Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Глава 30

Ночью ко мне пришла она. Та, кого я так и не сумела позабыть, но уже не рассчитывала встретить. Та, что разрушала всё, к чему прикоснётся, и с завидным упорством — мою жизнь. Я лежала без сна, прислушиваясь к мерному дыханию мужа и ощущая волнение в воздухе, будто что-то собиралось над нашей постелью, над сводами золотого чертога. Ночь стояла хмурая и пасмурная, а потому тёмная. Из-за нависших облаков, так редко надвигавшихся на Асгард, не пробивался ни единый луч Мани, не сверкали звёзды. Парило. Страдая от духоты, я поднялась на ноги, прошлась по покоям повелителя. Вышла на его просторную веранду. Вдалеке, у горизонта, сверкали немые молнии, где-то растеряв звучное сопровождение грома. Я усмотрела в том недобрый знак.

Я не первый день ощущала, как нечто недоброе сгущается над Асгардом, хотя не находила подтверждения своим предчувствиям. Однако я не сомневалась в своём даре: спонтанное наитие, время от времени возникавшее во мне, никогда не обманывало. Я гадала, откуда к нам придёт беда: из-за горизонта или из родного чертога. Знала, что Локи ненавидит асов сильнее с каждым днём, но знала также, что он привязан к Асгарду любовью к семье, позволявшей сдерживать клокочущее в нём пламя. Он нередко отлучался из дома — улетал в Йотунхейм или уходил в Мидгард, но путешествия каверзного аса никак не затрагивали верховных богов. Что, впрочем, было подозрительно само по себе. Я не забывала, что его горячая смешанная кровь отравлена властью Гулльвейг, и ждала, когда же наследие хитроумной ведьмы-великанши напомнит о себе.

Не найдя ответов на свои тревожные вопросы, я вздохнула и решила вернуться в опочивальню. Повернулась, готовая погрузиться во мрак спящих палат, и в тот же миг столкнулась лицом к лицу с высоким тёмным силуэтом, чуть не вскрикнув от испуга. Прежде, чем я успела что-либо понять, глаза его открылись и вспыхнули на укрытом тенями лице двумя таинственными изумрудными искрами. Словно охваченная злым ледяным заклятием, я похолодела до самых кончиков пальцев, ощутила себя совершенно беспомощной и беззащитной. Дрогнув, сделала шаг назад.

— Узнаёшь меня?.. — этот голос… Этот тон, леденящий кровь. Не думала, что когда-нибудь мне снова придётся услышать его. Только теперь он стал ещё более жутким от того, что в нём сочетались сразу два разных голоса: один — знакомый, любимый, родной, но отстранённый и холодный; другой — жуткий, бесчеловечный, порабощающий. Они оба то сливались и переплетались, то звучали, вторя друг другу один за другим, словно спорили между собой, множась, как эхо. Я ощутила дрожь, пробежавшую между лопатками, а волосы начали становиться дыбом, точно у напуганной кошки. «Настанет день, и я заговорю с тобой чужими губами. Будь уверена, ты ни на миг не усомнишься», — нечто такое она пророчила мне в нашу первую и последнюю встречу? Что же, пророчество сбылось в точности: я не усомнилась и на миг.

— Гулльвейг… — процедила сквозь зубы, постаравшись вернуть самообладание, с гордостью вскинув голову и рассыпав распущенные локоны по плечам. Локи не выходил из тени. Ветер играл его волосами, заставляя густую гриву принимать различные, подчас пугающие формы. Он не двигался, но цепкие, сияющие во тьме колдовские глаза не отпускали меня ни на миг. Я чувствовала, что не могу пошевелиться.

