Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 16

Иван

август 2022 года

Башка разламывалась от боли, глаза отказывались открываться, а кто-то целовал в щеку.

Сашка?!

Вчерашняя сцена на причале всплыла из памяти, как Левиафан, и заставила застонать сквозь зубы. Но что было дальше? Я помнил только то, как вернулся в дом и выпил еще. Потом — провал. Неужели мы с ней все-таки?..

По миллиметру открывая глаза, впуская под веки свет, яркий, как вспышка ядерного взрыва, увидел рядом морду Лисы. Она старательно пыталась меня разбудить мокрым холодным языком.

— Лис, иди на фиг! — рявкнул я и скривился от боли в висках.

Обиделась, ушла.

Ну и сволочь ты, Ваня, собаку-то за что? Она же как лучше хотела. И явно не с голодухи — в миске что-то лежало. Значит, Саша уже встала и позавтракала.

Боже, зачем я это ей вчера сказал? Зачем?!

Отвык от бухла, потерял квалификацию.

Первый год после развода пил как не в себя. Да и потом с Витюхой тоже неслабо. А когда тот уехал, одному стало не в тему. Или, может, слова отца Рафаила так зацепили?

Я тогда приехал к ним с похмелюги, и, видимо, он учуял перегар.

— Не в том, Ванечка, печали топишь, — только и сказал.

Но как сказал…

И с чего вдруг меня вчера пробило? Или, может, подумал, когда предлагал ей, что напьемся вместе и ляжем в постель? Потому что по пьяни будет уже все равно?

Две недели ада. Две недели боли в яйцах и хронического стояка, который уже и прятать перестал. Две недели тупой дрочки по ночам — хотя можно было просто встать и открыть дверь в соседнюю комнату. Подойти, сдернуть с нее одеяло, вместо него накрыть собою и трахать так, словно последний раз в жизни. Ведь знал же, она не оттолкнет. Потому что хочет того же.

Хочет — и точно так же понимает, что будет только хуже.

Поэтому… ничего не будет.

Две недели прошло, две осталось. Но уже не придется вот так целыми днями рядом, с утра до вечера.

Переболеть. Переломаться. На этот раз окончательно.

Правда, говорят, что наркоманию вылечить невозможно, а она… да, она мой наркотик.

И что я в ней нашел? Чем она меня так захватила?

Неужели только тем самым местом?

Да нет, конечно. Не только. Но сейчас я заставлял себя так думать. Хотеть ее — разрешил себе, когда понял, что не смогу… не хотеть. Но говорил, что, кроме желания, не осталось больше ничего. Потому что она все убила.

Нет, Ваня, мы все убили. Вместе. Каждый по отдельности, но все равно вместе.

Но почему? Может, просто не могли поверить, что все идет к концу? Казалось, как-нибудь рассосется? Что любовь можно отнести в химчистку, где ее приведут в порядок и вернут — как новенькую? Когда мы перешли ту черту, из-за которой обратного пути уже не было?

Я сел, переждал очередную ракетную атаку внутри черепа, добрался до ведра, выпил ковш холодной воды. На плитке на сковороде обнаружилась давно остывшая яичница. Да и чайник тоже был чуть теплым.

Часы показывали начало первого. Ну да, мужик сказал — мужик сделал. Сказал, до обеда будем спать — так и есть. Интересно, где она? Дверь в кубло открыта, в комнате пусто. Значит, в лабе.

Оделся, заглянул туда. Саша сидела за столом и что-то записывала в распечатанную таблицу. Подняла голову — глядя мимо меня, кусая губы.

— Привет…

— Давно встала? — я тоже не смотрел на нее.

— Давно.

— Слушай… — это мы сказали одновременно и оба замолчали.

— Прости, — разорвал паузу я. — Не знаю, что на меня нашло. Давно не пил. Забей. Ладно?

— Уже, — она опустила глаза на таблицу, что-то старательно подчеркивая в ней ногтем. — Кстати, можем сегодня никуда не ездить. Подождет денек. Завтра посмотрим побольше.

— Да нет, все норм. Ближе к вечеру. Пойдем к тем точкам, которые рядом.

— Хорошо. Только ты… поешь, ладно?

