Головная боль генерала Калугина, или Гусь и Ляля

Эпилог

Ляля маялась от невыносимой жары, духоты, тяжести бронежилета, каски, берцев этих… с якобы комфортной колодкой. Либо ноги у неё не предназначены для подобной обуви, либо производитель люто себе польстил, написав «комфортная».

Ругала себя, на чём свет стоит. Вот что, спрашивается, её заставило двигаться с колонной гуманитарной помощи, со скоростью черепахи, если можно было спокойно прохлаждаться в благоустроенном доме свёкра, попивая безалкогольный Махито у бассейна, наслаждаясь общением с доченькой.

Василисе исполнилось три года, Ляля до сих пор не могла привыкнуть к тому, что у неё родилось счастье. Каждый раз сладко щемило сердце, когда смотрела на свою крошку – светленькую, с синими-синими, как самое высокое небо в ясную погоду, глазёнками.

У Ляли не сложилось с грудным кормлением. Она старалась изо всех сил, но… чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие столь необходимого малышке контакта, она буквально не спускала с рук Василису. Дочка росла совершенно «ручной», ласковой, максимально тактильной. К тому же, когда дома был Витя, он тоже не выпускал из рук Васю.

Свёкор тоже душе не чаял в крохе – первой внучке в их семействе, и сразу такой нежной, ласковой. Что говорить про генерала Калугина, тот и вовсе таял, как эскимо на солнце, стоило маленькой ножке переступить порог дома.

И всё-таки Ляля, не бросавшая деятельность в фонде «Надежда» ни на один день декрета, как и свои изыскания в области канонического русского направление иконописи, время от времени выбиралась в такие дальние поездки, чтобы лично проконтролировать целевое использование средств, из первых уст узнать нужды и чаяния людей. По мере возможности оказывать адресную помощь, хоть в этом регионе это было почти невозможно. Но ведь получалось, а значит, нельзя опускать руки. Ни в коем случае!

Она – благополучная, живущая в достатке и безопасности, просто обязана помогать тем, кто в ней отчаянно нуждался. Иначе называться человеком права не имеет. Потерпеть небольшое неудобство – не такая и огромная проблема, по сравнению с тем, что приходится претерпевать несчастным, которым прямо сейчас везли гуманитарный груз.

Эта часть страны была давно зачищена от боевиков, но всё-таки минимальная опасность оставалась всегда. Все это понимали, поэтому колонну, как обычно, сопровождали военные.

Ляля тряслась в военном джипе где-то в середине колонны, Витя ехал в замыкающей машине – самое опасное и ответственное место, как поняла она. Впрочем, сам Витя говорил, что совершенно безопасное, на пляже в Адлере и то опасней, торговка кукурузой может напасть, а у них тут – сплошное благолепие.

– Устала, Ляль? – сочувственно спросил Миха, ехавший в том же джипе.

– Жарко, – вздохнула она. – И спать хочется…

Выехали они ночью, по холодку, сейчас день тянулся к закату, она же так и не смогла сомкнуть глаз. Если честно – отчаянно трусила. Ведь не первый раз уже, а трусила, аж поджилки тряслись. По телу нет-нет, а пробегала предательская дрожь холодящего страха.

– И жилет этот… – завозилась она, пытаясь принять хоть сколько-нибудь удобное положение.

Говорят, у неё самый лёгкий, самый удобный бронежилет. Витя личной выбирал, братья одобрили, но почему-то удобно ей не было, совсем. Как, в принципе, броник может быть удобным? Противоположные понятия по сути своей…

– Не, снимать нельзя, – понимающе кивнул Миха, сочувственно закатил глаза. – Мне твой майор кой-чего оторвёт, а у меня свадьба на носу.

Витю повысили в звании пару лет назад, она никак не могла привыкнуть, что жена майора. Впрочем, майор Бисаров говорил, чтобы и не привыкала, он метил в полковники, как минимум. А то и в генералы.

– Как Света? – искренне поинтересовалась Ляля.