— Нет больше Гулльвейг, — голос бога огня стал более низким, зловещим, чужим. Я против воли вздрогнула, выдавая охватывающий меня ужас, с непониманием взглянула в его зачарованные глаза. Однако помощи ждать было неоткуда. — Отныне мы — единое целое. Время пришло: разрушительные природные силы обретают свободу. Не имеет значения, чья власть возобладает в этом теле, потому что с самого начала мы идём по одному пути, стремимся к общей цели. Такова наша суть…

— Я уже слышала подобное, — я постаралась придать тону спокойствия и уверенности, хотя руки всё ещё дрожали. Не так страшно оказалось встретиться с Гулльвейг лицом к лицу, как расслышать её отголоски в ровном тоне супруга. — Однако Локи не пожелал стать с тобой единым целым. Он использовал тебя, подчинил силу своей воле, а тебя предал забвению. Тебя нет, Гулльвейг… Признайся, ты просчиталась.

— Кто же тогда стоит перед тобой — Локи или Гулльвейг? — насмешливо спросил он голосом равно мужским и женским, вновь вынуждая меня растеряться, прийти в смятение. — Ни силу, ни происхождение, ни предназначение не подчинить своей воле. Они подобны бурному горному потоку, что несёт тебя к цели, к неизбежному концу. Сигюн, мой излюбленный враг… Ты слишком молода по меркам вечности, наивна, заносчива. Тем не менее, ты противостояла мне долгое время, сколько могла. Твоё упорство вызывает уважения. Я здесь, чтобы попрощаться с тобой — больше мы не увидимся, — бог огня сделал ко мне шаг, обнял щёку ладонью. Рассеянный луч луны выбился из-за завесы облаков и скользнул по бледному лицу, осветил резко проступившие скулы, волевой подбородок, зловещие изумрудные глаза, под которыми залегли пугающие тени. Он улыбнулся, и улыбка его показалась мне жуткой в своём безразличном спокойствии.

— Кроме того, мне следует поблагодарить тебя, Сигюн. Если бы ты только могла осознать, какую значительную роль сыграла в приближении конца богов. Ты — крошечная песчинка, незаметное колебание и движение которой приведёт в движение землю, породит осыпь, обвал, раскол нерушимых горных пород. Предназначение дожидалось малейшей твоей ошибки — ты совершила их все. Ты ведь до сих пор не поняла, как много значила для него, не так ли? Была последним пристанищем, источником того лучшего, что оставалось в нём от аса, от человека. Однако ты отвернулась, отвергла, предала. Позволила мне подчинить его, просочиться ядом сомнений в кровь, укорениться в сердце. Ты позволила себе забыться всего на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы сломить гордого обладателя силы огня, направить мысли и стремления в необходимое русло. Благодаря тебе годы и века ожидания не стали для меня напрасными.

Я отпрянула, точным жестом ударив мужа по руке и тем самым высвободившись. Кровь стучала в висках. Я отступала, уничтоженная словами собеседника, пятилась по веранде, наблюдая, как он делает каждый новый величавый шаг ко мне, пока не упёрлась спиной в заграждение. Непреодолимый страх завладел всем моим естеством, я раскрывала губы, силясь произнести хоть слово, расслышать собственный голос и осознать, что происходящее — явь, а не леденящий кошмар, и не могла. Я была беспомощна, точно в самом беспощадном сне. Локи приблизился ко мне вплотную, и, глядя на него во все глаза, я всё больше видела проступавшие черты лица Гулльвейг и всё меньше — родные знакомые черты. Колдовской зелёный свет его глаз разгорался, выходя за границы век. Внезапно он прильнул ко мне лицом и расхохотался необузданным утробным смехом, потусторонний огонь очей вспыхнул в последний раз, ослепив меня, и я ощутила, что падаю спиной вниз, перелетев через заграждение веранды.

Обезумев от мимолётного ужаса, я не сумела даже закричать. Дыхание перехватило, сердце остановило свой ход. Широко распахнув ресницы, я бессознательным взглядом следила за тем, как уменьшаются его тёмные очертания, тускнеет яркое пятно рыжих волос. Я пропадала. Время вышло, и больше ничего не имело значения. Несколько минут, коротких мгновений, и я разобьюсь. Лишь эта отчаянная мысль и успела озарить моё замершее сознание, когда сильный болезненный рывок выдернул меня из пучины предсмертного безразличия. Локи успел поймать меня за запястье. Грязно выругался, сам едва не перемахнув за край каменной ограды. На бледном лице застыл ужас и в то же время решимость. Внимательные тёмно-карие глаза стали прежними, любимыми. Он что-то кричал, протягивая мне вторую руку. Я не сразу сообразила, чего он хотел.

