Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 20

Иван

август 2022 года

Озеро раскачало крепче, чем я предполагал. Дождь ушел еще вечером, и огромное краснорожее солнце на закате не зря обещало сильный ветер. Резко похолодало — с двадцати двух градусов до тринадцати. Ослепительно синее высокое небо без единого облачка — и ледяные порывы. В Питере такое обычно обеспечивал норд-ост, а здесь — чистый норд. Северик был опасен в первую очередь тем, что нагонял высокую рваную волну. И если на глубоких открытых местах это еще не так сильно чувствовалась, то на отмелях могло кончиться плачевно. Тонули здесь либо по пьяни, либо вот в такую погоду. Катер, конечно, не рыбачья лайба, так легко не перевернется, но…

Саша еще не встала, а я уже вышел на пристань — посмотреть, как и что. Волны, не слишком высокие, но частые, с белыми гребешками, сердито бились в борт. Катер, хоть и был хорошо закреплен, монотонно постукивал о доски.

— Штормит?

Саша стояла у начала мостков, зябко запахнув куртку. У ее ног крутилась Лиса.

— Да как сказать? — я пожал плечами. — Ночью поболтало сильно, сейчас уже на спад пошло, но порывы резкие. Была бы волна высокая, точно бы остались дома, а так… думаю вот, стоит или нет.

— Ну не знаю, Вань, тебе виднее. Я в этом ничего не понимаю. Пойду завтрак готовить.

Если хорошо подумать, разумнее было бы не рисковать. До Куги мы могли дойти по навигатору по чистой воде, до Ильинского скита тоже, а вот Коник… там только ручками, и места опасные даже в штиль. С другой стороны, когда в августе начинают дуть севера, погода становится плохо предсказуемой. А времени до Сашкиного отъезда остается совсем немного. Один день контрольных проб пропустили, если еще и сегодня не поехать, придется наверстывать в последние.

— Ладно, рискнем, — решил я. — Если в течение дня меньше качать не станет, вместо Коника посмотрим другую точку, где не так мелко. По тихой воде на мель налететь — просто на брюхо сядем, а по волне можно и перевернуться.

Пока Саша готовила, собрал все нужное, отнес в катер. Лиса посмотрела вопросительно.

— Нет, Лис, сегодня ты дома.

Поняла, голову и хвост повесила, побрела на лужайку, где любила лежать на солнце.

Что-то меня тревожило. Смутное, неясное. Предчувствие?

Или, может, страшно было везти Сашу на Ильинский? Ведь отец Рафаил знал, кто она. И его не зря считали прозорливым. Не будущее, конечно, видел, но некую суть, зачастую скрытую. То ли от житейского опыта и мудрости, то ли и правда ему что-то было дано. И почему-то мне казалось, он сразу поймет, что происходит между нами. Без слов поймет. А вот что скажет — может, нам обоим, может, мне одному…

Саша, как обычно, сидела на корме, о чем-то глубоко задумавшись. И тоже нервничала — я точно знал, потому что машинально грызла изнутри щеки: лицо забавно морщилось, складываясь в причудливые гримасы. Пару раз в такие моменты я тайком снимал ее на телефон, потом показывал, она сердилась, но смеялась… Сколько подобных мелочей я вспомнил за последние дни — не сосчитать. А сколько их всего было за те годы, которые мы прожили вместе!

По пути в Кугу нас, конечно, поболтало, но две точки отсмотрели без происшествий. В деревне забрали коробки для монахов. Я рассчитывал, что к этому времени привезут и наш заказ, но машина где-то застряла, ждать не стали.

— Ну что, готова? — спросил, когда уже швартовал катер у Ильинского к хлипким мосткам, требовавшим капитального ремонта. — С непривычки все будет казаться странным. Или даже диким.

— Ничего, — бледно улыбнулась Саша. — Как-нибудь. Это они?

К пристани спешили бабульки. Тамара — вышагивая чинно, как черная цапля, Ермона катилась веселым шариком.

