе силы заговорить. — Ты мне нож в спину вонзила, Аста! — ни с того, ни с сего закричала я, сорвавшись. — Я тебе верила, как никому, считала своей сестрой! Ты должна была умереть, но не предать меня! Слышишь?! — не помня себя, я подскочила к ней и схватила за волосы, обратила бескровное лицо на себя. — Ты должна была умереть, а не навлечь такой страшный позор и на себя, и на меня! Вместо того чтобы исполнить свою клятву, ты развлекала Локи! Ублажала моего любимого мужчину, растоптав мои чувства! Клятвопреступница! Предательница! Убирайся! Я не желаю тебя больше видеть! Я не желаю тебя больше видеть никогда! — ощущая, как слёзы сжимают горло, подступают к глазам, кричала я, одну за другой отвешивая замеревшей служанке оплеухи. Аста не сопротивлялась, с равнодушной покорностью принимая удары. Казалось, мои слова окончательно лишили её воли. Она уже даже не плакала — пришёл мой черёд — только покачивалась из стороны в сторону, ведомая движениями госпожи, словно утратила рассудок и сознание.

Не знаю, как Аста, но я в те страшные мгновения совершенно точно утратила рассудок. Возможно, я забила бы служанку до смерти, если бы Ида не пришла в чувство и не оттащила бы меня от новой наложницы бога огня. Я поддалась, потому что ослабела и ничего не разбирала за пеленой слёз, а девушку хлестала по щекам, так как уже не могла остановиться. Не помню, как Аста покинула покои, вывела ли её Ида, или она сумела уйти на своих ногах — для меня это не имело значения. Упав лицом в подушки, я судорожно рыдала, ещё горше, чем рыжеволосая служанка.

Она потеряла невинность или, может быть, честь. Я потеряла ближайшую подругу, любимого аса, свою гордость и положение. Я была унижена и раздавлена поступком Локи ничуть не меньше, нежели несчастная жертва чужих интриг. Боль вспыхнула с новой силой, ослепила, обожгла, проходя через центр живота. Она возвращалась всё чаще, вырывая воздух из груди, становилась всё сильнее, пронзительнее, продолжительнее. С трудом выдохнув, я перевернулась на бок, сжалась, обхватив руками колени и дрожа всем телом. Истерический припадок медленно сходил на нет, оставляя лишь опустошённость и бессилие. Я не справлялась. Очень трудная беременность, появление Гулльвейг в Асгарде, перемены в Локи, измены, предательства, подлость… Я не выдерживала. Сломалась настолько, что не желала ни появления злосчастного ребёнка на свет, ни продолжения своей собственной никчёмной жизни.

Я так и заснула, свернувшись, точно и сама была нерождённым младенцем, уткнувшись щекой в подушку, холодную и мокрую от слёз. Не знаю, сколько мне удалось отдохнуть, на какое время забыться, прежде чем меня вырвал из беспамятства пронзительный женский визг. Я вздрогнула и открыла глаза, ощущая себя всё такой же беспомощной и разбитой, как и накануне. Однако мысли мои к утру прояснились, и я сумела сообразить, что страшный вопль, раздавшийся когда и солнце-то не успело подняться над Асгардом, добра не предвещает. Поднимаясь с постели, я встретилась взглядом с Идой, такой же взъерошенной и растерянной, как и госпожа. Служанка хотела выглянуть за двери, чтобы узнать, что происходит, однако, повинуясь неясному внутреннему порыву, я жестом остановила её, подозвала к себе.

Не иначе как провидение уберегло хрупкую девушку от того, что мне предстояло увидеть. Хотя, признаться, к такому нельзя быть готовой, не имеет значения, сильная ты или слабая, служанка или госпожа. Когда я решительным движением распахнула двери и вышла за пределы покоев, то сразу же столкнулась с молоденькой служанкой, до смерти перепуганной и белой, как снег. Девушка пребывала в таком первозданном ужасе, что, не признав во мне госпожу, бросилась на шею и зарыдала, судорожно обвивая меня руками. Я покачнулась и, верно, упала бы под её весом и сильным порывом, если бы подоспевший стражник не оттащил от меня обезумевшую прислужницу.