Втащив меня на веранду, бог обмана не сумел сохранить равновесие, завалился на спину, увлекая меня за собой. Обнял и крепко прижал к груди, в некоем неосознанном порыве стремясь защитить от возможного удара. Несколько бездумных минут мы лежали, не решаясь подняться, он — на остывшем камне, я — на его груди, различая бешеный стук сильного сердца. Ловкий ас тяжело и часто дышал, я дрожала, ощущая, как по щекам текут слёзы, хотя во мне, казалось, не осталось ни единого осознанного чувства. Всё отобрала и высосала нежданная встреча с Гулльвейг. Я чуть не умерла, но не испытывала ничего с этим связанного. Страх улетучился, когда цепкие пальцы мужа сомкнулись на запястье, пробуждая к жизни, возвращая воспоминания. Не знаю, когда он пришёл в себя и понял, как успел. Мысли отказывались выстраиваться в связный ряд.

— Что… что произошло? — наконец, с трудом выдавил Локи, обратив на меня взгляд взволнованных глаз. Он смотрел на меня так, словно опасался уловить на лице признаки безумия, подтвердить подозрения в самоубийстве. Смутившись, я приподнялась на вытянутой руке, села на полу рядом с ним, давая мужу возможность встать на ноги. В собственных ногах я пока не ощущала уверенности. — Как ты оказалась на веранде?

— Ты говорил во сне, — потерев виски ледяными кончиками пальцев, постаралась объясниться я, — и наступал. Я испугалась, выбежала на веранду. А дальше всё, как в тумане… Кажется, ты толкнул меня. Или, быть может, я оступилась. Локи, ты сам помнишь, как оказался на веранде? — я взяла его за протянутые руки, и супруг помог мне подняться, поддержал, когда я покачнулась, и прижал к себе. Я запрокинула голову, взглянула в потерянные глаза и поняла без слов, что он не помнит ровным счётом ничего. Потому что не он говорил со мной этой ночью. Или, во всяком случае, не вполне он. Я не раскрыла супругу правды, не дрогнула даже под пристальным требовательным взглядом.

Что, в конце концов, я могла ему сказать? Что я — любимый собеседник ведьмы Гулльвейг или той необъяснимой силы, что стоит за ней? Что моя глупость, возможно, могла надломить его силу воли, превратить в союзницу ненавистной великанши? Что их плодотворный союз едва не прикончил меня? Нет, Локи не должен был об этом узнать. И если слова колдуньи являлись правдивыми — особенно. Это казалось странным и ироничным, но Гулльвейг ни разу не дала повода усомниться в своей честности и прямоте. Она не боялась и не рассматривала меня, как сколько-нибудь серьёзного противника, и в своём пренебрежении ко мне не скрывала своих замыслов. А теперь и вовсе благодарила меня. Проклятая изгнанная из Асгарда гримтурсенка благодарила меня! О милостивый Один, частью чьей роковой игры я вынуждена была стать?!

Тогда я ещё не знала, как высока бывает цена единственной ошибки. И за своё неведение мне предстояло расплатиться всем, что я имела и ценила. Месяцы складывались в годы, а годы — в десятилетия. Мир менялся быстрее и безжалостнее с того самого дня, как Гулльвейг во второй раз вошла в Асгард. Величественные верховные боги оставались молоды и сильны, однако счастье и беспечность покидали их с каждым днём, а в сердцах селилась тоска, чтобы затем обратиться в зависть и злобу. Всё реже могущественнейшие из асов вмешивались в жизнь простых людей, судьба которых им стала равнодушна. Всё чаще вспыхивали в прекрасных землях Мидгарда кровопролитные войны, множились и распространялись смертельные болезни, наступал голод. Земля стала мокрой и холодной от слёз. А боги этого хрупкого мира пировали в Вальхалле, судорожно цепляясь за последние уходящие дни былой безмятежности.

