Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Глава 26

Нарви действительно унаследовал красноречие и убедительность бога лукавства. Его пронзительные слова не выходили у меня из головы. И мне хватило многих дней, проведённых в чертоге отца, чтобы обдумать их, как следует. Только ясности в мысли заданные вопросы не вселяли. Я ходила ещё более подавленная, чем в прежние времена, не находя покоя ни днём, ни ночью. Единственным моим утешением стало улучшившееся самочувствие матери. После разговора с моим сыном Нанна воспрянула духом, вышла из своих покоев и опять начала улыбаться. Должно быть, влияние Нарви распространялось и на неё, разве что в совершенно ином ключе. Даже Бальдр посветлел, любуясь своей хрупкой радостной и грациозной госпожой.

В тот вечер — тихий и знойный — я сидела на нагретом солнцем камне возле того места, где широкий прохладный ручей, пересекавший сад Бальдра, обрушивался вниз с небольшого возвышения, образовывая прелестный маленький водопад. Прохладные мелкие брызги касались плеча, переносились ветром на печальное лицо. Над головой мерно перешёптывалась сочная изумрудная листва в кронах деревьев, так же побеспокоенная озорными прикосновениями летнего ветерка. Шелестели травы, покачивались в плавном танце лепестки цветов. Золотисто-розовые лучи уходящего солнца ложились на лицо, украшая его своим тёплым светом. Мир казался невообразимо прекрасным, наполненным и напоенным настолько же, насколько пустовало моё измученное сердце.

Я спрашивала себя: что, если Нарви прав? Может быть, это именно я делаю всех несчастными оттого, что крайне несчастна сама? И если это так, то как же мне суметь разорвать этот злой зачарованный круг?.. Должна ли я простить Локи, наступив гордости на горло? Ведь, в конце концов, моя обласканная гордость не даровала мне счастья, а только пустоту и одиночество. Голоса птиц стали громче, юркие свободные пернатые заливались беззаботными трелями. Где-то в стороне им вторил тихий шелест платья. Я подняла глаза. Нанна — стройная, изящная, в великолепном тонком одеянии — приближалась ко мне с любящей улыбкой на губах.

Светло-русые волосы, едва тронутые сединой, собраны в причудливый узел, лишь пара прядок нависала по бокам лба, причёску же украшали садовые цветы, трепетавшие при каждом шаге. Сколько я её помнила, мать никогда не любила излишеств, пышных нарядов, тяжёлых драгоценностей и самоцветов — наверное, единственная в Асгарде. Нанна ценила простоту, лёгкие воздушные ткани, цветы и перья. А потому среди остальных асиний и богинь выделялась тонкостью и изяществом. Не изменила она своим привычкам и теперь. Бело-голубое платье колыхалось и переливалось при каждом её шаге, словно ручей, у которого я отдыхала. Тихой кошачьей поступи было не расслышать — благодаря лёгкому наряду и ещё более лёгкому шагу казалось, что госпожа не шла вовсе, а плыла по воздуху. Я шумно вздохнула, не в силах скрыть восхищения.

Тихий смех Нанны согрел моё сердце, точно его заключили в нежные бережные ладони. Я приветствовала мать открытой ласковой улыбкой и почтительным наклоном головы. Богиня присела рядом, провела тонкой ладонью по моей шее и спине, чуть согнутой тяжестью ребёнка. Я вздохнула снова, склонила голову на её плечо, ощутила аромат цветов и горьких трав, знакомый и родной с самого детства. Прикрыла глаза и затихла, прислушиваясь к биению сердца матери и своего малыша. Не расслышала ни того, ни другого, отчего в груди кольнуло. Казалось, я осталась одна в этом мире.

— Ты тоскуешь, Сигюн, — мягкий голос матери рождал печальную улыбку на губах. Я не ответила, так как знала, что она всё понимает и вовсе не ждёт от меня ответа. — Я никогда не спрашивала, что является тому причиной, потому что знала, что причиню тебе боль. Однако судьба распорядилась иначе, пожелала, чтобы я узнала правду, если не из твоих уст, то из уст твоего сына, — я с удивлением обратила на неё взгляд взволнованных непонимающих глаз. Нанна накрыла мою ладонь своей. — И теперь я понимаю, почему. Я должна рассказать тебе кое о чём, доченька. Объяснить то, что не решалась объяснить прежде. Сигюн, то право, из-за которого вы поссорились с…

— Я не желаю слышать о нём, — я поспешила прервать мать, ощущая, как самообладание отказывает мне при упоминании и супруга, и его ненавистного права. Зачем Нарви понадобилось втягивать мать в эту скорбь? Я рассердилась на сына, однако, поразмыслив, пришла к заключению, что сообразительный юноша ничего не делал без причины. Меня вдруг одолело любопытство.

