Головная боль генерала Калугина, или Гусь и Ляля

Глава 11

Песок скрипел под подошвами берцев словно снег. Полная Луна освещала пустыню в красно-розовые оттенки, тёмное небо бросало свет от ярких, рассыпанных как монеты звёзд, придавая мистический флёр пейзажу.

Ляля не чувствовала рук, ног, всего тела, кажется, даже не дышала. Она двигалась в направлении обнажённого человека, как под гипнозом. Заворожённая видом, приворожённая им.

Виктор Бисаров стоял, не шелохнувшись, смотрел внимательно, отчётливо синим-синим взглядом, таким нереальным, что поверить в происходящее было сложно, тем не менее, оно происходило.

Здесь и сейчас. С Лялей.

Приблизилась вплотную к Виктору, подняла голову, прикованная к прямому взгляду. Почувствовала обжигающее дыхание у лица. Пахло горьким шоколадом и песком.

У песка есть запах – раскалённой пыли.

Большая мужская ладонь взяла прядь волос Ляли, провела по всей длине, слегка оттягивая, взяла следующую и ещё одну, следом. Она опасалась опускать взгляд ниже приоткрытых губ Виктора. Смотреть в глаза тоже боялась – утонешь, не спасёшься.

Почувствовала давление на плечи. Виктор положил две руки и не сильно, но ощутимо давил, вынуждая Лялю встать на колени.

В нос ударил запах банного мыла, чистой одежды, обычного дезодоранта. Простой совсем запах, отчего-то знакомый. Одновременно стало невыносимо душно и холодно. Ледяные мурашки подскочили на колких лапках и двинулись по телу, оставляя обжигающие следы.

Во рту пересохло, она не могла сглотнуть, пошевелить губами, лишь смотрела, как приговорённая, на предмет мужской гордости перед своим лицом и отчётливо понимала, чего от неё ждёт Виктор Бисаров.

Напряглось всё тело, начиная с кончиков волос, которые побывали в руках Бисарова, заканчивая подобравшимися пальцами ног. Грудь налилась, соски царапались о ставшую грубой ткань мужской футболки, доставляя дискомфорт вкупе с пьянящим удовольствием. Низ живота наливался горячей тяжестью. Между ног становилась невыносимо влажно, пульсировало, просило о прикосновениях…

Что-то тяжёлое с силой ударило грудную клетку изнутри. Ляля рывком подскочила на кровати, почувствовала, что задыхается. Сердце колотилось так, что едва не разорвалось на миллиард осколков. Кровь стремительно неслась по телу, отдаваясь в висках и запястьях. Бурлящий гормональный поток приносил картинки, которые вспыхивали яркими, слепящими пятнами, заставляя жмуриться от невыносимо стыда и неясного голода.

Хотелось пить, скинуть этот жуткий морок, похожий на кошмар. Отмыться от собственного воображения и сна.

Ляля встала, натянула футболку, длиною до колен, прибрала ладонями волосы, решив, что можно обойтись без расчёски, ей лишь попить и обратно. Громко выдохнула, едва не разбудив Славу, она всегда чутко спала. Засунула ноги в резиновые шлёпки, в которых буквально тонула – одолжил Платон, его сорок третий оказался самым маленьким размером, – выбралась за штору.

Несколько тусклых ламп освещали помещение, из комнаты личного состава раздавался выразительный, многоголосый храп. Дежурный, погружённый в свои мысли, проводил равнодушным взглядом, никак не отреагировав на появлении Ляли.

Зашла в столовую, нашла пластиковую бутылку с водой, жадно отпила, будто сутки испытывала невыносимую жажду. Тёплая вода никак не могла унять внутренний жар, справиться с дурацким воображением и памятью, которая отказывалась отправлять сновиденье в небытие. Ляля помнила всё слишком отчётливо, вплоть до мельчайших деталей, подробностей, вибраций.

– Ты чего здесь? – услышала за своей спиной громкий шёпот Гуся. – Случилось что?

Ляля застыла, смотря широко распахнутыми глазами перед собой, боясь повернуться. Она прекрасно отделяла сон от яви. То, что произошло несколькими минутами раньше – сон. Постыдный, который отчаянно хотелось забыть, но сон, а вот то, что пару часов назад она в упор разглядывала обнажённого Виктора Бисарова и его… эрегированный пенис – явь.

