Головная боль генерала Калугина, или Гусь и Ляля

Глава 13

Ляля приходила в себя мучительно долго, что-то болезненно давило на глаза, не давая разомкнуть веки, голову будто обхватывал раскалённый обруч, дышать было невыносимо тяжело.

Она будто в кошмарном сне пребывала и никак не могла выбраться, двигаться не могла, как в сонный паралич провалилась.

Звуки то появлялись, то исчезали, свет из-под ресниц резал глаза, незнакомые запахи, чуждые, непонятные, раздражали слизистые, вызывали желание закрыться, спрятаться, отползти куда-нибудь подальше от этого места, где бы оно ни находилось. Но Ляля продолжала недвижимо лежать.

Наконец она приоткрыла один глаз, следом второй. Постаралась сфокусировать зрение. Серые, похожие на бетонные, стены вокруг. Сверху синее небо, прикрытое углом натянутой ткани. Под спиной низкая лежанка с матрасом и натянутым поверх покрывалом.

В стороне сидела женщина, закутанная с головы до ног в бесформенную одежду, видно было лишь лицо – морщинистое, смуглое, с обветренными, сжатыми в узкую полосу губами.

Женщина, увидев, что Ляля смотрит на неё, гаркнула куда-то в сторону на своём языке, резво для своего возраста встала, подошла к Ляле, махнула костлявой рукой, показывая, чтобы та вставала.

Через минуту появилась ещё одна женщина, моложе, в точно таком же одеянии, из-под которого выглядывали грязные босые ноги. Лялю передёрнуло. В руках женщина держала тарелку с какой-то едой. Она присела рядом, дёрнула откуда-то низкий столик, поставила перед Лялей посуду, показала рукой, чтобы та ела.

Есть Ляля не могла, даже думать о еде не получалось, неважно, что в тарелке, будь самый желанный деликатес – кусок в горло не полез бы.

В голове крутились тысячи вопросов. Не тысячи, целый миллион, барабанили по вискам, ухали в захлёбывающемся от страха неизвестности сердце. В тревоге за себя, Славу, всех оставшихся на позиции… Что с ними? Живы ли?

Ляля два раза ковырнула нечто похожее на хумус, ко рту не поднесла, к предложенной лепёшке не прикоснулась, все силы уходили на то, чтобы не зареветь навзрыд, белугой.

Женщина, та, что старше, начала экспрессивно размахивать руками, шлёпать по ободку тарелки, показывать кривым, заскорузлым пальцем на рот Ляля и что-то с претензией выговаривать.

Ляля отрицательно качнула головой, есть она не собиралась. Чтобы не собирались эти люди с ней сделать, лучше умереть. Убить себя она вряд ли сможет, а вот умереть от голода получится. Наверное…

Всё происходящее не укладывалось в голове, Ляля ещё не до конца понимала, что случившееся здесь и сейчас, происходит в реальности, на самом деле случилось. Всё казалось нереальным, более нереальным, чем первые часы на позициях.

В душе теплилась надежда на чудо, любое, самое невероятное. Например, что она всё-таки спит, а происходящее – кошмар. Или последствия контузии, всё, что видит сейчас, чувствует Ляля – бред воспалённого сознания от препаратов, тело же находится на больничной койке. Или… что угодно, кроме реальности, которая никак не утрамбовывалось в сознание.

Через несколько минут грозного шипения старухи, – бабушкой, дамой, пожилой женщиной это существо с почти беззубым оскалом не получалось назвать, – подбежала та, что моложе, забрала тарелку и скрылась с глаз. Старуха поковыляла за ней, оставляя Лялю наедине с собой.

Ляля поднялась со своего места, перебарывая тошноту и головокружение, сделала несколько шагов от своей лежанки, огляделась. Поняла, наконец, что находится во дворе предположительно двухэтажного дома, обнесённого высоким забором из серых, как бетон, блоков. Несколько узких окон первого этажа выходили во двор, на втором ни одного окна, может быть, они выходили на улицу.

Кое-где стояли тазы с грязной посудой, судя по которой, можно было предположить, что народа здесь бывает много, сушилась одежда, среди которой было много детской, у стены низкая, грубо сколоченная скамейка. Сухая земля под ногами, ни травинки вокруг, никакого цвета, кроме бездонного неба сверху и всполохов детских вещичек на натянутых поперёк двора верёвках.