Да, мир менялся. Красивые и юные обликом, верховные боги зачерствели сердцем, окаменели душой. С течением времени их охватило безразличие, пресыщенность всем на свете, самой жизнью, которую они доживали лишь из страха перед смертью и тёмным мрачным миром, где многие столетия правила Хель. Светлый Бальдр, любимец богов и людей, опечалился и ослабел, истерзанный и истощённый зловещими предчувствиями и дурными сновидениями. Ах, мой вечно молодой цветущий отец, олицетворение жизни, света и тепла, он первым ощутил приближение своей погибели. Было ли тому причиной ужасающее проклятие Локи, рождённое гневом и отчаянием, или легковерность и впечатлительность самого бога весны, или, быть может, судьба нашего мира, прогнившего и опороченного, — ничто не способно было изменить исход.

Радость и лёгкость покинули асов, и город погрузился в задумчивое безмолвие. Не гремели пиры в сияющих чертогах богов, не звучали больше песни и весёлый смех, даже птицы позабыли свои мелодичные трели, точно оплакивая предначертанную кончину самого светлого и любимого из асов. Однако зловещие предчувствия вызвали тревогу не только в сердце Бальдра. Никто из асов и асинь не находил покоя. Нанна ходила потерянная и бледная, ни на миг не отступая от любимого супруга. Фригг казалась мрачнее ночи, не улыбалась и не говорила. Да и моё счастье омрачилось печалью отца, которого я часто навещала, несмотря на неприкрытое недовольство и раздражение Локи.

Их последнее столкновение с богом весны, которое обоих ввергло в потаённый гнев, стало концом зыбкого перемирия, холодного презрения и щадящего бездействия. Где бы судьба ни сводила двух сильных асов, между ними вспыхивала ссора, протяжно ныла сталь, вырванная из объятий ножен, сверкали от неизбывной ярости глаза. Лишь стараниями Одина, Фригг, Нанны и меня удавалось сдержать их, развести, избежать страшного злоключения, которого оба желали с больной страстью. Я умоляла бога огня отвлечься и предоставить отца его судьбе, не разжигать из крошечных искр губительное обжигающее пламя, однако Локи не забыл нанесённого ему оскорбления. Не мог забыть.

Ненависть между отцом и мужем разгоралась, и каждый из них, казалось, искал встречи, повода для размолвки. И если вспыльчивость повелителя я ещё могла понять, то опрометчивость отца пугала меня и ввергала в непонимание. Унимая крутой нрав мужа вновь и вновь, я много думала, отчего разумный и благодушный Бальдр с ним так неосторожен. Что тянуло светлого аса к жестокому пламени, грозившему поглотить его без остатка? Я боялась, что и отец не сумел забыть своих обид и подозрений. Подпитываемые роковым проклятием то ли Локи, то ли Гулльвейг, бессонницей, слабостью, сомнениями, они рождали раздражение и негодование, толкали доброго аса на отчаянные и безрассудные поступки.

Оглянувшись назад, я могу с уверенностью сказать, что я сделала для любимого родителя всё, что было в моих силах. Казалось, я загладила свою вину перед усомнившимся во мне богом обмана годами любви, верности и покорности. Я всегда была рядом, как и в прежние времена, защищала и подсказывала, вела и направляла. После нашего воссоединения лукавый ас смягчился, его тяга к насилию и жестокости уменьшилась, да и ненависть к асам как будто утихла. Я замечала, что причиной тому стало и рождение младшего сына, который с ранних лет брал с отца пример, и в его поведении — разнузданном и несправедливом — Локи видел отражение собственных пороков. Единственным способом перевоспитать Вали для него оставалось измениться самому. Хотя бы внешне.

Не счесть, сколько раз мне удавалось отвести от Бальдра удар или злые козни Локи. Возродившаяся любовь ко мне связывала ему руки — не утратили своей силы воспоминания о подлых предательствах и их последствиях, о страшной силе доверия, которую можно использовать и во благо, и во зло. Тем не менее, Асгард замер в напряжении, все глаза были устремлены в сторону золотого чертога бога лукавства, откуда бесхитростные асы ждали прихода беды, ничуть не сомневаясь в предопределённости судьбы. Великий Один пожелал было воспротивиться ей, спустившись в Мидгард, к корням Иггдрасиля, где у источника Урд проживали вещие норны. Однако мудрые девы не сжалились над ним и предрекли чудовищный конец не только любимому сыну и самому Всеотцу, но и всему сущему.