– Пить хочу, – прошептала она, мотнула бутылкой, поворачиваясь.

Взгляд поднять боялась на физическом уровне, как же неловко вышло… Будто толкнуло её что-то из блиндажа, пригвоздило к месту, вынудило смотреть во все глаза. Ещё и сон этот…

Почувствовала прикосновение к своим пылающим щекам тыльной стороны мужской руки, следом внутренней – грубоватой от мозолей.

– У тебя температуры нет, часом? – озадаченно проговорил Гусь. – Горишь вся.

– Нет, – мотнула головой Ляля.

– Пойдём-ка в медчасть покажемся, – нахмурился Гусь.

– Не надо, – запротестовала Ляля. – Это просто… просто…

Не скажешь же, что впервые приснился эротический сон, и сразу с капитаном в главной роли!

– Ну нафиг, «просто» ей. Пойдём, – заявил он приказным тоном, от которого Ляля вздрогнула.

Дабы хоть как-то справиться с накатывающим волнением, сделала ещё пару глотков, морщась от вкуса.

Безумно хотелось леденящей минералки из холодильника, безалкогольного освежающего коктейля, пусть банального донельзя «Мохито» или «Секс на пляже», но не тёплой, безвкусной воды, которая совершенно не утоляла жажду.

Пришлось пойти с Гусём. Он нахмурился, безапелляционно заявил, что или она сейчас, без лишнего шума идёт с ним, или он направляется к командиру с новостью, что гостья, похоже, заболела.

Хорошо, если просто простуда или на нервной почве температурит, слышал, такое бывает, а если что-то посерьёзней соплей или психосоматики? Здесь такие причудливые заболевания можно подхватить, что жёлтая лихорадка детской болячкой покажется.

С командиром лучше не шутить. Мужик он серьёзный, в бирюльки играть не станет, всё равно Ляля окажется в медчасти, только пыли и хлопот больше.

Встретил их полусонный Анатолий Юрьевич, выслушал жалобы Гуся на плохое Лялино самочувствие, усадил на стул, велел капитану покинуть помещение. Температуры не было, горло оказалось чистым, как и лёгкие. Давление тоже в норме.

В целом Ляля была признана здоровой, готовой отправиться в космос, но лучше, конечно, домой, поближе к маме с папой и ЦУМу, главное, подальше от военных позиций. И возвращена Гусю с рук на руки с наказом вести себя хорошо. Кто именно должен хорошо себя вести, Ляля посчитала за лучшее не уточнять. В свете последнего происшествия любой вариант слышался двояко.

– Вот и отлично, а то я переживать начал, – заявил Гусь, шагая рядом с Лялей.

Ляля молчала, язык прилип к нёбу. Снова ужасно хотелось пить, в голове крутилась одна и та же картина. Обнажённый мужчина в ярком свете полной Луны.

– Ты обиделась на меня, Лялька? – вдруг спросил Гусь, резко останавливаясь.

Ляля, шедшая на полшага позади, врезалась в твёрдое тело, была подхвачена ловкими движениями мужских рук.

– Прости, не хотел, чтобы ты обижалась. Я просто так… без всяких там намёков, – нахмурившись, проговорил он. – Лишнее, конечно, согласен, но ты же сама смотрела, мне не жалко показать, если девушка просит, – подмигнул он, глядя на готовую провалиться сквозь песок Лялю.

– Я не… – запнулась та в ответ, не зная, как извиниться за собственное поведение.

Уставилась, разглядывала, детали отмечала, а человек всего лишь мылся после боевого задания. Житейская ситуация, банальная, они не на курорте, приходится обходиться полевыми удобствами. Увидела случайно – уйди!

– Да понял я, не просила, просто растерялась. Забудь. Сможешь? – легко, как-то до нелепости беззаботно сказал Гусь.

Словно выронил мелочь в песок, собрать не удалось, да и не хотелось – ерунда ведь. Самый верный выход – забыть. Не забивать себе голову ничего не значащими пустяками.

– Постараюсь, – нервно повела плечом Ляля, тяжело сглатывая.

