Форточница (СИ)

Глава 15. Заветная подпись

В тот момент, когда мне перетряхнуло все кишки на кочке, я поняла, что не умерла. Над мертвецами так не издеваются.

На родину меня везли на скорой. Как назло, на трассе сразу в нескольких местах шёл ремонт, и моя многострадальная тушка пересчитала все ямки. Будто не пациента везли, а дрова. Газелька прыгала, как необъезженный конь. И почто мне не разрешили ехать с Костей? У него-то и диванчик сзади мягкий, и сам он… Эх, мечты-мечты…

Медик, сопровождавший меня, ехал вместе с водителем и заглядывал ко мне через окошко раз в час. Интересовался, редиска такая, не превратилась ли я в отбивную.

Ни газетёнки захудалой, чтобы почитать, ни тетриса, ни журналов – ни-че-го. Только две надписи: одна над дверью, другая на оконном стекле.

«Запасный выход»… Один грамотей сделал ошибку в слове, и теперь в каждом казённом транспорте и доме висит надпись с этой раздражающей неправильной «ы» вместо «о». Видимо, грамотей этот оказался шибко важным, а тираж наклеек с ошибкой – слишком большим. Так и появилось в русском языке слово «запасный» – то бишь аварийный.

Скучала я нешуточно. Даже сожжённый томик «Мёртвых душ» оказался бы сейчас весьма кстати. Ехать-то долго.

Утешало меня лишь то, что я стою (лежу) на пороге новой жизни. С Костей. И нам непременно будет весело и хорошо. Уж я-то сделаю всё, чтобы он разглядел во мне ту самую. Не зря же судьба завела меня к нему в форточку. Неспроста это всё.

Глядишь, права была Танька: сначала попечительство, потом свадьба… Ну а что? Вряд ли Костя станет относиться ко мне, как к дочке. Мне же не десять лет.

Итак, к восемнадцати годам я должна стать: красивее, умнее, взрослее, научиться вкусно готовить и поддерживать любую светскую беседу… Тэкс, стоп! Что-то многовато. Страшно мне, что не сдюжу. Ох, и куда я лезу?

Нет, конечно, обниматься и целоваться не так страшно, а вот что-то большее… Для этого мне нужно время. Не готова я. Но Костя же умный, он всё понимает. Так что мы тихонечко закроем эту тему и задвинем подальше до лучших времён.

***

Больница моего родного города была самая обычная, без волнистого пола, медсестёр-призраков и часов, тикающих назад. И поместили меня на этот раз в детское отделение. Скукота…

Соседей опять двое: поцык с пробитой по пьяни башкой да пятиклашка с сотрясением и разодранными коленями. Оба не моей опушки ягоды.

Так что я молчаливо коротала дни и ждала, когда же лежание на пороге новой жизни закончится и начнётся оно – счастье.

Вечерами ко мне на полчаса забегал Костя, приносил сладости и даже подарил новый телефон.

Подарков я не просила, да и вообще стыдно это – цыганить у Кости. Я ещё за прошлые разы не расплатилась, а тут ещё один повод быть благодарной по гроб жизни. Не люблю быть должна.

Мы почти не болтали. Во мне, видите ли, проснулась стеснительность, что я некрасивая: красноносая, фингалоглазая и со звездой во лбу. Повязки мне сняли, поэтому моё бедственное лицо светило всем вокруг.

Как назло, «красота» с моего лица сходила неохотно. За полторы недели лежания в больнице синяки под глазами приобрели фиолетово-жёлтый цвет, словно я стала жертвой визажиста-маньяка-самоучки. Хорошо хоть нос перестал болеть, а пробоина на лбу покрылась корочкой. Интересно, будет шрам или нет?

***

Если Костя искусно делал вид, что не замечает моих увечий, то Танька, увидев меня впервые, громко воскликнула на всю палату: «Хо-хо-хо!»