— Ну а кто ж еще. Отец Рафаил в келье, потом к нему зайдем.

Тамара поздоровалась, как обычно, сухо и чопорно, Ермона заулыбалась, зажурчала ручейком, и я с удивлением заметил Сашину ответную улыбку — немного растерянную, но вполне искреннюю.

— Я приму, — заявила Тамара, когда я начал разгружать катер.

Это была не ее обязанность, похоже, просто не хотела оставаться с гостьей. Она вообще сторонилась людей, да и разговаривать за долгие годы без голоса отвыкла. Пока я укладывал коробки в тележку, Ермона, приобняв за плечи, повела Сашу знакомиться с островом.

— Приятная девушка, — коротко отметила Тамара, когда я занес весь груз в кладовую.

Оставалось лишь гадать, сказал ли им отец Рафаил, кто она такая, но, в принципе, это было неважно. Я зашел в дом, постучал в дверь его комнаты, или, как он говорил, кельи.

— Заходи, Ванечка, — донеслось изнутри.

Он сидел в плетеном из лозы кресле у печи, грея ноги в толстых шерстяных носках.

— Жену привез?

Я даже успел на секунду удивиться, потом сообразил, что дорожка от пристани видна из окна. Ну правда, а кого я еще мог привезти?

— Бывшую, — буркнул я, но отец Рафаил не услышал. Или притворился?

— Как похолодало, — он смотрел в огонь с отрешенным видом, сквозь него. Почему-то показалось, что именно сейчас что-то и скажет. Что-то очень важное, нужное. — Знаешь, Ванечка, как печку правильно топят? Когда дом холодный — чтобы быстрее прогрелся?

Наверно, я был разочарован, поэтому лишь промычал что-то невнятное: то ли да, то ли нет.

— Сначала берут быстрые дрова, жаркие. Хвойники смолистые — сосну, елку, пихту. От них пламя сильное, печь прогревают хорошо. Хотя и копоть с сажей дают, не без того. А потом, когда прогорят, на углях топят медленными — березой, буком. Те горят долго. Хоть и не так жарко, но зато ровно отдают тепло. Одним хвойником топить — быстро прогорит и остынет. Одной листвянкой — будет мало тепла.

Сбил он меня своими дровами, и если до этого хотелось то ли поделиться, то ли совета попросить, настрой ушел. Разговаривали о чем-то совершенно обыденном: о погоде, рыбе, грибах, пока Тамара не позвала обедать.

Саша раскраснелась, улыбалась, ела за обе щеки, нахваливала и даже согласилась попробовать яблочной наливки.

— Ох, Ермоша! — погрозил пальцем отец Рафаил, но глаза смеялись. — До Спаса? Не совестно?

— Так пробу снять, батюшка, — оправдывалась та. — А то ж приедут люди на праздник, угостим, а там… не знаю, червем отдает или еще чем.

После обеда отец Рафаил позвал Сашу к себе. Бабули убирали со стола, а я мыл посуду, гадая, о чем он может с ней беседовать. Вышла Саша какая-то притихшая, смущенная. Я заглянул попрощаться.

— Все будет хорошо, Ванечка, — отец Рафаил коснулся рукой моего лба. — А про дрова… не забывай. Холодно уже.

Слегка плеснуло раздражением — ну какие дрова? При чем здесь дрова?!

Тут же пригасил: ну не при Сашке же он будет со мной разговаривать. Да и какие сейчас разговоры? Уедет она — вот тогда и буду оторванную лапу зализывать.

Мы попрощались с монашками, сели в катер, взяли курс на Коник. Ветер немного стих, и я решил все же рискнуть. Осторожно, по меточкам, не подходя близко к берегу.

Саша сидела так же, как на пристани: обхватив руками притянутые к груди колени, положив на них подбородок. Иногда она словно уходила в какой-то другой мир, ее глаза на неподвижном лице становились огромными, бездонными, лилово-серыми.

