Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 22

Иван

август 2022 года

Хоть я и отвернулся, но было поздно. Потому что затянуло в эти грозовые провалы и швырнуло в прошлое. В ту чертову ночь, когда ходил по квартире, как тигр по клетке, подыхая от ярости и ревности. Потому что знал, куда она ушла… к кому… Ненавидел ее, ненавидел себя. Ненавидел эту суку Соломину, а в ушах все равно звенели ее пьяные, сбивчивые слова:

— Да ей всегда было на тебя плевать, она никогда тебя не любила. Еще тогда, на практике — смеялась, что зацепила и водит на крючке. Ей от тебя нужны были только деньги. Поэтому и рожать не стала — сама говорила. Мол, если рожать, то от любимого, а не от кошелька. И с Магничем она трахалась с того самого времени, как он на факультет пришел. Они и не скрывались, сколько раз видела, как лизались по углам. И аудитории вечно искали свободные, чтобы перепихнуться. А потом она ехала домой — вовремя, не задерживаясь, как примерная жена. И смеялась над тобой.

Верил?

Не хотел верить. Но вот это «поэтому и рожать не стала»… В тот момент я даже не вспомнил о том, какое Саша приняла решение, когда я побоялся сказать ей: «рожай». Всплыло другое: «я только пришла в себя, дай мне время».

Словно замерз, застыл. И спохватился, когда Кира уже расстегивала на мне и тащила с плеч рубашку. И как знать, не была бы она такой пьяной…

Отодвинул ее, застегнулся.

— Не знала, что у тебя тату, — усмехнулась Кира. — Что это значит?

— Удача, — буркнул я. — Ложись спать. Я поехал.

— Что, все так же нехороша для тебя, да? — оскалилась, как разъяренная кошка. — Как и тогда? Все это время меня при себе держал только назло ей, да? Да ей похеру на тебя. Ну давай, беги. Беги к своей Шурочке, подбирай за Магничем объедки, если не противно хреном толкаться, где уже до тебя не раз топтались.

— Ну ты же не отказалась бы за ней объедки подбирать, нет?..

— Ваня!

Я вздрогнул и словно проснулся. И ведь смотрел же прямо перед собой — но ничего не видел! Хотел обойти Коник подальше, по глубокой воде, но каким-то образом оказался в ста метрах от берега. Саша привстала и с ужасом смотрела на белеющую прямо перед носом катера луду — плоский камень, полускрытый набегающей волной. Глушить двигатель было уже поздно. Попытался свернуть и все равно задел бортом. Скрежетнув мерзко, катер накренился, на пару секунд завис и тяжело перевернулся.

Холодная вода оглушила и ослепила. Плечо онемело от удара, катер накрыл собою, как крышка гроба, но я все же успел увернуться и выдернуть из-под него Сашу. Вынырнул, уже задыхаясь, вытолкнул на поверхность ее. Крикнул хрипло, давясь водой:

— Плыви к берегу!

Но она словно не слышала. Втягивала с шумом воздух, кашляла, таращилась дико из-под облепивших лицо волос и пыталась уцепиться за меня.

— Дура, плыви! Или сейчас оба утонем.

Отвесил ей оплеуху — вроде, очнулась. Подтолкнул, и она неуклюже поплыла. Я уцепился за киль катера, отдышался немного, поплыл следом. Хоть до берега было и недалеко, но стоянка с песчаным дном около нее осталась левее, а нас волна гнала на камни. Придется плыть лишних метров двести, чтобы выйти. Вода ледяная. Я-то вывезу, а вот Сашка?

Но она плыла — кашляя и дыша, как паровоз. Догнал ее, поддержал под живот.

— Как ты?

— Ни… ничего.

— Левее бери, вон туда, за скалы. Там мелко и песок.

Последние метров двадцать мне пришлось буквально тащить ее — пока не нащупал ногами дно.

— Все, становись, тут по шею. И давай к берегу. Видишь, где беседка? Выйдешь сама?

Она кивнула, но тут же оступилась и ушла с головой под воду.

— Держись за меня! — приказал, когда откашлялась.

Наконец мы выбрались и шлепнулись на прибрежную траву, пытаясь отдышаться.

— Это я виноват, — потер плечо, высморкался. — Задумался, не заметил. Черт…

— И что теперь? — клацая зубами, спросила Саша.

Снял с пояса рацию, попробовал включить — мертво. Ну кто бы сомневался! Так, спички. Когда работаешь у воды и на воде, первое правило: спички должны быть герметичны. Пусть все утонет на хер, но только не спички. Вытащил из кармана пакетик с застежкой — сухой!

Ну все, значит, не сдохнем!

— Теперь? Теперь костер будем разводить. Вон там поленница у беседки, сейчас идем и тащим на кострище побольше. Заодно согреемся немного.

— Вань, а вообще что делать будем?