– Ты, подруга, с соперницами бодалась, что ли? – спросила моя бывшая теперь уже соседка по детдому.

– Какими ещё соперницами? – нахмурилась я. – Это на меня камень со скалы свалился.

– А, ну ладно. И долго тебе тут лежать?

– Послезавтра, говорят, выпишут. Если результаты анализов будут в норме.

– Вот ни разу в жизни не встречала более везучего и более невезучего человека. Ты у нас просто уникум, – высказалась Таня. – Вот мне бы хоть толику твоей удачи, чтобы парня нормального найти.

– О! А у меня идея: приходи к нам на скалодром? У нас там целый цирк парней. И девушек у них нет. У троих так точно, – сказала я, имея в виду Толика, Ярика и Диму.

Нет, сводница из меня, конечно, аховая, но как тут не подсобить подруге? Страдает ведь. Семнадцать лет, а парня нет.

– И как я их кадрить буду, по-твоему? – упёрла руки в бока Таня. – Повисну сосиской наверху и буду кричать, чтобы меня спасли? Я же высоты боюсь!

– Так в этом-то вся и фишка, – щёлкнула пальцами я. – Я тут вообще поняла одну вещь: чем жальче ты выглядишь, тем больше мужик хочет о тебе заботиться.

Таня посмотрела на меня, как на поехавшую. Искоса так. Наверняка задумалась, а не вызвать ли мне дурку?

Не вызвала. Пожалела мою истерзанную душеньку.

Ну, или просто познакомилась с моим соседом по палате, Пашей, и переключила свои поисковые локаторы на него. Любовь, знаете ли, можно встретить, застряв попой в форточке. А уж в больнице и подавно – романтика.

И вот Таня, которая пришла ко мне одна, без Машеньки, решила, что парень с перемотанной головой – это до бабочек в животе мужественно и романтично. И даром, что пострадал он в пьяной драке, которую сам и спровоцировал.

Я с ним не общалась и вообще делала вид, что не замечаю его. Морда у него больно наглая, глаза водянистые и душа в них не отражается, словно её и нет. Не люблю таких. Не наш вариант.

А Таня… Таня расцвела, когда Паша сделал комплимент её фигуре. Ведь всю весну худела, морила себя голодом по вечерам. Ура! Хоть кто-то заметил.

Зря мы откровенничали при посторонних.

Пашка, подхалим, нагрел уши, а теперь не расстраивается – пристраивается. Видит, что Танька на всё готовенькая ради любви.

Вот что у неё за вкус на парней? Долговязый, недалёкий, да к тому же выпивоха. А ещё по ночам из-под его одеяла доносятся какие-то странные чавкающие звуки. Я, конечно, не подглядывала, но мне как-то сразу не понравилось то, чем он там занимался. В общем, мутный тип. Скажу Таньке, что так себе из него жених и отец для Машеньки.

Увы, Пашка прочно завладел вниманием моей непутёвой подруги. Присел на уши с россказнями о боевых подвигах, как он мутузил противника, а его подло ударили сзади бутылкой по башке. Ну и что тут интересного? Обычный гопник. Будущий маргинал. Я в гнёздышке навидалась таких. А у Таньки – глаза загорелись от Пашкиной мужественности.

Тьфу…

Подруга тем временем бесцеремонно уселась на мою койку, а я, наоборот, встала и вышла прогуляться. Голубки даже не заметили моего исчезновения.

***

В холле больницы я увидела в новостях по телевизору знакомый дом – гнёздышко.

Сгорел. Шестеро погибших. Личности устанавливаются. Причина возгорания – неосторожное обращение с огнём.

Здание подлежит сносу, скоро на его месте появится что-то там. Я не дослушала.

Когда-то я думала, что гнёздышко – самое безопасное место на земле. Но, если бы не случайное попадание в квартиру Кости, я могла бы оказаться среди жертв.