– Это будет моё желание, – заявил Гусь. – Вот моё первое желание: не вспоминать то, что случилось, будто не было ничего.

– А второе? – промямлила Ляля, не зная, что ответить.

Всё, что происходило, было странным, нереальным. Ночь пахла привычной пылью, вперемешку с влажностью, ярким жасмином. Шелестела полусухими кустарниками, завядшей, не успевшей пойти в рост, травой. Обдувала тёплым ветром, окутывала темнотой, пронизанной лунным светом и холодным отблеском звёзд.

Внешне ей почти удавалось выглядеть спокойной. Лишь пылающие щёки могли намекнуть на мысли, которые появлялись помимо воли Ляли, сами по себе, благодаря разыгравшемуся воображению.

Внутри же трясло, клокотало, неслось со скоростью света. Заставляло кровь кипеть, сердце с силой колотиться – того и гляди выпрыгнет из груди.

– Второе?

Гусь посмотрел на Лялю, взгляд очертил абрис лица, опустился ниже, к широкой, чуть растянутой горловине футболки, задержался на ключицах, метнулся к приоткрытым губам, огладил по очереди верхнюю и нижнюю. Ляля готова была поклясться, она физически ощущала каждое воображаемое прикосновение его взгляда к своему телу.

– Есть второе, – сказал он. – Но не стану. Вдруг снова понадобится погадать на картах, – едва заметно улыбнулся, нагло подмигнул, – Только если ты сама захочешь, – добавил с мягкой улыбкой.

Ляле хотелось сказать, что не захочет никогда в жизни, этого не может быть, потому что быть не может. И разум был с ней полностью и безоговорочно солидарен. Она точно знала, какого мужчину ждала всю жизнь, какие у него должны быть качества. Наглость, синий, бездонный взгляд, загар, широкая, не к месту беззаботная улыбка и расслабленный вид точно не входили в перечень, как и бесконечный перечень лёгких побед и… мужское достоинство такого размера. Впрочем, последнее она в своём воображаемом избраннике не рисовала.

А тело, предательского тело, которое, видимо под действием климата, говорило совсем другое. Оно вдруг решило, что совсем не против синих глаз и загара, что расслабленная, как на пляже, улыбка очень ему нравится. А член приковывает внимание… не пенис, половой орган, достоинство, а именно член.

И от этого становилось откровенно не по себе, противно от себя самой становилось.

Она не должна так думать, и чувствовать так тоже не должна.

– Давай поговорим о чём-нибудь, – перебил поток мыслей Ляли Гусь, оставалось надеяться, что он не прочитал ничего на её лице. – Будет третье желание. Поговорить.

– О чём? – тихо-тихо спросила Ляля, уставившись на землю и собственные ноги, выглядывающие из-под футболки, как из-под платья средней длины.

Что-то Фея-Крестная напутала в её сказке.

Вместо хрустальных туфелек – резиновые шлёпанцы сорок третьего размера, из которых тридцать пятый Лялин просто вылетал.

Вместо бального наряда – камуфляжная футболка.

Вместо принца – Гусь.

– Рисунки видел в столовой, правду мужики говорят, ты нарисовала? Ты художница, что ли?

– Художница, я Суриковку окончила с красным дипломом, – кивнула Ляля. – Это так… баловство, гелевой ручкой не очень получается, хорошо бы капиллярную найти…

– Молодец какая, – искренне похвалил Гусь. – Что рисуешь? Выставки были уже? Я, может, глупые вопросы задаю, прости, просто первый раз в жизни художницу вижу, не знаю, чем ваш брат живёт… Мастерская у тебя, например, есть? У художницы должна быть мастерская, я так думаю.

– Есть, в квартире. Там я для себя рисую, по настроению, как здесь, например, а работаю в Иконописной мастерской.

– Где-где? – переспросил Гусь.

– Мы пишем в византийском стиле, восстанавливаем каноническое русское направление иконописи… Ветковская икона, Невьянская икона, Поморская икона с тундровым позёмом… – начала перечислять Ляля.

– Охренень! Ой, прости, – Гусь заткнул себе рот двумя руками, вылупившись на неё, как на восьмое чудо света.