— Я могу понять твои чувства, — мать нежнее притянула меня к себе, обняла за плечи, — ведь и я в своё время испытала ту же боль, — я вздрогнула и отстранилась, высвободившись из едва заключённых объятий, раскрыла губы от растерянности и непонимания. — Послушай, Сигюн. Ты так сильно похожа на меня. Боюсь, и обострённое чувство справедливости ты унаследовала тоже. Мой супруг разгневается, если узнает, что я открыла тебе правду, однако ты поняла меня верно: твой отец, Бальдр, тоже не преминул воспользоваться дарованным ему правом. И, поверь, он не ограничивался сроком беременности. Не смотри на меня с таким ужасом, глупышка. Все мужчины одинаковы, и Бальдр — не исключение. Вы с Форсети ничего не знали об этом лишь потому, что я не сочла необходимым выносить случавшееся на поверхность.

— Фригг научила меня этому. Терпению и пониманию. И, хотя я не приходилась ей родной, госпожа покровительствовала мне, как избраннице своего любимого сына. Знала, что я останусь преданной ему до последнего вздоха. Она объяснила мне, как я должна объяснить тебе, что это право — вовсе не оскорбление законной жене. Это право — показатель власти и влияния, знак повелителя. Ни один из асов никогда не откажется от него. Никогда. Оно не связано с любовью, Сигюн. Оно связано с положением в обществе Асгарда, его верховных богов. И мудрая асинья, хозяйка, госпожа вынуждена это понять. Иначе потеряет всё, не только мужа. Обрати свой взор на богиню богинь: все асы и многие другие пошли от её мужа, но сколько из них — от неё?..

— Однако матери асов хватило ума, хитрости и ловкости, чтобы остаться единственной подле своего великого супруга, чтобы пройти с ним рука об руку много веков, в которых растворились все другие. Фригг обрела влияние на своего господина оттого, что не утратила лика госпожи, ни разу не позволила окружающим усомниться, что она — законная жена и истинная спутница Одина. И тогда я — ещё более юная, нежели ты сейчас, — подумала: кто я такая, чтобы менять вековые устои, если даже самая почитаемая из богинь приняла данное высшим богам право? Смею ли я ставить под сомнение величие и положение своего мужа?.. А теперь скажи мне, Сигюн, разве ты хоть раз усомнилась в искренности отцовской любви ко мне?

Я замерла, словно оглушённая, не в силах поверить в откровение Нанны. Весь мой мир, всё то, во что я верила годами и десятилетиями, рухнул в одно мгновение. Бальдр, мой светлый отец, в верности и добропорядочности которого я никогда бы не усомнилась, поступил с моей матерью, точно так же, как и Локи со мной. Как и Один с госпожой. Я не могла в это поверить! Сказанное матерью просто не укладывалось в моей голове. Вековой порядок — несправедливый и беспощадный. Стало быть, все асиньи принимали его. Кто-то с равнодушием, кто-то с болью, но смирением. Выходит, я одна не могла признать роковое право? Должна была, однако моё существо восставало против этого!

— Сигюн, моя ясная дочь, — ладони госпожи обняли побледневшее лицо, привлекая внимание, возвращая мысли на землю, — я открыла тебе тайну, которую хранила много лет, как тяжёлую для меня и болезненную, вовсе не для того, чтобы расстроить тебя! Я хочу сказать — и не верю, что я это говорю! — что бог огня никогда по-настоящему не предавал тебя. Под этим я подразумеваю, что сердцем и мыслями. Я почти уверена, что ему и в голову не приходило оскорбить и ранить тебя. Возможно, с его невыносимым характером он не сумел дать тебе это понять, — лицо Нанны украсила смущённая робкая улыбка, словно она действительно не верила, что принимала сторону Локи, — однако это понимает Нарви. Даже несмотря на наивность и юность. А Нарви — мы с тобой обе это знаем — обмануть невозможно.