«Прогнивает и слабеет ствол великого ясеня, — молвили предсказательницы, — страшный дракон Нидхёгг истязает его, обгрызая и подтачивая корни, нанося губительные раны. Иггдрасиль сотрясается, издавая протяжный жалобный скрип, точно стон, и даже воды источника Урд, прозрачные, как слеза, не в силах исцелить его. Вместе с падением мирового дерева не станет ни асов, ни Всеотца. Чего стоит жизнь одного из богов, если не станет всего их мира? Не Бальдра стоит оплакивать, а свой печальный исход…»

Один вернулся в Асгард понурый и печальный, никому из асов не мог он принести добрую весть, утешить, обнадёжить. Предчувствовал и сам, что близится тот час, когда Нагльфар спустится на воду и понесёт огненных великанов Муспельхейма на бранное поле долины Вигрид. И тому не помешать, сколько не противься судьбе. Однако любящее материнское сердце не сдавалось. И тогда Фригг — мудрейшая из богинь — придумала способ сохранить своего дорогого сына. Покинув Асгард, госпожа пустилась в долгое странствие и обошла все миры, взяв с каждого камня, каждого дерева, каждого металла и каждого живого существа обещание не губить её излюбленного сына. Всё на свете любило свет и тепло, излучаемые Бальдром, а потому матерь асов без труда получила их согласие и, счастливая и гордая, вернулась домой.

Богиня богинь развела ладонями тучи, собиравшиеся над крепостью асов, вернула своим сынам радость и беззаботность, вселила новую жизнь в любимого светлого сына. Бальдр снова начал смеяться и улыбаться, грянули пиры, брага и вино полились рекой. Асгард воспрянул духом. Все асы ликовали, но мы с Локи не разделили их восторга. Ненависть в боге коварства вспыхнула с новой силой, стоило ему узнать, что заклятый враг обрёл неуязвимость. И хотя Бальдр никому не желал зла, бог огня воспылал к нему лютой злобой. Я как никто понимала, что это не доведёт до добра, а потому обеспокоилась ещё сильнее, тенью следовала за непредсказуемым в своей ярости мужем.

Однако случаются дни, когда хрупкая асинья становится неспособна противостоять судьбе, когда приходится делать выбор. В один из таких дней Вали слёг в постель со страшным жаром. Сына лихорадило и трясло в ознобе, он почти ничего не ел и кашлял кровью, и мы с Хельгой не отходили от его постели. Локи провёл с нами утро, но после полудня оставил чертог. Верховные боги намеревались размяться и посоревноваться в честь всеми любимого Бальдра, которого и смерть не сумела забрать из Асгарда, и не присутствовать на подобном собрании было непростительным для господина. Предчувствуя недоброе, я думала броситься следом и нагнать бога огня у главных дверей, но в ту минуту Вали приоткрыл глаза и с трудом прошептал: «Мама…»

Разве я могла покинуть ослабевшего сына, когда он протягивал ко мне дрожащие руки, когда повторял моё имя побелевшими губами?.. Я просидела у постели Вали весь день, сжимая похолодевшую ладонь, разделив свои тревожные опасения с Нарви. Благоразумие старшего сына и неиссякаемая вера в лучшее вливали в меня силы. Я утешала больного наследника, гладила по лицу и волосам, смягчала, когда он решал противиться лекарям — точь-в-точь как уговаривала его упрямого отца. Сколько лет кануло с тех пор? Десятки, сотни? Казалось, целая вечность. Форсети ошибался: на самом деле Нарви оказался намного больше похож на мать, нежели младший сын, ставший совершеннейшим подобием отца.