Кроме нас троих пока никого ещё не было на площадке второго яруса, выходящей на центральный зал у главных дверей. По лестнице бежал второй стражник. Слышались встревоженные и сонные голоса. Ничего не понимая, я снова взглянула на поражённую девушку, проследила направление, куда она указывала трясущейся рукой — такой тонкой и прозрачной, что, казалось, она принадлежала духу, а не живой служанке. Я подошла к ограждению, выглянула, посмотрела вниз, затем вперёд и по сторонам. Увидев то, отчего ужас поработил бедную девочку, я не сумела закричать. Не сумела даже вздохнуть. Все мои внутренности в тот же миг сжались, скрутились, переплелись, и неимоверным усилием воли мне удалось сдержать резкий сухой позыв тошноты. Бессознательным движением я схватилась за грудь пониже ключиц, сжала кожу пальцами и с трудом вздохнула, точно мне не хватало воздуха, а сердце вот-вот грозило остановиться.

Перекинутая через ограждение верёвка удавкой сжималась на тонкой девичьей шее. Очевидно, спрыгнув со второго яруса вниз, она чуть покачивалась из стороны в сторону, движимая порывами ветерка. А может (и даже скорее всего), ледяным ужасом, затмившим мне глаза, ведь такого сильного ветра не могло разгуляться в золотом чертоге. Мне казалось, я слышу жуткий тихий скрип. Мерный, равнодушный. Казалось, закатившиеся матовые глаза смотрят на меня с укором, хотя они уже не могли иметь никакого осознанного выражения. Руки свисали безвольными плетьми, однако я видела нечто жуткое в этих бескровных белых пальцах, точно пройдёт мгновение, и они дрогнут, пошевелятся и сомкнутся у меня на шее. Всё в её облике казалось бледным, бесцветным, словно все краски покинули несчастную вместе с жизнью. Единственным ярким пятном оставались сбившиеся рыжие пряди волос.

Тело дрогнуло вновь, и на этот раз я не сумела сдержаться. Согнувшись, я распрощалась со всем скромным содержимым своего живота, а затем ещё некоторое время испытывала пустые, но не менее мучительные и отвратительные позывы. Это была Аста. Там, внизу. Аста, моя Аста… Аста, с которой я так жестоко и несправедливо обошлась минувшим вечером, поддавшись горю и отчаянию. Аста, которая подобно мне не выдерживала происходящего кошмара… И не выдержала. Не разгибаясь, я в голос зарыдала. Кто-то поддержал меня, но я ничего не видела перед собой. Столько бед и разочарований обрушилось на меня в короткий срок, что я уже даже не чувствовала боли, а испытывала какое-то отчаянное и беспомощное исступление. Рыдала не потому, что хотела облегчить свои страдания, а потому что сдержаться не могла. Слёзы сами наворачивались на глаза.

На широкой площадке перед моими покоями собирались обитатели пламенного дворца. Гул нарастал. Слышались вздохи, выкрики, плач. Кто-то упал, переполошив окружающих. Я ни минуты не сомневалась, что это Ида лишилась чувств. Как бы я хотела последовать за ней! Как бы я хотела забыться и не видеть больше этого ужаса, не знать о нём, а затем очнуться и выяснить, что всё это дурной сон, страшное наваждение! О милостивый Один, это не могло быть правдой! Но я не теряла сознания, и произошедшее было правдой. Мучительной кошмарной правдой, которую я обязана была принять. Переведя дух, я распрямилась. Все вокруг пребывали в огромной растерянности. Рагны не было видно. Хакан отсутствовал также. Все глаза устремлялись лишь на меня одну. И — будто не могло стать хуже! — стоило мне только разомкнуть губы, как по лестнице спустился Локи в сопровождении предводителя стражи и двух его воинов.

Повелитель огненного чертога сохранял ледяное спокойствие. Он окинул невозмутимым взглядом присутствующих, скоро догадался, где толпится большая часть из них, подошёл к заграждению и взглянул вниз. Лицо его вместо сочувствия или отвращения тронула надменная ироничная улыбка, брови взметнулись в немой насмешке, и, казалось, ещё миг, и он засмеётся сам. Слуги в трепете и непонимании расступились вокруг него. Пренебрежительным жестом бог обмана подозвал Хакана и двух стражников, велел им убрать тело. Затем потерял к бывшей любовнице всякий интерес. Я не смотрела на него, однако различала звук его приближающихся шагов. Локи подошёл ко мне почти вплотную, я ощутила его цепкий взгляд на себе. Не совладав с собой, ответила ему яростным ненавидящим взором. Его гадкая уничижительная ухмылка, какой он меня наградил, лишила последнего самообладания, выбила почву из-под ног.