Нинок… больше всего мне было жаль её. Для деда Васи, лежащего овощем после инсульта, смерть, возможно, была желанным исходом, а вот Нинок… Мне бы хотелось, чтобы она перестала бомжевать. Такой добрый светлый человек достоин жить в уютной квартире, трудиться на любимой работе и печь по выходным ароматные пирожки для своры внуков. А теперь… Пожар случился ночью, и она вряд ли успела спуститься со второго этажа. Дым – коварная штука.

А вот дядьку Сашку не жаль, если умер. Этот гад споил мою маму, свёл её в могилу и, можно сказать, лишил меня детства. На тот свет ему и дорога. Но для начала пускай помучается в чистилище.

***

В больничный сквер я вышла в слезах. Мне хотелось где-нибудь уединиться, но в погожий денёк повсюду курсировали приласканные солнышком пациенты. Лето. Начало июля.

Я села на край скамейки рядом с двумя женщинами и повернулась к ним спиной, чтобы не привлекать внимания.

Нет, теперь-то я понимаю, что в гнёздышке мне было не место. Никаких перспектив на будущее. И Костя был прав, по большому-то счёту, когда против воли пихнул меня в детдом.

Но и в прежней моей жизни было что-то хорошее, точнее, кто-то, кто дарил мне заботу.

И вот, хочешь не хочешь, я приходится прощаться. Навсегда.

***

Вечером Паша сделал попытку пристать ко мне с пошленькими расспросами о Тане. Неудачно.

Настроение у меня было угрюмое из-за новости про гнёздышко, так что после моего грозного: «Отвянь!» – Паша отвял. Что-то пробурчал в ответ и больше не глядел в мою сторону.

Я могу быть убедительной, когда захочу.

Костя не пришёл, сослался на неотложные дела.

И к лучшему. В тот день мне как никогда хотелось побыть в уединении. Прожить. Прочувствовать утрату. Поплакать. Смириться. У меня-то впереди жизнь, и важно её не про… не профукать.

***

День выписки наступил.

Костя повёз меня в МФЦ – оформлять документы на попечительство. В общем-то всё уже было готово, кроме заявления от меня, что я хочу жить под присмотром Кости. По сути формальность, но обязательная.

– Наташа, прежде чем ты подпишешь документы, хочу предупредить, что время от времени меня отправляют в командировки. Иногда тебе придётся ночевать у моей мамы, – сообщил Костя, когда мы приехали на место.

– Не надо мамы, – замотала я головой. – Я и сама справлюсь, пока тебя нет.

– Зная тебя, я сомневаюсь, что ты не попадёшь в очередные приключения. А если ты будешь с моей мамой, мне будет спокойнее, – ответил он.

– Компании к тебе водить не буду, обещаю.

– Наташа… – он произнёс моё имя так, что я мигом, почти телепатически, поняла всё, что он пытался до меня донести.

– Ну ладно, ладно, – сдалась я. – А мама-то твоя в курсе?

– В курсе. И мне очень… – он выделил последнее слово. – Очень хочется, чтобы вы нашли общий язык. Она пожилой человек, но мудрая и интеллигентная женщина.

– Э-э… – у меня в голове мелькнули смутные предположения. – Ты ведь не собираешься сбагрить меня своей пожилой маме?

– Нет. Это только на время командировок.

– Н-ну ладно, – поверила я, но осадочек на душе остался. Не хочется мне к его маме. Чужие мамы меня почему-то не любят. Все как одна. Уж не знаю, почему… – А как её зовут?

– Светлана Георгиевна. Я скоро вас друг другу представлю.

– Она далеко живёт?

– Не очень, в соседнем районе города. Но летом она уезжает в деревню.

– А кроме мамы у тебя ещё кто-то есть из родных?

– Нет. Я был единственным ребёнком в семье. Папа умер три года назад.

– О… понятно… – ответила я, не зная, уместно ли говорить «сочувствую» или «соболезную». Мы же не были знакомы. А скорбеть по незнакомому человеку – это нелепица и враньё.

