Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 11

Александра

июль 2022 года

Баня? Какая там на фиг баня, и так парилась весь день. Разве что обмыться немного.

Дурища, надо было слушать, что люди говорят. Может, и не самые умные, но уж точно знающие реалии. Мне пока не приходилось целый день проводить в резиновых штанах, да еще летом по жаре. И вообще я никогда не делала забор на такой огромной площади, чтобы с утра до вечера. А это только первая серия из четырнадцати! В экспедициях вся работа делится на несколько человек, и там обычно есть лаборанты или подсобники. А тут тема моя — и все делать приходится тоже самой. Я просто плохо себе представляла масштаб. И если бы Ванька не помог…

На картошку с тушенкой желудок отозвался изжогой и ноющей болью.

Прекрасно! И это всего лишь третий день. Как-то надо будет еще завтра продукты забрать из деревни. Там овсянка и молоко. А пока омез и кисель в помощь. Как бы снова язва не открылась — от такой диеты и от психа.

Закончила я возню с пробами в первом часу. Сполоснулась в бане из ковшика, прокралась на цыпочках к себе: Иван уже спал, выключив свет. Легла, но уснуть не смогла. Желудок ныл все сильнее. Терпеть в надежде, что пройдет само, было чревато. Встала, достала из сумки таблетки и банку киселя. Нужен был кипяток. Не просто горячая вода, а именно кипящая.

Оставив свет в своей комнате включенным, я вышла в большую комнату, осторожно поставила чайник на плиту, насыпала в кружку две ложки сухого киселя.

— Включи свет, — абсолютно не сонным голосом сказал Иван. — Кисель? Что, желудок?

— Да, прихватило, — поморщилась я. — Извини.

— Я не спал.

— Тебе сделать?

Это вырвалось само. По привычке, на рефлексах. Гастритом мы оба обзавелись еще в студенческие годы, а поездки «в поле» все только усугубили. На желудочный кисель с травками подсели где-то года за полтора до развода. Покупали целыми коробками, пили каждый день на ночь, даже без обострений.

— Не надо, — помолчав, ответил Иван.

— Если вдруг понадобится…

— Свет выключить не забудь, — он отвернулся к стене.

Приготовив кисель, я ушла с кружкой в комнату, а банку оставила на столе. Если он будет делать себе, мне на месяц точно не хватит, но… ладно, черт с ним. Раз уж вырвалось. Перебьюсь таблетками.

Уже после первых глотков стало легче. Бабушка умерла еще до моего рождения, а вот прабабушку Наталью я помнила. И некоторые ее забавные фразочки прямо врезались в память. Когда она ела или пила что-то вкусное, всегда говорила: «как ангелочек в бархатных штанишках по горлу прокатился». Вот и кисель так же — как ангелочек в желудке.

Вот только слово «штанишки» вызвало ненужные ассоциации. И флеш — как сидела в катере… без штанишек, стараясь смотреть куда угодно, только не на спину Ивана. Потому что пробило еще посильнее, чем вечером в бане. И даже зуд в натертой промежности не спасал, а словно, наоборот, подстегивал. Впрочем, холодные брызги, летящие из-за кормы, очень скоро меня остудили. А вместе с этим в голову пришла довольно неожиданная мысль. Как будто под серым суровым небом, среди бескрайней воды встали на свои места кусочки головоломки, которые раньше валялись россыпью.

Удачный брак не может строиться на чем-то одном, иначе это как ехать на моноцикле*: чуть потерял равновесие и тут же упал. Наш был настолько густо замешан на сексе, что все прочее оказалось чем-то… не то чтобы неважным, но гораздо менее существенным. Секс четко стоял у нас на первом месте, потом шла работа, а все остальное плелось где-то сзади, в пыли от копыт. Когда мы разводились, я подумала, что, несмотря на семь лет вместе, знаю Ивана не намного лучше, чем в самом начале.

И именно с этой стороны пошла трещина недоверия — тонкая, как волосок, потом больше, больше… пока все не разлетелось на осколки. Нам просто некуда было поставить подпорки, когда этот домик, построенный на влечении и желании, покосился. А уж когда его начали расшатывать извне, катастрофа стала лишь вопросом времени.