Я не понимала, плакать мне или смеяться. Мир перевернулся. Нанна оправдывала Локи! Да если бы Бальдр услышал наш разговор, он поседел бы на месте! Моя госпожа, казалось, и сама осознавала это, по крайней мере, сидела, не поднимая ресниц и покраснев, словно алая заря. Я молчала, совершенно растерявшись и не зная, что сказать. Только лишний раз убедилась, что Нарви и правда ничего не делает без причины. Наконец, собравшись с духом, я попросила мать оставить меня одну. Столько мыслей и сомнений вилось в голове, что мне необходимо было с ними разобраться. Самой. В тишине. Долгое время я провела в одиночестве у журчавшего и грохотавшего ручья, погрузив кончики пальцев в ледяную воду и совсем не замечая холода.

А на закате солнца, к бесконечному удивлению отца, я попросила его выделить двух-трёх стражников, чтобы они проводили нас с Идой в золотой чертог. На несколько мгновений Бальдр потерял дар речи, застыл, как стоял, с приоткрытым ртом. Миловидное личико сопровождавшей меня служанки выдавало недоверие не меньшее. Я не простила Локи, однако признание матери помогло мне иначе взглянуть на всё произошедшее. Я совершала ошибку, отвернувшись от своего господина, страшную непростительную ошибку. И поплатиться за неё могла не я одна, но и все те, кого я любила. Пришло время взяться за ум, чтобы не допустить этого, исправить содеянное.

Признаться, дало о себе знать ещё одно немаловажное обстоятельство. После захода солнца я ощутила боль. Знакомую тянущую боль, которая то затихала, то вновь давала о себе знать. Я вдруг ощутила с пронзительной ясностью, что подходит мой срок. И я должна оказаться в пламенных палатах, когда это произойдёт. Лекари бога света не спускали с меня глаз и заботились обо мне должным образом, я не позволила бы себе их в чём-нибудь упрекнуть, но разве я могла доверить себя и своё дитя чьим-то иным рукам, кроме как родным рукам Хельги? Разве могла допустить, чтобы наследник бога огня родился вне его чертога? Пришло время вернуться домой.

Бальдр просил меня остаться, убеждал одуматься и повременить с возвращением во владения бога обмана. Не то чтобы отец давил или настаивал, однако слова подбирал очень точные и убедительные. Он предлагал моему ребёнку родиться в спокойствии и стабильности, защищённым от любых напастей и неожиданностей, а уже после, если понадобится, войти в золотой чертог с ним на руках. Я не спорила и улыбалась, понимая, однако, что это решительно невозможно, что Локи, вероятно, и не примет под свой кров ребёнка, которого сразу при рождении не признал законным. Да и к чему наносить ему такое оскорбление, нашёптанное Бальдром, даже если отец и не желал никому зла? Я поблагодарила бога весны за заботу, за доброту и покровительство, но всё же покинула дворец, с нежностью распрощавшись с ним и особенно с матерью.

Первые звёзды зажглись на ночном небосклоне, сияя глазами ушедших богов и героев, когда доверенные воины отца передали нас с Идой в руки привратников бога огня. Знакомые стражники приняли меня с почтением, едва ли не с трепетом, и я сумела немного успокоиться. Признаться, я побаивалась, что им может быть приказано выставить нежеланную госпожу вон при первой же встрече, однако этого не произошло. То ли Локи сменил гнев на милость, то ли страстно жаждал своё нерождённое дитя, но в его чертоге я оказалась желанной гостьей. Наше возвращение вызвало переполох в пламенных палатах. Казалось, все слуги во главе с Мией и Хельгой собрались в центральном зале, чтобы встретить нас. Я ощутила, как покраснела, как губы сами собой сложились в смущённую и счастливую улыбку. Искреннюю — в первый раз за долгое время.

Словно из ниоткуда вынырнул сын — взволнованный и бледный, с блестящими неподдельной радостью глазами. Он бережно обнял меня, обдавая сладостным запахом родного дома, затем припал к моим рукам, целуя тыльную сторону ладоней. Сердце дрогнуло, когда я взглянула на любимого сына, склонившегося передо мной, рассыпавшего по плечам курчавые рыжие волосы. И в то же время какая-то неведомая сила обратила мой взор поверх его головы, туда, где у заграждения на втором ярусе стоял Локи, скрестив руки на груди. На миг наши взгляды пересеклись, и меня обожгло безразличием, от которого в животе похолодело. По крайней мере, так мне показалось. Трудно было разгадать сосредоточенный, серьёзный, хмурый взгляд супруга. Затем повелитель развернулся — густые огненные волосы взметнулись в полумраке, отражая свет факелов — и отправился прочь.