И тут я вспомнила о своей недавней утрате.

– Костя… Я хотела сказать: спасибо, что вытащил меня тогда. На днях увидела в новостях, что сгорел дом, гнёздышко, где я раньше жила. Есть погибшие. Если бы не ты, среди них могла оказаться и я.

Костя взял меня за руку и легонько сжал.

– Поэтому ты такая задумчивая?

– Там была женщина, Нинок, которая была добра ко мне, защищала от приставаний этого козла дядьки Сашки, не давала в обиду. И её больше нет, – поделилась переживаниями я.

– Мне жаль, что дом сгорел. Но теперь у тебя всё будет хорошо. И твоя Нинок, где бы она ни была, может за тебя только порадоваться, – поддержал меня Костя.

Помнится, как раз Нинок-то мне и пророчила идеального мужа и сладкую жизнь.

Да, я уверена, что она с небес за меня порадуется. А в раю и ей будет хорошо. Такие как она абсолютно точно после смерти попадают в рай.

– Ну что? Готова идти? – спросил он.

Я улыбнулась и кивнула.

Машина уже давно припарковалась на стоянке возле МФЦ, а мы сидели и болтали. Как бы не опоздать…

***

Меня завели в отдельный кабинет для беседы с сотрудником из опеки.

Костя остался за дверью, но предупредил, что, возможно, меня будут отговаривать от такого шага, и чтобы я не велась на страшилки.

Наивный. Я за свою жизнь наслушалась таких страшилок, что сказать кому – уши свернутся в трубочку. Стреляная ворона, знаю.

Женщина восседала за столом с очень важным видом, аки несушка на кладке. Только кладка в нашем случае – это детки, угодившие в систему, а она – следит, чтобы эту кладку не растащили добрые и не очень добрые люди.

– Если он возьмёт над тобой попечительство, то сможет принудить тебя переписать на него твою квартиру. Увы, сейчас это распространённый вид мошенничества, – втирала мне Наталья Вячеславовна, куратор по опеке и попечительству. – Чего уж тебе осталось-то: без году неделя. А там – свобода.

Это она серьёзно? Костя-то мошенник? Эк она про своего почти коллегу заливает, кошёлка болтливая! Как будто не знает, кто такой Константин Зорин.

Надо же, моя тёзка, а какая мерзопакостная тётка. Я прозвала её: Тщеславовна. Про неё шла слава, что она отговаривает всех опекунов от опеки и пугает детей, что опекуны берут их только ради наживы.

А ещё она неправильно мне сказала: не без году неделя, а восемь месяцев. Но я не стала её поправлять.

– Но ведь за квартиру долг, – вспомнила я.

– Тю! Устроишься на работу, погасишь все долги на раз-два! – махнула рукой та.

«Ага, так прям и на раз-два! – усмехнулась про себя я. – Нынче денежки дорогие. Уж я-то знаю».

– А не подскажете, кем таким надо работать, чтобы столько зарабатывать? На вашем месте, наверное? – состроив невинное личико, поинтересовалась я.

Наталья Тщеславовна гневливо скривила губы и угрожающе зыркнула на меня.

– Ну, не мне же потом плакать. Моё дело – предупредить.

Плакать? Ещё чего! Разве только от счастья.

– Нравится мне этот опекун. Надо брать, – резюмировала я, поставила последнюю закорючку на заявлении и, довольная, поднялась со стула.

– Чёрт с тобой, егоза, – Наталья Тщеславовна небрежным взмахом руки поставила печать на бланке.

Всё. Теперь я официально не детдомовская, а самая, что ни есть, домашняя.

– Почему сразу чёрт? – хихикнула я. – Может, мне боженька больше по душе?

– Помяни моё слово, девочка: самые тяжёлые травмы получают те, кто излишне самоуверен.

Пускай говорит всё, что ей вздумается. А у меня всё будет тип-топ.

Прощай, детский дом!