Но при этом мы настолько срослись — в первую очередь именно телом, — что даже сейчас, когда разрушили, убили все светлое и доброе между нами, не могли находиться рядом без этого темного, идущего откуда-то из глубины волнения. Я ведь почувствовала ответный всплеск. Как раньше. Мы всегда его чувствовали. И сейчас это было хуже всего. То, о чем я вчера подумала. То, чего боялась, но надеялась, что обойдется.

Нет, не обошлось…

И как теперь?

Я вертелась с боку на бок, сетка подо мной жалобно звенела, где-то надсадно зудел комар, и даже фумигатор было некуда воткнуть. И так же надсадно зудели в голове мысли. Почему-то вспомнилось, как говорила маме, чуть ли не с гордостью: мы вообще не ссоримся. С полускрытым намеком: не то что вы.

У них с отцом был на редкость удачный брак, они нежно друг друга любили, и когда два года назад папа умер от инфаркта, мама очень тяжело это пережила. Но ругались они так, что только перья летели во все стороны. Уже потом, став взрослой, я поняла, что они просто сбрасывали напряжение. Отец был пожарным, затем перешел в МЧС. Служба тяжелая, опасная, нервная. И мама, разумеется, за него переживала. Но в детстве меня их ссоры очень сильно пугали. Казалось, что еще немного — и они разведутся, как родители некоторых моих подружек.

Я думала, что так, как у нас, — это очень даже разумно: уж лучше трахаться, чем ругаться. И только потом поняла: то, что казалось тактически правильным, обернулось в итоге стратегическим провалом. Мы не обсуждали наши проблемы, не учились их решать, а просто сбивали на лету. Как будто глушили боль анальгетиками, пока не докатились до терминальной стадии рака. И наша первая настоящая ссора это подтвердила.

Потому что, на первый взгляд, у нее не было причины, только глупейший повод. На самом деле причина была — именно то скопившееся за долгое время раздражение, которое мы пытались гасить в постели.

сентябрь 2014 года

— Не знаю, Саш, — с сомнением говорит мама. — Странно просто. Все ссорятся. Живые ведь люди. С недостатками.

— Ну а мы нет, — с нелепым гонором вскидываю подбородок. — С недостатками, конечно, но все можно решить. Ну да, бывает, что-то бесит. Но… правда, все решаемо.

— Это очень хорошо, что вы умеете разговаривать. Мало кто умеет.

Я прикусываю язык. Потому что разговаривать мы как раз терминально не умеем. Все попытки решить что-то, как говорят, через рот, упираются в тупик. У нас замечательно получается складывать слова в предложения, когда это касается наших научных интересов, но оказываемся совершенно беспомощными, если проблема в нас самих. Даже самая пустяковая проблема на бытовом уровне.

Зато у нас все прекрасно в постели. И если до секса мы иногда готовы вцепиться друг другу в глотку, выясняя, кто должен вынести мусор, то после это становится ничего не значащей ерундой.

Ну правда, не все ли равно? Кто-нибудь да вынесет. Кому больше действует на нервы завязанный мешок у входной двери.

Мы оба уверены, что это универсальное решение конфликтов, от мелких домашних, до тотально-вселенских. Поэтому первая крупная ссора становится такой же неожиданной и ошеломительной, как Перл-Харбор для американцев.

Стыдно сказать, но происходит это из-за… лука в супе.

Повариха из меня та еще. Кому-то дано, кому-то нет. Получается, вроде, съедобно, но не более того. Я не могу импровизировать, мне нужны строгие рецепты, где все расписано по минутам и с точностью до грамма. Если уж освоила какой-то салат или суп, изменить алгоритм уже не могу. Иван хоть и жил с первого курса один, готовить тоже толком не научился. Но не будешь же вечно заказывать доставку или ходить в кафе или рестораны. Приходится мириться с моей стряпней. Нам обоим, потому что я и сама от нее не в восторге.

— Саш, а ты не можешь лук порезать мелко, обжарить и положить в суп? — спросил он, когда мы еще только начали жить вместе. — Зачем кидать целую сырую луковицу? Она же разваливается, плавают сопли мерзкие.

— Не выношу жареный лук, — отрезала я. — И вообще в рецепте написано, что надо целую.

