Форточница (СИ)

Глава 20. Про плохую мазь, хороших людей и символ любви

Проснулась я… Нет, не в жарких Костиных объятиях и не раздетая. Шортики и футболка на мне.

Костя спал у стенки, прикрывшись краешком одеяла. А я аки разнузданная девица заворотила на него обе ноги, легла по диагонали дивана и забрала себе большую часть одеяла.

Мдэмс…

А засыпали мы долго. Костя всё никак не мог найти удобную позу, потому что мазь эта пыточная сильно жгла. Я из солидарности тоже не спала и, как могла сочувствовала.

Только я убрала свои ходули с его бёдер, как он застонал и зашевелился.

– Ой, прости, это я нечаянно, – пискнула я. – Ну как мазь? Помогла?

– Как-то не очень, – прокряхтел он, пытаясь встать, но сморщился от боли и откинулся обратно на подушку.

– Старость не радость, да? – хихикнула я.

– Не смешно, – ответил он.

– Извини…

В коридоре послышалось приближающееся шарканье тапок, и в комнату заглянула Светлана Изверговна.

– Вы совсем ошалели? – заругалась она, словно застукала школьников за непотребством.

– А, может, это вы ошалели – столько картошки садить! – не осталась в долгу я и, пока Костина мама пыталась догнать, причём тут картошка, продолжила: – Костя спину надорвал, встать не может. Мы мазью вот этой, – я показала на синий тюбик, – ему помазали, но всё равно не помогло.

Похоже, женщина мне не поверила, и вопросительно уставилась на Костю. Руки упёрла в бока для пущей важности.

– Да, мама, я, кажется… – начал Костя, но не договорил. Он попытался сесть, но его скрутило так, что из глаз у него брызнули слёзы. – Выйдите, – сдавленно попросил он.

Тут-то Костиной маме стало понятно, что дело нешуточное.

Я забрала мазь и вышла. Светлана Изверговна ещё посокрушалась над болезным сыном, но тоже вскоре была выпровожена.

Всё-таки нехорошая это мазь. И помогает, видимо, только нехорошим людям. Вернём-ка мы её на место.

***

Костя вышел к завтраку, похожий на великомученика. Нет, держался он стоически, но был угрюм, молчалив и бледен.

За окном в тон всеобщему настроению лил дождь. Одно хорошо: в огород не пошлют копать, полоть или грабать.

В город мы в этот день так и не вернулись. Костя отлёживался, а я развлекала его разговорами и игрой в уголки.

– Ты знаешь, а я ведь приготовила тебе подарок на день рождения и забыла его дома, – сказала я.

– И что это за подарок? – полюбопытствовал он.

– А вот вернёмся – и увидишь, – это я тонко намекнула, что пора бы нам тикать.

– Завтра поедем, – пообещал Костя. – Заодно маму завезём.

– М-м-м, – промычала я и состроила кислую мину.

– Да уж, не думал я, что вы не сойдётесь характерами, – вздохнул он. – Постарайся не вредничать ей.

– А что я должна отвечать, когда меня обзывают детдомовской пигалицей, которая присосалась к тебе? Нет уж, знаешь ли, бабушкой я её ни за что не стану называть, – ответила я и насупилась.

– Не сердись на неё. Она совсем тебя не знает.

– Да ладно. У меня иммунитет на ворчунов. Если Эвереста как-то терпела полгода, то вытерпеть твою маму – пара пустяков! – бахвалилась я.

– Дай угадаю: Эверест – это Эвелина Захаровна? – спросил он.

– Угумс!

– Хулиганка, – усмехнулся Костя. – Лето кончится, и мы будем редко видеться с моей мамой, – он вдруг поймал новую мысль и озвучил: – Ох, я же забыл! Мы не перевели тебя в другую школу.

– Так Маркелов же ушёл. Я решила остаться в том же классе, – сообщила я.

– Точно?

– Ага. Только у меня обе блузки износились. И брюки. И туфли немножко тоже…

– Вот послезавтра и купим. Хорошо? Как раз тридцать первое число, последний день каникул.