И я вспомнил, когда видел ее такой в последний раз…

зима — осень 2019 года

С каждым месяцем мы все дальше и дальше отходим друг от друга. Тупая ревность из ничего настолько бесит, что я уже сознательно подкидываю поводы.

Хочешь обвинять меня в чем-то, Саша? Пожалуйста. Мне плевать. Вот только напраслины не надо, ладно? Ты уверена, что у меня что-то с Соломиной? Ну так пусть это «что-то» будет. Чтобы не зря языком молола. Довольна? Ты этого добивалась?

На самом деле ничего у меня с Кирой нет. Ничего такого, из-за чего стоило бы ревновать. Чем больше я узнаю ее, тем меньше она мне нравится. Просто не отталкиваю. Даже более того, молчаливо поощряю ее попытки к сближению. Не знаю, какая черная кошка пробежала между ними с Сашей осенью, но Кира явно рассчитывает взять реванш за обидный проигрыш семилетней давности.

Я так и не понял, что произошло. Неужели для нее тогда все было настолько серьезно, что за все эти годы не улеглось? Может, она и с Сашей пыталась навести мосты, чтобы подобраться ко мне? Я должен быть польщен? Нет, ни капли. Ее неуклюжие подкаты бесят не меньше, чем Сашины подозрения. Наверно, будь я поумнее, прекратил бы все это одним махом. А я разговариваю с ней на кафедре у всех на виду, пью кофе в буфете или в кафешке поблизости, подвожу до дома. Даю инфоповоды для сплетен, которые — разумеется! — долетят до мадам Лазутиной. И… больше ничего.

Я провел для себя черту. Границу, которую не намерен переступать. Просто потому, что не хочу этого. Во всяком случае, так я говорю себе — но где-то в самом дальнем углу делаю пометку, что многое тут зависит от Саши.

Потому что я тоже ревную ее. Ревную сильно, по-черному. Совсем не так, как раньше. Ну да, этот ее хренов Магнич раздражал меня с самого первого раза, едва я увидел их вместе. И все же не до такой степени, чтобы лезть от бешенства на стены, представляя их в эротических сюжетах. Скорее, это было такое… «а вдруг она предпочтет его мне?» Но не верил, что это случится на самом деле. Однако слухи, которые до меня долетают, заставляют сначала сомневаться, потом подозревать, потом…

Если она задерживается, даже предупредив, я невольно думаю, что они вместе. Не просто вместе, а в постели. Гоню эти мысли прочь, они не уходят, цепляются, как репей — отдерешь только вместе с кожей. Если кто-то звонит, пытаюсь по ее репликам понять, с кем и о чем разговаривает. Молчит, задумавшись, — внутри вскипает: о ком, интересно, мечтает?

Стиснув зубы, держу себя в руках. Но лишь до того момента, пока она не цепляет меня. Малейший намек — и пена льется через край. Вот тогда я вываливаю все. Все свои страхи, сомнения и подозрения, оформленные как стопроцентная уверенность. И, разумеется, кончается все безобразной ссорой.

Наверно, любая из них может стать последней, но… еще не сказаны те слова, после которых обратной дороги нет. Да и хотим ли мы разрыва?

Я не знаю… Могу говорить только за себя.

Я — не хочу. Но так устал от всего этого, что терпение уже на исходе.

Что мы делаем, Саша? Ведь это не жизнь. Любовь? Семья? Что от них осталось?

Мириться после каждой такой ссоры все сложнее, а промежутки между ними с каждым разом короче. И тепла в доме все меньше и меньше, как будто подбирается новый ледниковый период.