К вечеру Вали полегчало, жар спал, и измученный юноша, наконец, сумел заснуть. Нарви вернулся в свои покои, где его уже давно дожидалась молодая избранница. Он умолял и меня пойти отдохнуть, однако я захотела ещё некоторое время провести у изголовья Вали, чтобы убедиться, что никто и ничто не потревожит покой сына. Хельгу, за весь долгий трудный день не присевшую ни разу, я отпустила. С нами остался самый умелый из её последователей. Вздохнув, я потёрла веки, поднялась и прошлась по покоям, запуская пальцы в волосы от сильного волнения. Солнце клонилось к горизонту. Мягкие рассеянные лучи Соль проникали в покои, золотили убранство опочивальни, алыми отсветами ложились на курчавые рыжие волосы сына.

Моё хрупкое умиротворение нарушил тихий нерешительный стук в двери. Боясь, что любой лишний звук прервёт тревожный сон Вали, я подбежала к ним и распахнула створки, едва не столкнувшись в Мией. Растерявшаяся девушка замерла, взметнула ресницы, а затем, сообразив, наконец, кто стоит перед ней, поклонилась. Служанка доложила, что повелитель срочно требует меня к себе, и от звука её дрожащего голоса у меня перехватило дыхание. Следуя за ней, я спросила у помощницы, в чём было дело, однако Мия о том не имела ни малейшего понятия, но упомянула, что никогда не видела господина таким взволнованным. Скрепя сердце, я спустилась по ступенькам, где у центральных дверей меня дожидался Локи — взъерошенный и бледный.

От одного выражения вытянувшегося лица и горящих тёмных глаз повелителя, мне стало не по себе. Я приблизилась, коротко поклонилась и устремила на него взволнованный взор. Резким кивком головы бог огня отозвал зазевавшуюся служанку, и проницательная Мия тотчас исчезла. Чем дольше он смотрел на меня этим непонятным потерянным и печальным взглядом, тем более сильная дрожь охватывала моё тонкое тело. Ожидание делалось невыносимым! Локи взял меня за плечи, придерживая с удивительной мягкостью и деликатностью. Я обратила внимание, что его твёрдые руки чуть дрожат.

— Локи?.. — не в силах терпеть зловещую тишину, повисшую как будто не только между нами, но и во всём золотом чертоге, позвала я, вскинув голову и делая к нему шаг. Губы супруга дрогнули, но он не решился ничего сказать, лишь глубоко вздохнул. Хотя его руки согревали, я ощутила, как холод растекается по всему телу, а страшное предчувствие бередит душу. Сердце ускорило свой ход, грудь всколыхнулась. Платье стало тесным, вцепилось в талию голодной пастью. Я понимала, отчего он держит меня — заботливо, но крепко. Отчего язык красноречивого аса не поворачивается произнести хоть одно слово. Я побледнела и в ужасе покачала головой, глядя на него во все глаза, расширившиеся и напуганные.

— Сигюн… — бог обмана запнулся, сглотнул. Я подалась к нему, жаждая узнать правду, какой бы страшной она ни была. Желая услышать её, дать словам звук, даже если они навеки разобьют моё трепетное сердце. — Твой отец… мёртв. Бальдр был убит.

Отчего-то я ни минуты не сомневалась, ожидала этих слов. Чувствовала самым краем кожи нечто иное в воздухе, прикосновениях ветра, лучах Соль. Ощущала с той самой минуты, когда раздался стук в покои сына, но тогда ещё не могла понять. Лицо мужа раскрыло мне глаза, обнажило правду. Вопреки моим ожиданиям, на нём не улавливалось и крупицы торжества или самодовольства. Локи смотрел на меня с сочувствием, пониманием и как будто опасением, что я не смогу выстоять перед роковой вестью. Первые пару мгновений я и правда стояла, словно оглушённая, не разбирая ни чувств, ни мыслей, не в силах поверить в правдивость сказанных слов. Однако глаза не лгали — его искренние поражённые глаза.