Света – та сама, «почти сестра» Вити, на семь лет старше Михи, но как-то сложилось у них, завертелось, закружилось, уже к свадьбе готовятся.

– Как… – буркнул Миха. – Злится, что живот на свадьбе будет виден, говорит, позорище. А я тоже не могу сорваться, дослужить надо, и деньги не лишние. Мы дом в райцентре взяли, сразу двухэтажный, с запасом, а ни бани на участке, ни сарая, ничего. Мебели толком нет. Тётка гарнитур спальный подарила, с зеркалами во всю стену – шика-а-а-арный, – протянул он довольно. – Стиралку купили, холодильник – вот и всё хозяйство. Ещё корову бы завести… – продолжил мечтательно, – чтоб ребёнок натуральное ел, а не химию магазинную.

– Лактоза – вредна, – с лукавой улыбкой парировала Ляля.

– Ой, всё! – заржал Миха. – Нахватаетесь глютеново-соевой мудрости в своей столице, потом воду мутите нормальным людям! Отродясь такого не было, чтоб молоко было вредно ребёнку, это и тётка моя подтвердит, а тута нате-пожалуйста – вред нашли!

Ляля не выдержала, засмеялась, радуясь нехитрым рассуждениям Михи, тому, как всё хорошо у них складывается со Светой – необычная пара, но счастливая, любящая. А что ещё надо?..

Она поддерживала дружеские отношения со всеми ребятами, которые однажды вытащили их с сестрой, заботились по мере сил и понимания, спасали, когда пришлось. Любила их всех, нежно и искренне, даже хмурого подполковника Дудко Максима Сергеевича. Вернее, уже полковника на пенсии, счастливого деда королевской двойни.

Опустился вечер, когда колонна остановилась у лагеря беженцев, раскинувшегося бесконечными рядами палаток, с хаотичным движением людей, в основном детей. Очень много детей, плохо одетых, грязных, чаще босых, которые прямо сейчас рванули в сторону машин, громко крича, визжа и подпрыгивая в радостном нетерпении.

У Ляли привычно сжалось сердце, слёзы навернулись на глаза, но она быстро взяла себя в руки. Переживать, маяться будет позднее, в тепле, уюте и безопасности, пока её ждала работа.

Неожиданно, как ураган, на неё налетела Славка, крепко обняла, подняла, закружила с воплями сбежавшего из цирка орангутанга.

– Лялька! Ляля, Ляля, а-а-а-а! Как я рада тебя видеть, хотя нечего тебе здесь делать вообще! Йуху!

– А тебе, значит, есть что делать? – засмеялась счастливо Ляля.

– Я работаю, вообще-то, – важно подбоченилась Славка, мало изменившаяся за последние четыре года.

Волосы только отрастила немного, совсем чуть-чуть. Всё те же камуфляжные штаны, широкая футболка с растянутым горлом, стоптанные берцы, солнцезащитные очки-авиаторы. Слава работала в регионе уже три месяца, сейчас командировку продлили. В лагерь она приехала специально, чтобы встретиться с сестрой, заодно сделать репортаж о том, что видела, слышала, знала.

Гуманитарная катастрофа, развивающая в регионе, становилась поистине устрашающей. Об этом нужно не писать, а орать во всё горло, что Слава и делала.

К слову, успешно. Постепенно, понемногу стали подтягиваться международные благотворительные фонды, организации. Например, в этом конкретном лагере удалось наладить медицинскую помощь. Пусть ограниченную, но и это – огромная победа!

– Здорово, Чебурашка! – громыхнул рядом Витя, обхватил Славу, потряс, как мешок с картошкой, будто взвешивал. – В чём душа-то держится у тебя? Совсем отощала!

– Не всем такими бугаями быть, Гусь, – добродушно оскалилась Слава. – На пирогах жены отъелся и радуешься!

– Пироги Лялька знатные печёт, да, – согласился совсем не изменившейся со дня свадьбы Витя.

Если только в плечах раздался, мышцы бугрились выразительнее и загар в последний год из-за частых командировок не сходил, подчёркивая синий взгляд и белозубую улыбку.