— Госпожа? — обеспокоенный голос Нарви заставил меня очнуться, опустить голову, посмотреть на него. Что-то уловив, сын оглянулся, проследил направление моего взгляда, но ничего не увидел. Взволнованные тёмные глаза снова устремились на меня. Я слабо улыбнулась уголками губ и потрепала его по волосам, словно ничего не произошло.

— Всё в порядке, сынок, — я провела ладонью по тёплой щеке — уже чуть колючей — и поняла, что он вырос. Юный господин подал мне руку, и я с радостью оперлась на него. Уже не первый день меня одолевала мучительная слабость, а боль, проснувшаяся минувшим днём, продолжала нарастать. — Время позднее, и я очень устала. Мия, надеюсь, мои покои готовы? — сообразительная служанка немедля заверила меня, что всё в огненном чертоге с самого начала было готово к моему возвращению. — Славно. Ты и Хельга следуйте за мной, мне понадобится ваша помощь. Увидимся утром, Нарви. Я желаю тебе крепкого сна, — я поцеловала сына, и мы разошлись.

Первая ночь в чертоге двуликого бога выдалась беспокойной. Побеседовав с Мией и Хельгой, я осталась одна, легла в постель, но так и не сумела сомкнуть глаз. Духота, оставшаяся после знойного солнечного дня, давила, не давала дышать. Мне казалось, я вся мокрая от жары, волосы слиплись, лезли в лицо, рождая раздражение. Под утро выяснилось, что не только тяжёлое тепло Соль тому причиной. Я горела. Не знаю, пробудился ли во мне наследник бога огня, предвкушая появление на свет, или сказалось переутомление и потрясение, но с первыми лучами солнца я не сумела подняться на ноги. И, к моему удивлению, я слегла на несколько дней. Всё это время Хельга была рядом.

Нечто странное творилось со мной: казалось, срок подошёл, казалось, я всё сильнее испытывала знакомую боль схваток, однако не могла избавиться от бремени, поскольку роды не начинались. Я стремительно теряла силы, а внимание и забота Хельги оставались тем немногим, что помогало мне держаться. Я не хотела есть, а потому находчивая лекарь поила меня целебными настоями трав, чтобы хоть немного поддержать иссякающие силы несчастной госпожи. Значительную часть дня я спала, однако мой чуткий тревожный сон никогда не позволял мне забыться до конца и отдохнуть так, как я в том нуждалась. Сквозь полубред-полудрёму я различала голоса лекаря, слуг, нежные прикосновения сына и ещё… Его. Руки Локи не были нежными, скорее властными, их движения приводили меня в бессознательный ужас. Однако я не могла сказать об этом.

В конце концов, моё неясное недомогание растянулось так, что стало представлять опасность для жизни как матери, так и ребёнка. Поколебавшись, Хельга приняла решение поспособствовать природе в нелёгком деле сотворения новой жизни. Она влила в мои губы горячий отвар — очень горький и пахучий, который заставила выпить до последней капли. В первые минуты мне показалось, что лекарь захотела отравить меня: столь многократно усилилась боль в животе, что перед глазами заплясали вспыхивающие и гаснущие пятна. Благодаря её чарам, с самого утра я пребывала в частичном беспамятстве, но всё так же ощущала пронзительную боль и пульсирующий жар и лишь постанывала от беспомощности. Всем окружающим — и даже мне — становилось ясным, как день, что лёгкими грядущие роды не станут. И я боялась. Каждую минуту боялась, что потеряю драгоценного ребёнка, которого злодейка-судьба и без того дважды пыталась погубить.

Я скорчилась в своей постели, зажмурив глаза и стиснув зубы, чтобы не кричать. Страдание нарастало, на лбу выступили холодные капельки пота, дышать стало тяжело. Я различала зловещий тихий хрип в груди, но молчала. Молчала, потому что в покои вошёл Локи — весь в чёрном и мрачный, как ночь; потому что повелитель приблизился к Хельге, где остановился поговорить с ней у моей постели. А я хотела знать правду. Узнать, наконец, что со мной, что ждёт меня и моё несчастное дитя. Должно быть, лекарь посчитала, что я пребываю в забытьи, потому что не стала отводить господина в сторону, как обычно поступала. Говорила приглушённым голосом, но не шептала, и я могла различить их голоса и ведомые речи:

— Я слушаю тебя, Хельга, — никогда бы не подумала, что живой и выразительный голос Локи может быть таким сухим. Двуликий бог показался мне спокойным, даже хладнокровным. Тоном, в любом случае, он владел безукоризненно, а разомкнуть веки и взглянуть в лицо я не решалась, боясь выдать себя.