Вечером мы смотрели фантастический боевик по телевизору, который каждые пять минут прерывался на рекламу. Я криминально порылась в холодильнике, наделала бутербродов и принесла их Косте. Пусть дня рождения как такового у него не было, но поесть в кровати – всегда приятно (ровно до момента, когда начинаешь засыпать).

Чем кончился фильм, я не помню, потому что уснула. И плевать, что снова на Костином диване. Пускай Светлана Изверговна ругается, сколько хочет.

***

Следующим вечером Костя получил от меня в подарок кожаный ежедневник и футболку со светящимся в темноте львом.

Я потратила все свои накопления, думала, что подарить, целый месяц, и это была вершина моей фантазии. В первый раз ведь кому-то что-то дарю. Волнительно, однако.

Костя обрадовался и сразу же надел футболку. Размер подошёл. Ежедневник он поставил на книжную полку и пообещал поберечь его для каких-то особо важных записей.

***

Как же приятно разглядывать новенькие, такие красивые вещи, и как страшно смотреть на цены! Если бы не Костя, я даже примерять ничего не стала бы. Слишком всё дорого.

А потом оно как-то пошло-поехало… Блузка, вторая, а там и платье и куча всего ещё.

Я подумала, что, для моих завоевательных целей мне нужно красивое нижнее бельё. Только я хотела под шумок притащить на кассу пару эротических комплектов, как мне показали «атата». В общем, я стала обладательницей довольно милого, но простого белья. Эх… Как кадрить-то его, когда инструментов нет?

Завершился наш поход по магазинам столиком в кафе торгового центра.

Я с упоением уплетала пирожное с белым белковым кремом, когда к нам подошла пара. Мужчина и женщина лет пятидесяти поздоровались с Костей. Тот даже встал, хотя всё ещё мучился со спиной. Я тоже отложила лакомство и поднялась.

– Здравствуйте, – мило поздоровалась я.

– Здравствуйте, девушка, – улыбнулась женщина.

– Елена Николаевна, Михаил Васильевич, это Наташа, – представил он меня, а затем пояснил мне. – Наташа, это родители Юли.

«Оп-оп-оп…» – рухнула в обморок моя филейка.

– О-о… – растерянно протянула я и не нашла ничего лучше, чем сказать: – А я была в том же детдоме, где работала ваша дочь.

– Наташа, у тебя нос белый, – сказал мне Костя.

– Ой… – ещё больше смутилась я и вытерла нос салфеткой. Неловко-то как…

– Ты тоже там работаешь? – спросила Елена Николаевна.

– Не-е, я э-э… Жила там. Мои папа и мама умерли. А Костя забрал меня на попечительство.

– Вот как? – удивилась она, но осуждения не выказала. – Нина Алексеевна ещё работает там?

– Да, работает, она была у меня воспитателем. Но сейчас она на больничном, – сообщила я. – А вы знакомы, да?

– Она моя бывшая одноклассница. Мы дружили в школе, – снова улыбнулась женщина. – Я и Юлю туда пристроила с её помощью.

– Моя соседка знала вашу дочку. Говорит, она была хорошая, добрая, её все очень любили, – полился из меня поток. – А я вот не знала её, я появилась там уже после того как… – я осеклась. – Извините.

– Ничего. Кто-то теряет родителей, а кто-то детей. Время лечит раны. А вы, может, заедете к нам в гости? – предложила Елена Николаевна.

– В другой раз, – ответил Костя. – Завтра Наташе в школу. Нам ещё разбирать вещи, – он показал на ворох пакетов.

– Костя, а как у твоей мамы дела? – не хотела прощаться женщина.

– Потихоньку. Вчера привезли её в город. В деревне сейчас сыро, нечего делать.

– Передавай ей привет от нас, – сказала Елена Николаевна и обратилась ко мне: – А с тобой, Наташа, мы рады были познакомиться. Надеюсь, вы с Костей как-нибудь заедете на чай. А Нине передай, что как-нибудь зайду увидеться.