Сначала отгрузили медикаменты. Представитель миссии «Врачи без границ» довольно пересчитывал антибактериальные, противовирусные и обезболивающие средства, рассказывал, что в лагере ужасная эпидемиологическая обстановка, откровенно пугающая.

Большой груз лекарственных препаратов придёт лишь в следующем месяце, если прорвётся, то, что привезла «Надежда» – фонд, по сравнению с международными организациями, небольшой, – поможет продержаться некоторое время. Спасёт пациентов, которые уже не рассчитывали на спасение.

Потом сидели в палатке, которую занимала Славка с командой, преимущественно мужчинами. Её кровать была деликатно отгорожена ширмой – вот и всё личное пространство.

Славка угощала лакомствами из сухого солдатского пайка. Витя со смехом отказывался, заявив, что у них этого гуталина просто завались, как и от мате – главного напитка местных.

Сама Славка ела то, что привезла Ляля. Трескала конфеты за обе щёки, попискивала, что пахнет домом, мечтала вслух, как вернётся домой, к своей семье, как… Впрочем, последнее она вслух не говорила, просто Ляля поняла.

Она понимала стремление сестры состояться как журналист. Отдавала должное её труду, успехам, но в то же время знала, что не смогла бы вот так… Никогда в жизни не получилось бы у неё уехать надолго от семьи, дома, даже квартиры, где любила каждый уголок, каждую картину. Утренний луч солнца, прорезающий спальню, запах детской комнаты, разбросанные игрушки… На короткий срок, на несколько дней – да. Месяцев – ни за что на свете.

Достаточно того, что Витя в вечных командировках. Её дело – хранить и лелеять тепло в их доме, чтобы мужу было куда возвращаться.

Для Вячеслава Павловича же дом – не место. Дом для него – Слава. И он для неё и дом, и семья, и отечество. Случается и такое.

Утром раздавали гуманитарную помощь, вокруг толпились дети, подходили женщины, некоторые в чёрных одеяниях, скрывая лица, иные в длинных платьях и цветастых платках, были и по-европейски одетые. Все, как одна, шумные, бесконечно говорящие, иногда бесцеремонно хватающие за руки, кричащие прямо в лицо, несмотря на присутствие военные, в том числе местных.

Вдруг внимание Ляли привлекла девочка, стоявшая в стороне, издали наблюдающая за царящей вакханалией. Огромные карие глаза, которыми не удивить в данной местности, показались до боли знакомыми. На вид девчушке было лет семь, низенькая для своего возраста, худая, истощённое лицо, перепуганный, словно отрешённый взгляд. Одета, смотреть страшно во что… Ладно, замызганный свитер и юбку поверх штанов, можно формально считать одеждой.

Вспышками промелькнули самые страшные воспоминания, единственный лучик радости, который окрасил часы беспросветного ужаса и страха более четырёх лет назад, в доме Даххака.

– Хабиба? – шепнула она, обхватывая рот ладонью, чтобы не закричать от того, что видит.

Такого не может быть, не может! Абдула Хуссайн обещал присмотреть за детьми, не оставлять их… она ошиблась, перепутала, девочка похожа, но это другой ребёнок. Просто каждый раз, когда она прилетала в страну, на неё накатывали воспоминания и страхи, которые невозможно было контролировать.

– Ляль? – нахмурилась рядом Слава. – Что случилось? Гусь! Гу-у-у-усь! – крикнула в сторону, подзывая Витю к почти впавшей в истерику жене.

– Спроси эту девочку, её зовут Хабиба? – судорожно залепетала Ляля, хватая сестру за руку.

Славка сносно выучила язык, на разговорном уровне точно, нужно было поддерживать контакт с местными.

– Эту? – показала на замарашечку с глазами оленёнка.

Быстро подошла к ней, в это же время появился тощий мальчишка, схватил за руку девочку, дёрнул на себя, прокричал что-то. Ляля мгновенно узнала Башира – брата Хабибы. Не потому что он почти не изменился – сильно изменился. Просто взгляд его отца, глаза Даххака, как он шёл на неё в полутёмной комнате с узкой кроватью вдоль стены, она не забудет никогда в жизни. Никогда!

