Дни потянулись вязко, будто зима сама решила замедлить время.
Александр вставал по утрам, когда небо ещё темнело, варил кофе в старой турке — по привычке, хотя вкус давно не ощущал.
На кухне стоял холод, в углу тикали часы.
Он ел на ходу, пролистывал письма, потом — звонки, совещания, отчёты.
Всё шло по плану, как будто ничего не произошло.
Но стоило отключить экран ноутбука, в груди появлялась тяжесть.
К вечеру он неизменно садился в машину и ехал к больнице.
Туда, где не нужно было говорить о финансах, графиках и жалобах.
Где можно было просто… быть.
Работа тем временем катилось своим чередом — и с каждым днём всё требовательнее.
Замдиректора звонила по мелочам, пересылала запросы от клиентов.
Коллеги старались держаться ровно, но все чувствовали: начальник стал жёстче, тише, сдержаннее.
После недавнего выговора в воздухе повисла настороженность — никто не знал, когда он взорвётся снова.
Но Александр больше не взрывался.
Он просто выгорал — медленно и тихо.
Он управлял всем дистанционно: корректировал расписания, проверял отчёты, выслушивал жалобы.
Иногда даже шутил в рабочем чате, чтобы снять напряжение.
Но стоило нажать «завершить звонок» — взгляд сам падал на часы.
И он уже знал: снова едет туда.
Больница стала частью его маршрута, как раньше — спортзал или офис.
Он знал, какой пост охраны дежурит, когда меняют смену медсестёр, во сколько отключают свет в коридоре.
Его уже узнавали.
Медсёстры здоровались, санитарка оставляла ему лишний стул у окна.
Он приходил молча, приносил фрукты, воду, иногда свежие цветы — для неё, хоть она этого не видела.
Врач — молодой, с внимательным, уставшим лицом — всегда говорил одно и то же:
— Состояние стабильное. Температура держится, но дыхание ровнее.
И Александр каждый раз кивал, как будто эти слова держали его на плаву.
Он не был родственником.
Он просто «тот, кто ответил на звонок».
После больницы он возвращался домой.
Квартира встречала тишиной.
На вешалке висело пальто, рядом — шарф, который никто не носил уже годы.
Он включал свет, мимоходом включал радио, ставил воду на чай.
Жизнь шла по одной схеме, и именно это пугало.
Он садился на диван с ноутбуком, но глаза скользили мимо текста.
На столе лежала её папка с записями — принес из центра «для отчётности».
На самом деле просто не смог оставить.
Вечерами перечитывал — не документы, а почерк.
Плавные линии, ровные буквы.
Она писала так, будто думала не о работе, а о жизни.
Иногда он вспоминал, как сам когда-то верил, что работа спасёт.
После аварии с сестрой он ушёл в помощь другим — будто искал искупление.
Но теперь понимал: помогая всем, он перестал чувствовать себя живым.
А теперь, глядя на женщину, лежащую без сознания, впервые за годы ощущал тревогу, не связанную с обязанностью.
Не жалость. Не вина.
Что-то другое — тихое, почти незаметное, но живое.
На четвёртый вечер врач сказал, что температура снижается.
И впервые позволил себе чуть мягче улыбнуться:
— Думаю, скоро очнётся.
Александр выдохнул.
Сел у окна, где отражался тусклый свет ламп, и впервые за много дней позволил себе не думать о работе
Он просто сидел.
Смотрел, как за стеклом падает снег, и думал:
«Странно. Её жизнь почти не связана с моей. Но почему всё внутри будто оживает рядом с её дыханием?»
Он не находил ответа.
Только понимал, что, если она не откроет глаза — он не сможет просто «вернуться в график».