Снег всё ещё шёл — тихо, упрямо, как будто не собирался останавливаться.
Марина вошла в центр чуть позже обычного: автобус застрял, и ей пришлось идти пешком почти километр.
Щёки замёрзли, пальцы не слушались, и настроение было соответствующим — никакое.
Она сняла пальто, поставила чашку с кофе на стол и только собралась включить компьютер, как в дверях появился Александр.
— Вы опоздали, — произнёс он сухо.
Без приветствия, без взгляда — просто констатация.
Марина подняла голову.
— На пять минут. Автобус…
— Я не спрашивал причину. У нас рабочий день начинается в девять, не в девять ноль пять.
Она почувствовала, как внутри всё сжалось.
— Хорошо. Больше не повторится.
— Надеюсь, — коротко ответил он и уже собирался уйти, но вдруг остановился.
— И ещё. Отчёт, который вы готовили, сырой. Пересмотрите методику. Мне нужно видеть чёткие критерии, а не эмоциональные описания.
— Эмоции — часть работы с людьми, — возразила она. — Без этого отчёт — просто сухие цифры.
Он резко повернулся к ней:
— Мы не в художественном кружке, Марина. Здесь решают факты.
— А факты — это тоже про людей, — не удержалась она.
Он чуть сузил глаза.
— Вы часто спорите с руководством.
— Только когда считаю, что могу что-то улучшить.
— Тогда улучшайте. Но сначала научитесь слушать.
Тишина повисла между ними.
Она сжала ручку так, что та чуть не сломалась.
Он посмотрел на неё секунду — долго, холодно — и вышел.
Марина глубоко вдохнула, но дыхание всё равно сбилось.
«Надо держаться. Он просто такой. Ничего личного.»
Но сердце колотилось.
Её раздражал не сам разговор — раздражало то, что она позволила себе ответить, позволила показать, что задела.
А он — как будто специально вызывал это чувство.
День прошёл в напряжении.
Он проверял каждый пункт её работы, вносил правки, говорил коротко:
«Исправить», «Слишком мягко», «Необъективно».
Иногда даже не поднимал взгляд, просто диктовал замечания ровным голосом, будто читал текст с экрана.
К обеду Марина уже не чувствовала пальцев.
Она вышла в коридор, чтобы перевести дыхание.
Секретарь Лена посмотрела на неё с сочувствием.
— С ним все через это проходят, — сказала она тихо. — Только не принимай близко.
— А он всегда такой?
— Хуже был. Потом стало… просто ровно. Как будто ему всё равно.
Марина кивнула.
«Всё равно…» — почему-то зацепилось это слово.
Вечером Александр снова позвал её в кабинет.
— Садитесь, — сказал он, не поднимая глаз от бумаг. — Вы уверены, что понимаете, как строится групповая динамика?
— Думаю, понимаю.
— Думаете — или знаете?
Она подняла взгляд.
— Знаю. Но если я где-то ошибаюсь, вы можете объяснить, а не просто указывать на недостатки.
Он медленно отложил ручку и посмотрел прямо на неё.
— Объяснять — это часть работы. Но я не обязан нянчиться со взрослыми людьми.
— Я не ребёнок, — спокойно ответила она. — И не прошу нянчиться. Просто прошу обратную связь, а не приказ.
Молчание.
Он смотрел на неё долго — так, что стало не по себе.
В его взгляде не было ни злости, ни мягкости — только холодная усталость.
— Вы слишком эмоциональны, Марина, — наконец сказал он. — Это мешает видеть суть.
— А вы слишком отстранённый, — вырвалось у неё. — Это мешает видеть людей.
Он чуть приподнял бровь.
— Осторожнее, Марина.
Она опустила глаза, осознав, что сказала вслух.
— Простите. Просто… вы слишком давите.
— Давление формирует характер, — ответил он спокойно. — Возможно, вам этого не хватает.
— А может, наоборот, слишком много таких, кто давит, — тихо сказала она.
Он ничего не ответил.
Минуту они просто молчали.
В коридоре кто-то смеялся, за окном кружил снег.
И только между ними — воздух, натянутый, как струна.
Александр, наконец, встал.
— Рабочий день окончен. Можете идти.
Она встала тоже, сжала папку в руках.
— До завтра.
Когда дверь за ней закрылась, он выдохнул.
Только тогда понял, что весь разговор говорил тише, чем обычно.
И что внутри осталось странное чувство — не злости, а тревоги.
Как будто эта женщина видит в нём то, чего он сам избегает.
А Марина шла по коридору и думала:
«Он не злой. Просто разучился чувствовать. Но почему мне не всё равно?»