– Хабиба! – Ляля первая подскочила к ребёнку, обхватила худые плечики.

Господи, да она тоньше Василисы! Волосы грязные, видна попытка их причесать, но копна кудрявых волос упрямо не поддавалась. Ладошки, какие грязные ладошки, чёрный слой под ногтями рук и ног.

– Хабиба! Девочка моя, как же так? Что ты здесь делаешь? Где твой дедушка? – трясла она малышку, не помня себя от нахлынувших чувств.

– Ты пугаешь её! – одёрнул Лялю Витя.

– Оставь мою сестру! – крикнул Башир на английском, дёрнул на себя Хабибу, сразу поволок вдоль пыльной дороги, сверкая начищенными остроносыми ботинками, больше на несколько размеров, чем нужно.

Ляля едва не впала в истерику. Если сейчас Башир уведёт Хабибу, она попросту не найдёт её здесь, среди тысяч одинаковых палаток. В лагере, где учёт проживающих толком не вёлся, лишь формально.

Слава ринулась вслед за удаляющейся парочкой, остановила Башира, начала о чём-то разговаривать, позвала Лялю, сказала:

– Девочку действительно зовут Хабиба, это её брат Башир, здесь они полгода. За мешок муки он покажет палатку, где они живут, за сахар и несколько банок тушёнки разрешит поговорить с Хабибой.

– Хорошо, – кивнула Ляля, показала знак Михе, чтобы отложил то, что требует засранец.

В палатке стояла самодельная печь, собранная из старых кирпичей. Башир не преминул сообщить, что зимой холодно и сыро, им необходимы дрова, Ляля пообещала помочь. Кровати были застелены грязными покрывалами, на верёвках висели скомканные вещи, пол кое-где был покрыт нестрогаными досками, но по большей части это был утоптанный буро-красный песок, вперемешку с землёй. Одновременно пахло пылью, раскалённой на жгучем солнце, и сыростью, как такое возможно, Ляля не задумывалась.

Появилась грузная женщина с потухшим взглядом, отёчным лицом и натруженными руками. После недолгого разговора выяснилось, что она – жена Абдулы Хуссайна, которого полгода назад расстреляли боевики, они же сумели убежать в этот лагерь. С тех пор здесь, возвращаться им некуда, дом сожгли, да и опасно…

Правительство обещало помочь, вывезти в безопасное, более пригодное для жизни место, но пока – так. Она уже и не верит, что что-то изменится, пока был жив муж, он заботился о них, сейчас – никому они не нужны. Ни она, ни дети. Одна надежда – Башир подрастает.

Да уж, надежда, – мелькнула у Ляли мысль, но озвучивать не стала.

В палатке Славы Ляля собрала экстренный семейный совет. Из семьи были только Витя и Славка, но всё-таки.

– Мы должны забрать Хабибу, – заявила она твёрдо. – Удочерить её.

– Сложно чужого ребёнка воспитывать, – вздохнула Слава. – Олег растит Ангелину, сама знаешь, тяжело бывает, а она – родная сестра его Тины.

Ляля знала, все Калугины знали, только Олега это не остановило при сватовстве, не отвратило от женитьбы, потому что не существовало такой силы, которая могла помешать, если Калугин полюбил. Как не существовало силы, способной сейчас свернуть Лялю с намеченного пути.

– Мы должны забрать Хабибу, – повторила ещё раз, по слогам, чётко проговаривая каждый звук.

– Ляль, – вздохнул Витя, глядя с жалостью. У него разрывалось сердце, Ляля это видела, знала, чувствовала, но… – У мусульман запрещено усыновление – это влечёт изменение родословной человека. Род важен в исламе, ты ведь знаешь.

– Взять под опеку, выкрасть… не знаю, но Хабибе здесь не место! – кипятилась Ляля, не находя себе места.

– Нельзя, запрещено законами страны, иначе бы здесь не было столько детей, сама подумай, – обречённо ответил Витя.