Признаться, я не раз представляла эту страшную минуту. Думала, что всю меня пронзит острая боль, что я, возможно, лишусь чувств или упаду на колени в судорожных рыданиях. Боялась, что это произойдёт на моих глазах, как могло произойти тогда, в схватке с мужем. Боялась, что это будет его вина, что, потеряв отца, возненавижу бога огня, равно как и себя. Что задохнусь от потока неуправляемых чувств, сломаюсь под грузом скорби… Но нет. Я замерла на одном месте, не сводя с супруга удивлённых глаз, в которых не было ни слезинки. Просто я не могла поверить, не могла принять. Это казалось невозможным. Когда ко мне вернулась способность двигаться, я склонила голову, обняла ладонями озябшие плечи. День стоял ясный и жаркий, а меня словно сковало льдом. Отступила назад и покачнулась.

Локи поддержал меня, поспешил усадить на деревянную скамью возле лестницы. Опустился рядом со мной на одно колено и заглянул в глаза пристальным и настороженным взором. Я тёрла лоб подушечками пальцев, вкладывая в этот неосознанный жест своё отчаяние и растерянность. Одна за другой прошли несколько очень долгих минут, полных тишины и пустоты. Помню, тогда всё вокруг меня заполнила пустота, я не видела не только мужа, но и собственных рук. А затем она разлилась внутри сосущим чувством утраты, скрутила меня, подчинила, вынудила склониться. Бог обмана молчал, и я была несказанно благодарна ему за понимание и терпение. Кажется, что была, потому что тогда я не испытывала никаких чувств и эмоций. Даже мысли распадались на бессвязные слова.

— Локи, — он вздрогнул, когда, спустя долгое время исступлённого молчания, я наконец позвала его по имени. Чуткий ас приподнялся, сел рядом. Накрыл мои трясущиеся руки широкой тёплой ладонью. Я обратила на него взгляд, чувствуя, как в уголках глаз начали собираться слёзы — выходит, моё сердце оттаяло, встрепенулось. — Скажи, что ты к этому непричастен. Я заклинаю тебя… — голос сорвался, вынуждая перейти на отчаянный шёпот, — скажи, что ты непричастен к смерти моего отца. Я не переживу, если в один час потеряю и любимого отца, и любимого мужчину. Локи, я…

— Я непричастен к смерти твоего отца, — не дожидаясь конца фразы, которой не суждено было стать завершённой, подтвердил он. Голос бога обмана не дрогнул, прозвучал ровно, спокойно, убедительно. Я не сводила с него блестящих от горя глаз. — Хёд — бог тьмы — убил его. По неосторожности или из злого умысла, я не знаю.

— Поклянись, что это так, — не унималась я, шептала, утопая в тёмно-карих глазах, точно лишь они одни могли спасти меня, даровать исцеление. — Поклянись своими сыновьями, Локи, — я не сомневалась, что законных наследников лукавый ас любил больше жизни, возможно, даже больше, чем себя самого. Он никогда бы не стал играть их жизнями, искушать судьбу. Повелитель с минуту поколебался.

— Клянусь своими сыновьями: Бальдр пал не от моей руки, — терпеливо повторил двуликий бог. Я пожевала губы, кивнула. Он провёл широкой ладонью по моим волосам, обнял ей щёку, согревая своим теплом. Помолчав, добавил: — Мне очень жаль, Сигюн. Я никогда не любил Бальдра, но я люблю тебя. И мне очень жаль… — поддавшись запоздало обрушившимся на меня чувствам, я бросилась в объятия мужа, уткнулась носом в горячую грудь и зарыдала. Его голос, полный неподдельного сочувствия, возвращал к жизни.

Склонив голову, Локи прижимал меня к себе и гладил по волнистым золотистым прядям, словно маленького ребёнка. Он не произнёс больше ни слова, понимая, что я в них не нуждаюсь: не существовало на свете таких слов, чтобы утешить мою печаль. Муж был рядом — поддерживал, защищал, утешал, словно был способен разделить со мной неизбывное горе. Время шло, я сотрясалась в его руках, давая волю душевным порывам. Он не торопил, согревал и гладил по волосам. Мой верный оплот, моё последнее прибежище. Я так сильно нуждалась в нём! Тогда я ещё не могла знать, что тонкие лукавые губы каверзного аса улыбались.