– Хорошо, обязательно передам! – пообещала я.

После того как мы распрощались, в моей голове крутилась одна-единственная мысль: вот бы мне таких родителей. Конечно, людей за пять минут не узнаешь, но Юлины родители мне как-то особенно понравились, что я даже прослезилась, глядя им вслед.

– Наташ, ты чего? – Костя заметил мои мокрые обстоятельства на лице.

– Они… – я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Они хорошие, – вот и всё, что мне удалось сказать.

***

Началась школа.

Вместо пластмассового красавчика Маркелова к нам пришёл новенький: Жора Чучмеков. Не красавчик и не блондин, но этим выгодно отличающийся от ушедшего гадёныша.

С первых дней Жора влился в классный коллектив и заполучил прозвище Чуча.

У Чучи самая что ни есть необыкновенная история: его русская мама вышла замуж за лицо таджикской национальности и по большой любви уехала жить в аул, а когда любовь прошла, она забрала сына и вернулась на родину.

У нашего новенького есть девять братьев по отцу и две неофициальные мачехи, поэтому отец, наверное, и не заметил, что одним сыном и одной женой стало меньше.

Мне было всё равно, какой Чуча национальности, вероисповедания и прочее. Главное, что он – не Маркелов. Хуже этого гада быть не может.

На мой покой-дорогой ни новенький, ни остальные одноклассники не посягали, что меня очень радовало. Как говорится, учись да радуйся.

***

Вот вам смешно, а нам по русскому языку задали писать сочинение «Как я провёл лето». Будто мы пятиклашки, чесслово!

Про что рассказывать-то? Про мои неудачные попытки влюбить в себя Костю? Про отвратительный завтрак туриста? Про камень, что зажёг мне звезду во лбу? Про чистилище? Про Альбину, при воспоминании о которой у меня болит в груди?

А если серьёзно, грустное выдалось лето. Живу, как на пороховой бочке, опасаясь, что Костя заведёт себе очередную длинноногую фифу. Нет, нельзя об этом говорить. Значит, буду расписывать небылицы про своё восхождение на скалу, карельскую природу, хвойный воздух и прочую лабуду.

Пишу: «…и моему взору открылась живописная рванина». Ох, чувствую, за лето мои мозги растеряли все школьные знания. У меня и так-то по русскому языку четвёрка с минусом до дома. Чувствую, учительница моими перлами всю тетрадь себе распишет, а потом зачитает их новым поколениям школьников, и те будут ржать и думать: ну как можно быть такой тупой?

Хотя… рванина – это очень даже интересно. Может, насочинять что-нибудь про полуистлевший парашют, застрявший на высокой сосне, и скелет, встречающий скалолазов своим почерневшим от времени оскалом? А что? По-моему, очень даже таинственно и захватывающе. Так и напишу. Тогда и исправлять ничего не придётся.

***

Сентябрь выдался поистине спокойным. Ни тебе Костиных баб, ни его мамы…

Я по-прежнему трижды в неделю занималась скалолазанием, в остальные будние дни ходила в дом малютки, а вечера высиживала за уроками.

Наверное, для Кости – счастье, что я не дёргаю его ежечасно и не выкидываю своих вечных глупостей. Занятой ребёнок – залог спокойствия родителей, ну или попечителей.

В душе моей крепла надежда, что следующие полгода будут такими же спокойными, и в свой восемнадцатый день рождения я признаюсь Косте.

Обещаю себе: я расскажу ему о своих чувствах, вот как есть! Полгодика… Всего шесть месяцев.

Боженька! Ну хоть в этот-то раз ты меня услышь! Прогони всех баб подальше от Кости. Сделай так, чтобы он был моим и только моим. Аминь.

***

В конце сентября у нас дома поселилась гуля. Но не та носатая Гуля из детского дома, что умоляла Костю забрать её вместо меня, а пернатая гулька, которую я подобрала сбитую машиной на дороге.