Он бы с радостью забрал Хабибу и многих других детей из этого ада, но закон – есть закон, тем более в стране, где они чужаки.

– Плевать мне, что запрещено! Ты видел её брата, он позволил пообщаться с Хабибой за мешок муки! Как думаешь, как скоро он позволит «пообщаться» с ней какому-нибудь уроду?

– Ляль… – растерянно, совершенно убитым голосом проговорил Витя.

Ляля понимала, что режет мужа без ножа, но её сердце уже кровоточило, она не могла себя остановить, и не хотела. Она должна была что-то сделать, придумать, забрать Хабибу, несмотря на все закона мира вместе взятые.

– А если бы наша Василиса оказалась в таких условиях, ты бы тоже говорил «запрещено», «нельзя»? Да? Да, я спрашиваю?! – расходилась не на шутку Ляля, готовясь забрать малышку прямо сейчас. Вопреки всему и вся!

Гори всё синим пламенем. Плевать!

– Так… – почесала Слава голову. – Усыновление, понятно, запрещено, но опека-то разрешена, внутри страны точно… Здесь есть пара приютов, там оформляют опеку местным.

– Значит, мы переедем сюда! – сгоряча выпалила Ляля, не обращая внимания на тяжело вздохнувшего мужа.

Если понадобится – она переедет. Не пропадёт!

– Ляль, не кипятись, есть у меня пара мыслишек… Позвонить кое-кому надо, – Славка уставилась в телефон, сосредоточено перебирая контакты на экране.

Через час перед Лялей лежал белый лист, на котором торопливой Славиной рукой было написано, что нужно сделать, чтобы случилось то, что по всем постановлениям, законам, включая религиозные, и традициям произойти не может.

Небольшое чудо, сотворённое Славкой, которая не через шесть рукопожатий, а через одно, оказалась знакома с главой государства, парочкой консулов и даже с одним влиятельным имамом.

Через три недели, которые Ляля провела в лагере, рядом со Славой, не оставившей сестру, которая собственной тени была готова бояться, и Витей, приезжавшим так часто, как только мог, Хабиба стала частью семьи Калугиных.

Жену покойного Абдулы Хусейна удалось вывезти из лагеря в столицу, где не было военных действий и, по последним сводкам, не предвиделось. Ляля купила им с Баширом небольшую уютную квартиру. Башир снова пошёл в школу, чему был рад. Правда, слов благодарности от него никто не услышал, в отличие от бабушки, которая была счастлива выбраться из лагеря, счастлива за внука и за Хабибу, несмотря на предстоящую разлуку, разбивающую ей сердце.

Однако, она понимала, что в неспокойном регионе, где зачастую обстановка меняется быстрее, чем моргает глаз, будущее её и детей непредсказуемо. Лучше Хабибе жить в мире, спокойствии, достатке, получить хорошее образование, вырасти самодостаточным человеком, раз выпала такая возможность.

На прощание она надела на малышку цепочку с кулоном, когда-то подаренную Лялей, нацепила амулет, который сняла со шнурка, со своей шеи.

– Муж велел хранить это украшение, отдать Хабибе в день совершеннолетия… – пояснила она со слезами на глазах. – А это тебе на добрую память, дорогая моя, – показала Хабибе на дешёвый амулет, с которым впоследствии малышка не будет расставаться.

Хабиба быстро выучила язык, пошла в первый класс частной школы, привыкла к тому, что у неё новая семья. Есть мама, которая всегда рядом, поддержит, научит, пожалеет, и самый добрый папочка на свете. А ещё много братьев, сестёр, тёть, дядь, бабушек и дедушек.

И когда на улице идёт снег, в доме всегда тепло, не только от отопления, но и от любящих сердец.

Конечно, она поддерживает связь с родными, помнит бабушку из далёкой, пустынной страны, брата, который хоть изредка, но отвечает на её звонки.

Ляля трепетно относится к происхождению и вере малышки. Старается, чтобы та не забывала свои корни, ведь это неотъемлемая часть её дочери, а значит, её самой.