Секс? Давно прошли те времена, когда мы гасили раздражение в постели. Тогда оно даже сильнее заводило нас, но сейчас, глядя на ее зареванную физиономию с распухшим носом и красными глазами, не испытываю ровным счетом ничего, кроме еще большего раздражения. Но и потом, в более-менее спокойные периоды, все уже не так, как прежде. Мы оба закрыты, скованны. Я невольно подозреваю, что Саша думает не обо мне, она — наверняка! — уверена в том же. Раньше мы и дня не могли прожить без секса, хотя бы в самой лайтовой форме, обходились без него, только если болели, да и то не всегда. Сейчас иногда неделями не прикасаемся друг к другу, хотя физически это и непросто.

Дрочить, как сопливый пацан, под душем, когда жена лежит в постели за стеной… Ну такое себе!

Что было раньше: курица или яйцо? Она ревнует меня, я — ее, мы злимся и провоцируем друг друга, наматывая один виток на другой. Разобраться бы, с чего все началось, но… не можем. Даже если и пытаемся — ничего не выходит. Делаем только хуже. И если до лета еще как-то держимся, то после возвращения из отпуска все выходит из-под контроля.

Кое-как дотягиваем до конца учебного года. В августе едем в Испанию, на Майорку, но отдых превращается в каторгу. Недовольство висит грозовым фронтом, дня не проходит если не без ссоры, то без взаимных поддевок и намеков. Такое чувство, что отдыхаем в компании незримых Киры и Магнича. Они с нами везде, и на пляже, и в постели. А третий призрак, который день ото дня становится все более материальным, существенным, — это призрак разрыва.

Что меня держит? Только мысль о том, что без нее будет хуже, чем с ней сейчас. Но и в этом я уже не так уверен.

Первый раз прихожу после отпуска на биофак, и Кира с разлету вешается на шею.

— Ой, прости, Вань, соскучилась, — улыбается якобы смущенно.

— Привет, — так же демонстративно, на публику, целую ее в щеку.

А потом встречаю в коридоре Сашу с Магничем. Он обнимает ее за плечи, а она — словно не видя меня! — еще теснее прижимается к нему и смеется. Но зато я вижу, как опасно блеснули ее глаза, коротко стрельнув в мою сторону.

Весь сентябрь мы балансируем на обрыве. Уходим с головой в работу, почти не разговариваем. Все чаще я ложусь наверху, а если и спускаюсь поздно ночью в спальню, отодвигаюсь на самый край кровати.

А потом тот звонок Киры и мое возвращение домой под утро. И ведь я пытаюсь объяснить, но Саша даже слушать не хочет. И все это только подтверждает Кирины слова о том, что ей на меня наплевать.

Через три дня прихожу домой вечером и застаю Сашу сидящей за кухонным столом. Ужин? Ужином и не пахнет. Перед ней телефон, а глаза — как два портала в потусторонний мир. Огромные, неподвижные, бездонные. Она медленно-медленно поднимает их, смотрит сквозь меня и спрашивает, таким же мертвым, потусторонним голосом без единой интонации:

— Что у тебя с Соломиной?

Странный вопрос — после того как она столько раз утверждала, что я трахаю Киру во все дыры. Или наконец захотела узнать мою версию?

— Не больше, чем у тебя с Магничем, — пожимаю плечами, чувствуя, как мгновенно вскипает будущий скандал.

Но скандала не получается.

Саша медленно встает, берет телефон и идет в прихожую. Хлопает дверь. Высказав матом все, что думаю, и бахнув об пол кружку, начинаю готовить себе ужин.

Она не возвращается — ни через час, ни через два, ни через три. После полуночи пробую дозвониться, но раз за разом натыкаюсь на «абонент временно недоступен». Пытаюсь убедить себя, что ничего страшного, поехала к родителям, но внутри тревога мешается с черной уверенностью: случилось что-то ужасное, непоправимое.

Не сплю до утра. Уже начинают завывать за окном первые троллейбусы, когда открывается дверь. Первую волну облегчения сносит валом ярости. Иду в прихожую, стискиваю за плечи, вмазываю в стену, смотрю в глаза.

Потому что знаю, где она была. Где и с кем…