Бедняга барахталась на боку, загребала крылом в сторону, но никак не могла взлететь или уползти с проезжей части. Хвоста у голубя не было, и без него он казался совсем ещё птенцом.

Но я-то опытная обитательница чердаков, поэтому знаю, что птенцов голуби выводят только по весне. Осенью птенцов не бывает, к тому же никто не пустил бы недоростка на дорогу. Да и выглядят жёлтые клювастики страшненько, они и на голубей-то вовсе не похожи.

Помню, мне приходилось ночевать вместе с голубями. В зимнее время гульки, не стесняясь, жались ко мне, чтобы согреться, и сами грели меня.

Я по старой памяти сжалилась над птицей и принесла её домой.

Жалконький, бесхвостый, со сломанной лапкой… Ой-ёй…

Самым сложным было наложить гульке шину на лапу так, чтобы конечность правильно срослась и не передавилась. Затем я обработала перекисью водорода ранку на голове и на крыле голубя.

В качестве гнезда для пациента я взяла коробку из-под Костиных ботинок, выстелила дно туалетной бумагой и спрятала всё это дело под ванную.

Корма и воды болезному гуле поставила вдоволь – хоть попой ешь.

Всё. Миссия моя выполнена. Остаётся ждать, когда гулька выздоровеет, и почаще менять подстилку, чтобы не было вони.

Голуби ведь символ любви. И не только белые – вообще все. Разве ж птенцы выбирают, какого цвета они будут? Гулька не виноват, что он сизый. Может, он белый душой.

Первую неделю пациент смиренно ел, пил и какал. Не помер – и то хорошо. Вёл он себя спокойно, только махал крыльями и клевался, когда я меняла ему подстилку.

А самое хорошее, что Костя даже не подозревал о временном питомце. Гулька затихал, когда видел из-под ванны Костины ноги.

Для скорейшего выздоровления гули я открыла дверь ванной. Не то мало ли ему света не хватает или он задохнётся в закрытом помещении.

Одного я не учла: что раны гулины заживут, и он захочет выйти погулять. Не даром же он гулей называется.

***

Утром я проснулась от Костиного крика из коридора:

– Наташа, на что я только что наступил? – спросил он громко, на всю квартиру.

Я поняла, что операция Штирлица провалилась, и не нашла ничего лучше, чем спрятаться под одеяло и тихонько подхихикивать.

– Наташа, почему по всему дому птичьи какашки? – донеслось ещё громче.

Никто ещё так грозно не произносил слово «какашки», клянусь.

Из ванной послышался плеск воды, а через несколько минут в мою комнату ворвались и попытались вытащить меня из-под одеяла.

– Наташа! А ну вылезай!

– Не-е-ет! – верещала я, будто меня похищают.

Я боролась до последнего, но проиграла битву. Одеяло пало, являя миру мою щуплую шкодливую фигурочку.

В качестве наказания мне всучили тряпку и велели разминировать поле. А мины были повсюду.

За ночь гулька разгулялась: успела обгадить не только пол, но и диван в гостиной, которая была не закрыта, и кухонный стол.

– Как ты вообще додумалась до такого! – возмущался мой попечитель.

– Ну, он же раненый был, я и пожалела…

– Надо было его хотя бы на балкон вынести. Кто ж птицу держит под ванной? Мы же там моемся, а он, может, заразный какой-нибудь!

– На балконе ты бы заметил, – призналась я. – Ты бы сказал: это уличная птица, она должна жить на улице и бла-бла-бла, – объяснила я свою логику. – А мне птичку жалко!

Костя закатил глаза и театрально взвыл.

– И вообще, – пустила я в ход последний аргумент. – Какашки – это к деньгам.

– В твоём случае они к бо-о-ольшой уборке, – не без удовольствия позлорадствовал Костя, дал мне щелбана в лоб, хохотнул и убежал к себе в комнату, заметив, что я собираюсь запустить в него грязной тряпкой.

Неблагодарного выздоровевшего гульку я выпустила в этот же день и поняла, что любовь любовью, а притаскивать голубя домой – так себе идея.