Саша сидела, ссутулившись, по-птичьи приподняв острые плечи, и я вдруг вспомнил — так же остро, — как однажды она стояла перед шкафом, собираясь на работу.

Она всегда была худой, а после больницы, выкидыша, антибиотиков похудела еще сильнее. К тому же снова открылась язва — строгая диета, лекарства.

— Ванька, я такая стала страшная, — Саша смотрела на себя в зеркале и чуть не плакала. Самый маленький лифчик, раньше безнадежно тесный, теперь предательски морщился, как и трусы на попе. — Все кости торчат. Все на мне болтается. Как из концлагеря сбежала.

Мне бы сказать, что она все равно самая красивая, а я ляпнул: мол это повод обновить гардероб, и скинул ей на карту денег.

Пошутил, козел!

Сейчас, оглядываясь назад, я понимал, насколько тупо себя вел. Тогда меня жрало чувство вины — и абсолютной беспомощности. Я не знал, что делать, и повелся на слова тещи: дай ей время, пусть отойдет. Просто молча ждал. Хотя наверняка она имела в виду совсем другое — насчет ребенка.

А ведь, может быть, именно отсюда и начала расти Сашина ревность, расширяя уже наметившуюся трещину? Я слишком мало говорил ей комплиментов, слов любви… да что там, я вообще мало говорил. Всегда казалось, что дела важнее слов. А она, наверно, чувствовала себя некрасивой, непривлекательной для меня, стала более закрытой, скованной в постели — потому что стеснялась своего тела? Боялась, что найду кого-то — поэтому и ревновала?

С трудом прогнав тугой ком сквозь пересохшее горло, я вернулся в комнату, согрел чайник. Через силу запихнул в себя холодную яичницу, подержал на ладони пачку аспирина. От похмелья он помогал хорошо, зато ковырял дырки в желудке. Бросил обратно на полку, лег.

Мысли потекли с того же самого места, на котором я их остановил. Как будто отжал кнопку «стоп». И было странно, что раньше не понимал вещей, которые сейчас казались элементарными. Или требовалось отойти на расстояние — чтобы увидеть?

Я опять вспомнил день святого Валентина, ту неожиданную вспышку страсти и несколько месяцев потом — когда мне казалось, что у нас снова все будет хорошо. Нет, что у нас уже все стало хорошо.

весна 2018 года

— Тебе идет!

— Правда? — Саша улыбается, глядя на мое отражение.

Стою у нее за спиной, положив руки на плечи. Наши взгляды встречаются в зеркале. Новое платье, новая прическа. Она всегда носила распущенные волосы, чуть ниже плеч, только кончики подравнивала. Иногда подкручивала щипцами или собирала в хвост. И вдруг подстриглась коротко. Не под мальчика, но все равно неожиданно. Даже лицо как будто округлилось, скулы не так выпирают. Но главное — в глазах снова появился подзабытый кошачий блеск, который действует на меня как конский возбудитель.

Пробегаю губами от уха по шее, к ключице, пробираюсь руками под подол, медленно поднимаюсь по обтянутым колготками бедрам.

— Ванька, я опоздаю, — запрокидывает голову мне на грудь, подставляет губы. — У меня первая пара сегодня.

— А мы быстро. Очень быстро. Даже не заметишь.

— Что значит, не заметишь? — возмущается, делает полицейский разворот и тянется к пряжке моего ремня. — Быстро — ладно, но заметить хочу.

Платье под мышками, колготки висят на одной щиколотке, брюки под коленями. Она сидит на столе, в опасной близости от недопитой чашки кофе, ноги закинуты мне на плечи. Быстро, жестко, глубоко. И громко. Соседи, наверно, в экстазе — ну и плевать. Пусть завидуют.

— В душ уже некогда, — спрыгивает со стола, хватает влажные салфетки. — Черт! Черт!!! Чуть не забыла!

Одной рукой натягивая колготки, другой Саша тянется к ящику стола и достает упаковку таблеток. Щелчком выколупывает одну, бросает в рот, запивает кофе.

— Саш… — поправляю сзади воротник платья, — а может, попробуем еще раз? У тебя там три штуки осталось…

Она вздрагивает, на пару секунд замирает, потом сдвигает брови.