Неожиданно в Лялю кто-то врезался, едва не сбив с ног. Рефлекторно она протянула руки, придержав маленькое тельце. Понять сразу, девочка перед ней или мальчик, не получилось.

Чёрные кудри, огромные, в половину перепачканного личика, карие глаза, искренняя улыбка. Красная футболка с Микки-Маусом, зелёные штанишки, зачем-то подвязанная подмышками тряпица, доходящая до коленок, босиком.

Малыш или малышка протягивал несколько цветных карандашей, зажатых в пухлой ладошке, и смятый клочок бумаги, быстро что-то говорил, одновременно толкая Лялю в сторону лежанки с низким столиком, где несколькими минутами назад её пытались накормить.

– Ты хочешь, чтобы я порисовала с тобой? – догадалась она, кивнула, протянула ребёнку руку, которую тот с готовностью обхватил, и пошла обратно на своё место.

Устроилась там, разгладила небольшой листик, взяла в руки протянутый карандаш, нахмурилась, не веря себе. В руке лежал карандаш одной из профессиональных марок для художников, совсем не бюджетной.

Ляля не знала ценообразование в этой стране, однако несложно догадаться, что, не имея средств на пропитание, никто не станет покупать трёхлетке карандаши этого производителя. Ей самой, росшей в обеспеченной семье, купили их, когда речь зашла о профильном образовании, до этого момента можно было прекрасно обходиться фирмами попроще.

Ляля нарисовала цветочек, солнышко, рядом домик. Ребёнок рядом подскочил, вырвал листок и убежал в дом, скрывшись за дверью.

Ляля ещё раз огляделась, явственно, до ледяных мурашек, чувствуя на себе чьи-то взгляды. Мысли, не покидающие голову ни на секунду, забурлили с утроенной силой. Нужно было убираться отсюда, где бы она ни находилась, но как это сделать?..

Она не могла просто выйти за забор, через ворота, – никакой калитки не было видно, – и отправиться на позиции или военную базу. Да она даже примерно не понимала, где находится, может быть в другой стране!

И карандаши не давали покоя… Откуда в столь бедном регионе, не самом богатом доме – это видно по вещам, отсутствию обуви, – карандаши, на стоимость которых можно скромно питаться месяц.

Мысли прервал всё тот же ребёнок, который довольно шагал из дома, крича что-то. По земле волочился ставший грязным Лялин шоппер, тот самый, что остался в джипе на дороге посреди пустыни, с колонной гуманитарного груза.

Малыш вывалил содержимое шоппера прямо на землю перед Лялей, начал собирать карандаши, переломанную пастель, измалёванные, мятые листы. Кидать их на стол, вместе с пылью, хлопать ладошкой по деревянной поверхности, тыкать пальцем в лист, показывая, чего ожидает.

Дрожащими руками Ляля нарисовала кошку с котёнком и зайца, вызвав счастливый детский смех, на который вышла женщина, которая была моложе и пыталась накормить.

Она громко окликнула ребёнка, подошла, явно с целью затащить в дом, но остановилась, глядя на простенькие, специально для малыша, рисунки Ляли.

Вот собачка, вот барашек, вот птичка, а вот пчёлка на цветочке.

– Откуда у вас это? – спросила Ляля на английском, которым хорошо владела. – Откуда? – повторила на французском, который остался на уровне средней школы.

На этом познания языков закончились, полиглотом Ляля не была. Надежды, что женщина знает русский, не было. Арабский же не знала Ляля, не говоря о местных диалектах. Несколько фраз на арамейском не в счёт.

Женщина обернулась, заголосила в сторону дома, посмотрела на Лялю, что-то быстро и громко сказала, следом снова заорала в сторону дома, будто звала кого-то или ругалась. Ляле стало откровенно не по себе, если в принципе она хотя бы на минуту приходила в нормальное расположение духа. Всё происходящее пугало до ледяных мурашек по спине и сбитого дыхания от невозможности полноценно вдохнуть-выдохнуть из-за спазма в горле и груди.