— Убийца… — прошептала я сквозь стиснутые зубы. Каверзный ас ухмыльнулся ещё паскуднее, приблизил своё лицо к моему, издеваясь и мучая, переспросил. — Убийца! — повторила я громче, да так, что услышали все слуги, тотчас замолкшие и замершие от любопытства. Меня трясло. Голова кружилась. Изнутри поднимались настойчивыми толчками знакомые волны гнева, ненависти и презрения. Однако Локи моё состояние, казалось, только забавляло. Он оставался спокоен, смотрел на меня, изогнув рыжую бровь. — Посмотри, что ты сделал с ней… Использовал в своей грязной игре и выбросил!.. Эта кровь… Эта смерть на твоей совести! — голос надломился, я всхлипнула, сжала кулачки от злости. Его тёмно-алые глаза смотрели на меня всё так же: со снисхождением, иронией и малой долей укора. Я не способна была понять тот взгляд.

— О нет, Сигюн, — вкрадчиво начал он, растягивая слова, накручивая локон моих растрёпанных волос на палец. — Ведь прошлой ночью она явилась к тебе живой и невредимой, не так ли?.. Кстати, должен заметить, как это мило и трогательно с твоей стороны самой позаботиться и прислать мне наложницу, — тонкие губы искривила надменная жестокость. Я поняла, как сильно взбесила его, приставив служанку следить за господином, желая ограничить его свободу и власть. Мне показалось, я должна была побелеть ещё больше, брови сдвинулись к переносице, против воли выдавая все мои чувства и помыслы. Этой ночью он не пощадил её, как не щадил теперь и меня:

— Ты можешь сколько угодно хмурить своё прелестное личико, но мы оба знаем, что именно ты обрекла девушку на смерть, — он сдавил горячей ладонью моё плечо, чтобы я не упала, а я в самом деле была к этому близка, ноги не подчинялись и слабели. Сжав губы, я посмотрела на него яростными заплаканными глазами. — Как ты сказала? «Ты должна была умереть?..» Ты так кричала, моя эгоистичная госпожа, что тебя, верно, слышал весь чертог. Или, по меньшей мере, твой повелитель, дышавший свежим воздухом на веранде… — знала я, что он делал на веранде. Упивался своим торжеством, наслаждался моей болью и отчаянием. Двери моих покоев, ведущие на веранду, были распахнуты. Тихий ночной воздух великолепно переносил звуки. Пользуясь моим смятением, Локи продолжал:

— Она пришла к тебе раздавленная и униженная, в полном отчаянии, в последней призрачной надежде найти в твоих объятиях утешения. Но ты уже тогда убила её. Твоя непримиримость и безразличие уничтожили её. О моя ослеплённая ревностью госпожа, ты меня забавляешь, — произнёс он тише и склонился к моему уху. Бог огня был совсем близко, непозволительно близко, однако его речи сломили мою волю, не позволяли оттолкнуть его. По щекам текли ненавистные слёзы злобы и слабости. — За своей бескрайней гордостью и самолюбием, ты не замечаешь никого, кроме себя. Я лишь раскрыл тебе на это глаза. Будешь заноситься — потеряешь всех, кого любишь. Одного за другим… Взгляни правде в глаза, Сигюн. Я, может, и заслужил твою ярость. А она?..

Я дышала всё чаще, но не могла насытиться, сделать полный вдох. Что-то защемило в груди, не давая вздохнуть, заставляя замереть с беспомощно раскрытыми губами. Давящая боль разлилась под левым плечом и ключицей. Перед глазами всё плыло. Меня бросило в холодный пот, по спине прошёлся озноб. При этом по бёдрам стекали вязкие горячие капли — опять открылось кровотечение. Ощутив непреодолимую слабость, я покачнулась и полетела назад. Чьи-то сильные руки подхватили меня, однако я этого почти не понимала. Окружающие звуки и голоса отдалились, заглушились, замедлились. Я различала только безумный ритм своего несчастного глупого сердца, готового разорваться в любой момент. Если бы не вовремя подоспевшая Хельга, мне бы так и не довелось узнать, как близко к этому разрыву я находилась.