— Вань, давай хотя бы до осени подождем, ладно? Я только-только в себя начала приходить после всего этого кошмара. Да и декрет чтобы не посреди учебного года.

— Ладно, ладно, — я поднимаю руки ладонями вперед. — Я только спросил.

Саша убегает, мне позже, могу спокойно привести себя в порядок.

Да ладно, я и правда просто спросил. Разведка.

Мне и так все нравится. Страшно спугнуть.

Мы снова выбираемся куда-то из дома — в кино, рестораны, клубы. Если погода позволяет, гуляем. По вечерам, если не работаем, то сидим, обнявшись, перед телевизором. И секс снова стал таким же срывающим крышу, как раньше.

Ну… мне хочется так думать, но на самом деле… Да, бурно, страстно, но что-то все-таки изменилось. Я не хочу сравнивать. Даже если стало иначе — лучше так, чем то, что было еще пару месяцев назад.

Но иногда словно что-то царапает. Тонко-тонко, как не до конца срезанная этикетка на рубашке.

Мы и раньше мало разговаривали, а сейчас, пожалуй, еще меньше. Мне всегда казалось, что высший пилотаж — это когда с человеком легко молчать. Но и молчание тоже стало другим. Как будто едешь в машине и понимаешь: что-то не так. Не ход, не звук двигателя, не вибрация, а что-то неуловимое — то состояние, которое передается через подпороговые чувства.

Иногда Саша так глубоко уходит в свои мысли, что не сразу реагирует, когда я к ней обращаюсь. Словно просыпается и не может понять, где она и что происходит. И кто рядом. Хочется спросить: Саш, о чем ты думаешь? Но знаю, что не ответит. Потому что уже пытался.

«Да ни о чем таком, Вань».

А в глазах… испуг? Как будто поймал на чем-то, что для меня не предназначено.

Гоню прочь ненужные мысли, но не всегда получается. И, вроде, поводов никаких нет, а по спине пробегает холодок, и волоски на руках встают дыбом.

Утром того дня… в день святого Валентина… Да, утром Саша молча собиралась на работу, о чем-то думая, и я даже поздравить ее не рискнул, опасаясь наткнуться на колючий взгляд. Решил, что лучше вечером. Куплю какой-нибудь торт — хоть чаю попьем.

А потом этот беспозвоночный хрен и совершенная неожиданная вспышка в машине. Я тогда чуть было не связал эти два факта, но потом, отматывая пленку назад, понял, что путаю причину и следствие. Исходная точка была раньше, а я ее проморгал.

Что-то изменилось в тот день, когда появилась Кира. Саша словно вынырнула из омута. Может, что-то промелькнуло у них в разговоре — заставившее ее встряхнуться, вспомнить, как у нас все было раньше. В конце концов, и тогда, на биостанции, все началось с Киры.

Новый виток?

Как бы там ни было, но уснувшая в Саше женщина вдруг проснулась, встрепенулась… Может, и крендель тот что-то такое почуял — феромонное?

Она теперь снова ходит в парикмахерскую и в салоны красоты, делает какие-то маски и всякие прочие женские штучки. Покупает новые шмотки, крутится в них перед зеркалом, рассматривает себя — уже не с ужасом, а с удовольствием. От нее бьет тем опасным электричеством, от которого не спасает никакое заземление. И я рад этому — так откуда же страх?

Или боюсь, что это преображение замечаю не только я?

Раньше я об этом не думал. Даже после той венерической истории. А если все-таки и думал, то быстро загнал подобные мысли куда-то очень глубоко. Но сейчас ревность приоткрывает один глаз, посматривает на Сашины новые юбки и новое задумчивое выражение — и тихо-тихо мурлычет на ухо пушкинское: «Уж нет ли соперника здесь?»*

Может, не для меня все это? Может, о ком-то другом она думает, лежа со мной в постели? Может, весь этот фейерверк в его честь?

Отгоняю сомнения пинками, они, как бродячие собаки, отбегают в сторону, но не уходят, крутятся поблизости, наблюдают. Ждут подходящего момента, чтобы наброситься всей стаей.

_________________________

*А.С. Пушкин. «Я здесь, Инезилья…»