Нет, на единственное чудо. Все остальные чудеса померкли в его глазах навсегда, осталась одна-единственная девушка, в нелепом, катастрофически не идущем ей наряде, посредине траншеи, среди красно-розовой пустыни в лунном сиянии.

– Ты монашка, что ли? – прокашлявшись, хрипло проговорил Гусь, слегка порозовел сквозь загар, впрочем, это могло Ляле почудиться.

– Нет, – засмеялась Ляля. – Я учусь на кафедре истории Церкви, в мастерской мы восстанавливаем старообрядческие техники иконописи – это работа, точно такая же, как… Славина, например, или твоя.

– Да ладно! – фыркнул Гусь. – Военных, как… в общем, много военных, а художницу-иконописицу… и не выговоришь с полтычка даже, впервые вижу. Готов что угодно поставить на то, что никто из наших мужиков не видел! Вот чудо, так чудо! Как тебе в голову пришло такую «работу» выбрать?

– Не знаю, – пожала плечами Ляля, она действительно не знала, откуда взялся в ней подобный интерес, мама – профессор кафедры истории Церкви, – повлияла или история семьи? – Ты как военным стал?

– Меня отец в кадетский корпус запихнул после девятого, особо не спрашивал, хочу я или нет, там научили «родину любить», – усмехнулся он. – После – воздушно-десантное училище, и вот он я, – покрутился на одном месте, красуясь, давая себя разглядеть во всей красе и стати.

– Почему не спрашивал? – удивилась Ляля, изо всех сил игнорируя то, что видела.

Достаточно с неё видений, насмотрелась. До сих пор, стоит отпустить силу волю на долю секунды, покрывалась потом, низ живота наливался тяжестью, становилось горячо и влажно. Неизвестно ещё, что на её лице в этот момент было написано. Не хватало, чтобы источник её состояния что-то заподозрил, тогда вообще – ложись и умирай со стыда.

– Так себе история, – поморщился Гусь. – Без подробностей могу рассказать, если хочешь, не обещаю, что будет весело.

– Расскажи, – кивнула Ляля.

Почему-то захотелось узнать о Викторе Бисарове подробности. Откуда он родом, что ему нравится, что нет, куда возвращается после командировок, кого ценит, чем дорожит. Что его держит на планет Земля.

– У меня отец – старший оперуполномоченный по особо важным делам области. Всё детство, сколько себя помню, авторитетом для меня был, слушался его беспрекословно, гордился. В общем, считал, что у меня лучший батя на свете. В четырнадцать оказалось, что у «лучшего бати на свете» вторая семья есть, а моя сестричка, почти моя ровесница, через три улицы живёт. Крышу мне знатно сорвало, по малолетке не сел, только потому, что каждая собака знала, чей я отпрыск, тащили не в отдел полиции, а сразу к отцу в кабинет. Потом мать под машину попала, насмерть, – помолчал Гусь. – Водитель клялся, что она сама шагнула под колёса, я ни на минуту не верил, что она сама, только срок ему дали минимальный из возможных, понятно, чьими стараниями. Тогда меня окончательно снесло, остановить только чудо могло. Чудо сотворила армейка, куда меня отец силком засунул, предварительно хорошенько съездив по морде лица.

– Прости, – стушевалась Ляля, знала бы, что настолько личная, болезненная история, не стала бы спрашивать.

– Ладно, пережито всё давно. Старше стал, кое-что понял. Не мог отец уйти от матери, любила она его фанатично, до истерики, на меня плевать было, поел я, не поел, как учусь, где учусь, только об отце думала. Нельзя так мужиков любить, не заслуживаем мы этого. А ему в другом месте хорошо было. Думаю, когда всё вскрылось, она могла и… но чёрт его знает. Стараюсь об этом не думать, зачем прошлое ворошить. С отцом общаюсь, приезжаю на пару дней раз в год, с сестрой познакомился, ничего такая деваха. У меня даже два племянника появились. Один, говорит, по следам деда пойдёт, другой по моим, – усмехнулся Гусь. – Как говорится, нет худа без добра.

– Да уж…

– Не переживай, Лялька, всё будет хорошо, и мы поженимся, родится дочка, назовём её Вася, – ввернул расхожую, неизвестно откуда взявшуюся шутку.