С тех пор прошло два года. Я по-прежнему клала в суп целую луковицу. Ванька безропотно вылавливал скользкие лохмотья и вешал их на край тарелки. До сегодняшнего дня.

Мы оба на взводе. У него какие-то терки с научруком, меня ставят на замену к первокурсникам-заочникам. Сессия установочная, контакта с группой не получается. Девицы дружно меня игнорируют, занимаясь кто чем, парни хихикают и отпускают пошлые шуточки. Плюс ПМС во всей красе. Суббота, занятия с утра. Возвращаемся домой к обеду, садимся за стол. Иван традиционно возит ложкой в тарелке супа, вылавливая лук.

— Вань, ну что ты копаешься? — внезапно бомбит меня. — Смотреть противно!

— Противно? — его аж подкидывает. Тарелка едет по столу, расплескивая суп, и останавливается на самом краю. — А мне противно, что я тебя два года прошу не класть в суп это дерьмо, а тебе похер! Потому что тебе вообще похер на то, о чем я говорю, и на меня тоже похер.

— Да ты вообще ебанулся? — ору я, кулаком спихиваю со стола тарелку, она летит через всю кухню, разбивается о стену, заливая ее потеками.

Мы вопим друг на друга так, как, наверно, никогда не кричали, ссорясь, мои родители. От всего этого мерзко, но… я с удивлением и испугом ловлю себя на том, что испытываю среди прочего и какое-то мрачное удовлетворение. Как будто выдавила прыщ. Да, завтра будет красная блямба на полморды, но сейчас я от него избавилась.

Наоравшись, мы уходим в разные комнаты, громко бахнув дверями. Какой уж там секс! Впервые спим врозь. То есть не спим, конечно. Я ворочаюсь на диване до утра, он выходит на кухню, пьет воду из-под крана, снова возвращается в спальню. Утром, так и не сказав ни слова, одеваюсь и еду к родителям. Отец с друзьями на рыбалке, мама все понимает по моему лицу и говорит, качая головой:

— С почином. Все бывает в первый раз. Ничего, помиритесь. Из-за чего хоть?

— Не из-за чего, — бурчу себе под нос. Стыдно признаться, с чего все началось. — На пустом месте. Слово за слово.

— Ну так всегда и бывает. Накопится, накопится, а потом одно слово — как спичка к пороху. И понеслось.

«Накопится» — мама кратко и емко определяет настоящую причину, но я слишком взвинчена и пропускаю мимо сознания. Она кормит меня завтраком, мы пьем чай, болтаем о чем-то нейтральном, и я чувствую, что потихоньку отпускает.

И правда, с чего нас вдруг так вштырило? Наверно, все-таки надо поговорить. И лук… да черт с ним, с луком. Не буду вообще его в суп класть, никакой. И без лука сойдет.

Еду домой с твердой уверенностью, что теперь все будет иначе. Захожу в квартиру — Ивана нет. Жду его до самого вечера. Пытаюсь писать статью для сборника, но не могу выжать из себя ни строчки. Готовлю ужин — умудряюсь обжечь руку. Оттираю засохший суп с обоев — только размазываю пятно.

Хожу по квартире с телефоном в руках. Позвонить? Самолюбие и упрямство не позволяют. Снова поднимает голову обида, за ней вылезает злость. Потом приходит страх: а вдруг что-то случилось? К десяти вечера он переходит в настоящую панику. Набираю номер и слышу голос робота, докладывающего, что абонент вне зоны доступа. Раз за разом.

Наконец лифт останавливается на нашем этаже. Шаги, поворот ключа в замке. Облегчение, злость и обида сплетаются в тугую косу, когда я выхожу в прихожую.

Иван стоит на пороге с букетом роз, смотрит исподлобья. Ждет.

— Вань… я… волновалась, — выдавливаю из себя совсем не то, что хочется сказать.

— Прости, — он протягивает мне цветы.

Я вспоминаю о них только утром, когда уже собираюсь в универ. Подрезаю, ставлю в воду — слегка подвядшие, поникшие. И настроение у меня точно такое же. Разговора, как я надеялась, не получилось. Нет, не получилось — это не то слово. Его просто не было. Был совершенно крышесносный секс.

Ничего не изменилось…

________________

*цирковой велосипед с одним колесом и без руля