— Повелитель, я прошу прощения за то, что должна сказать, но… — Хельга сглотнула, перевела дыхание, точно набираясь мужества. — Очевидно, что роды не будут простыми. Госпожа истощена, очень ослабела за последние несколько дней. Разумеется, я сделаю всё, на что способна, но… Если… Если судьба поставит меня перед неизбежным выбором… Чью жизнь я должна буду спасти — госпожи или Вашего ребёнка?..

Я сильнее сжала дрогнувшие губы. Пропадавший голос лекаря подтвердил мои самые страшные опасения. Быть беде, я это знала. Как знала и то, что Локи не станет колебаться с принятием решения. Знала, каким будет его решение. «Ты родишь этого ребёнка, даже если это будет последнее, что ты сделаешь в своей никчёмной жизни», — само собой всплыло в памяти жестокое обещание, ледяной беспощадный тон. И на ресницах выступили слёзы. Конечно, это будет правильное решение. Повелитель получит долгожданное дитя и разом избавится от тяготившей его госпожи. А я обрету свободу, которой желала, и постараюсь не унести невинного младенца с собой. Все будут счастливы. Всем будет легче. Только отчего мне так больно?..

— Госпожи, — не произнёс, а скорее выдохнул Локи. Так тихо, что едва ли кто-то сумел бы его расслышать, однако другие звуки смолкли, растворились, подавленные обречённостью печального голоса. Я распахнула поражённые глаза, не веря своим ушам. Дыхание перехватило от смешанных чувств, доселе мне непонятных. Очевидно, решение двуликого бога ввергло в смятение не меня одну:

— Вы уверены, повелитель? — дрожащим голосом переспросила Хельга. Я не сердилась на неё. Не могла, потому что понимала, что её удивление вызвано тонким пониманием желаний и ценностей своего властелина. Я знала, что лекарь не желала мне смерти. Однако её преданность нашей семье требовала совершенной честности. И женщина продолжала: — Вы должны понимать, что, если госпожа выживет, вероятность того, что она вновь сможет подарить Вам ребёнка, ничтожна.

— Мне что, повторять тебе дважды?! — Локи, казалось, сорвался, и звучный мужской голос взвился до самых сводов. В порыве отчаяния он замахнулся, но, взглянув на сжавшуюся прислужницу, ожидавшую удара, одумался и опустил руку. — Ты поняла меня, Хельга? — добавил тише, тоном уже более спокойным и сдержанным. Бледная, как полотно, женщина кивнула и склонилась перед ним. Бог огня постоял на месте, вздохнул и кинул на меня короткий прощальный взгляд. Предугадав его намерение, я успела сомкнуть веки, придать лицу выражение безмятежности, хотя мной владели какие угодно чувства, но только не безмятежность. Затем послышались скорые шаги, негромкий удар затворённой двери.

Возбуждение моё длилось недолго, поглощённое агонией. Последнее, что я помню: как закричала, всполошив лекарей, а затем всю меня пронзила такая боль, что первые роды показались мне сладким сном. Те страшные часы выветрились из моей памяти, да и, признаться, я сама страстно желала их забыть. Знаю, что Хельга кричала и хлопала меня по щекам, просила — нет, приказывала! — не терять сознания, возвращаться в реальность и тужиться снова и снова, хотя сил во мне не оставалось с самого начала. Всё остальное — лишь смазанные расплывчатые пятна, чьи-то голоса и возгласы, суета и беспорядочность. И страдание — слепящее, оглушающее. Я усмотрела в происходившем наказание, жестокую кару судьбы за мои провинности и ошибки, а уж тогда я совершила их — не счесть. Возможно, больше, чем за всю свою сознательную жизнь.

Да, я выстрадала свою вину. То, что пренебрегала ребёнком, которого обречена была потерять. То, что не проявляла должного внимания к слугам, в руках которых нередко находилась моя жалкая жизнь. То, что упорствовала в своём неповиновении законному супругу и господину, от решения которого зависела судьба и меня, и моих детей. Боль выжгла из меня все те чувства и пороки, на которые я не имела права. Не только как мать и госпожа, но и как достойная асинья. Не осталось места ни гордости, ни самолюбию, ни высокомерию, ни упрямству. Я думала, что, если провидение смилостивится надо мной и дарует жизнь, я искуплю вину, вновь стану верной и рассудительной госпожой. Смирюсь, склоню голову перед повелителем. Если он захочет видеть меня…