Через минуту появился другой ребёнок, на этот раз старше, на вид шести лет. Определённо мальчик. Короткая стрижка, точно такие же огромные глаза, как у младшего малыша, тёмные брюки, заправленная рубашка, уже привычно босые, грязные ноги.

Женщина грубо толкнула мальчика к Ляле, бросив короткую фразу, тот посмотрел на Лялю и на ломаном английским, коверкая звуки, произнёс:

– Что ты хочешь?

– Откуда у вас это? – не мешкая спросила Ляля. – Где я? Что вам надо? Что вы хотите от меня? – выпаливала она вопросы один за другим, пользуясь возможностью разузнать хоть что-нибудь.

Что-то ей должны ответить, пусть крохи информации, но она нуждалась в них, как в воздухе. Сильнее нуждалась, вопреки всякой логике. Говорить старалась как можно чётче и понятней, проговаривая фразы по несколько раз, пока не видела в карих глазах понимания.

– Это подарок моего отца, – проговорил мальчик, показывая на Лялин шоппер. – Меня зовут Башир, это моя сестра Хабиба, – показал на малышку в красной футболке – значит, всё же девочка. – Наша мать – Вафа. Вторая жена нашего отца сегодня умерла, ей станешь ты, так велел отец, – Башир ткнул грязным пальцем в Лялю, пока та в ужасе смотрела на говорящего, пытаясь понять услышанное.

– Сегодня умерла? – переспросила Ляля, надеясь, что поняла неправильно.

Ребёнок ещё слишком мал, плохо владеет языком, мог ошибиться, перепутать слова. Всё, что угодно, но никак не то, что услышала она.

Вторая жена? Вторая? Жена? Взамен умершей сегодня? Что в этих словах более абсурдно, ужасно, отвратительно, Ляля решить не могла. Всё!

– Приходили ваши военные врачи, сказали, что много крови вылилось, человек не может жить без крови. Женщины часто умирают, – небрежно заметил Башир, заставляя Лялю содрогнуться всем телом.

Вафа – первая жена неизвестного мужчины, который решил, что взять второй женой дочь генерала – отличная идея, – что-то быстро заговорила, одёрнув сына, недовольно глядя ровно на Лялю.

– Ты должна есть то, что тебе дают, нужны силы. Слушаться её, – Башир показал на мать. – Вахиду слушаться – мать нашего отца, делать всё, что она говорит. И меня слушаться, – добавил он, лопаясь от гордости. – Я – мужчина.

В это время малышка Хабиба, устав от непонятных разговоров, дёрнула Лялю за брюки, залепетала на своём, протягивая карандаш. Башир в раздражении ударил кроху и мгновенно получил от матери, что-то грубо прокричавшей ему.

Рефлекторно Ляля отступила на пару шагов, не отрывая взгляда от перепалки матери и сына. Громкий мужской голос оборвал галдёж, заставив всех троих моментально замолчать и спешно ретироваться.

Ляля уставилась на идущего в её сторону невысокого худого мужчину в военной форме без опознавательных знаков, с автоматом в руках.

Узкие плечи, такая же грудная клетка, взгляд исподлобья больших, тёмно-карих глаз, суетливые, нервные движения, весь словно на шарнирах – всё это Ляля уже видела.

Даххак – племянник Абдулы Хусайна, вместе они приезжали на военную базу, когда Ляля следила за отгрузкой гуманитарной помощи.

– Тебя ждут большие проблемы,– сходу заявила она на английском, зная, что Даххак владеет им, слышала на базе. – Я – дочь высокопоставленного военного чиновника в своей стране, генерала. Тебя найдут, будут судить.

Даххак на секунду растерялся, кажется, то, что сказала Ляля, стало для него неожиданностью, но почти мгновенно собрался, вернув лицу высокомерное выражение.

– Тебя никто не найдёт, – ответил он хриплым голосом, изогнув рот в кривой ухмылке, сделав акцент на «тебя». – Твоя подруга мертва, все твои товарищи мертвы, ваше командование считает, что ты тоже мертва.

Пока Ляля задыхалась от ужаса, с нечеловеческим трудом сдерживая слёзы, Даххак приблизился почти вплотную, окутав запахом кислого пота, протянул руку к её всклокоченным волосам, легко погладил, глядя с гадкой улыбкой, мерзко облизнулся и сказал:

– Наша свадьба через три дня.