Я заметил, как дрожат ее губы. Вот только истерики сейчас и не хватало для полного счастья. Поэтому рявкнул так, что ворона с карканьем сорвалась с куста:

— Я сказал, костер будем разводить. Что непонятно?

Она дернула плечом и пошла к поленнице.

«Сначала берут жаркие дрова, быстрые», — вспомнил я.

Он что, знал?!

Может, и знал…

— Саша, хвойные бери. Елку, сосну. Березу не надо пока. Потом.

Рубить деревья в парке категорически запрещалось, на всех туристических стоянках были вот такие поленницы. За самовольную вырубку мог прилететь очень неслабый штраф. Интересно, хватит ли этих дров, пока нас не найдут?

Мы таскали охапки поленьев к кострищу почти бегом, разве что пар не шел, но все равно в мокрой одежде было адски холодно. Градусов пятнадцать, не больше, плюс северный ветер. По ощущениям, хорошо если десять.

Да, попали конкретно…

Топора нет, бревен нет, даже чурбаков, все поколото. Нодью* не сделаешь. Только костер-грелку — пионерский, он же скаутский. Поленья домиком, а под ними растопка. За растопкой отправил Сашу. Мог и сам, конечно, но гонял ее, чтобы не стояла, не сидела — была в движении. Не дай бог еще одно воспаление легких подхватит. Пока она собирала мох, щепки, бересту, натаскал от воды камней и сложил экран. Кривой, конечно, и маленький, но все лучше, чем ничего. И тепло будет отражать, и от ветра прикроет, и одежду на нем развесим.

— Вань, и все-таки, что будем делать? — спросила она уже более-менее спокойно, когда огонь начал разгораться.

А вот это больше похоже на конструктивный разговор.

— Саша, рация сдохла. В Куге нас никто особо не ждет. Ну удивятся, что за жрачкой не приезжаем, но не сразу. Так что хватятся не скоро. Катер на дно лег, вытащить только буксиром можно. Плыть? Ну сама понимаешь. Вода холодная, ветер, а мы в самом, считай, центре озера. До ближайшего острова где-то с километр, но он дикий, там даже стоянки нет. До Ильинского — почти два. Так что не вариант. Единственное, что мы можем сделать, — это сидеть ровно и ждать, когда за нами приедут. То есть не за нами, а посмотреть, что тут за пиздец творится. Раз в несколько дней из Пудожа делают пожарный облет. Когда видят костры, запрашивают визит-центр, санкционировано ли в таком-то месте безобразие. Поэтому жечь будем, пока не приедут взять нас за жопу и примерно наказать. Если спалим все дрова раньше, придется собирать хворост.

— А есть что будем?

— Рыбу, грибы, ягоды. Если повезет, может, птичку поймаем. Это не самая большая проблема. Сейчас главное — высохнуть и согреться. Раздевайся!

— Что?! — вытаращила глаза Саша.

— Я не по-русски говорю? Или у тебя вода в ушах? Раздевайся. Живо!

— И так высохнет, — набычившись и глядя в огонь, буркнула она.

— Саша, больница ближайшая в Пудоге. Но не факт, что ты до нее доберешься, просидев ночь на ветру в мокрой одежде. Не вынуждай меня прибегать к грубой силе.

Не желая тратить время на споры, я встал и начал раздеваться сам. Совсем, догола. Эротики в этом было — ноль без палочки. Абсолютно без палочки, потому что палочка грустно скукожилась от холода и на чьи-то там косые взгляды не реагировала.

Растянув одежду на камнях и палках, я посмотрел на нее.

Мамой клянусь, если эта идиотка сейчас не…

Словно услышав, Саша стиснула челюсти, сняла сначала куртку, потом толстовку и зависла.

— Да не смотрю я на тебя, — закатив глаза к быстро темнеющему небу, я отвернулся.

Конечно, не смотреть на нее все то время, пока шмотки будут сохнуть, не получится, но пусть сначала разденется. Потом уже вряд ли ломанется одеваться обратно. Очень хотелось подобраться к огню поближе, так, чтобы шерсть запахла паленым, но ясно было, что на кортанах долго не высидишь, а устраиваться голой жопой на песке или полене не лучший вариант. Пока еще не совсем стемнело, надо было обследовать беседку, вдруг там забыли или бросили что-то полезное.

Саша стаскивала с себя последние причиндалы и развешивала рядом с моими, а я, дрожа на ветру, пошел на разведку. В беседке обнаружились две сырые газеты, пластиковая миска и ржавый нож с треснувшей ручкой.

Несмотря на весь мрак ситуации, не смог удержать нервный смешок. Опять нож с миской! Вот только стояка для полного счастья и не хватало. А кстати, и нож, и миска пригодятся. Где-то здесь родничок есть. Отмыть миску — и будет во что воды набрать.

Родник нашелся, миску отдраил песком, а заодно приметил густой белый мшаник. Отнес к костру нож и миску с водой, вернулся и нагреб большую охапку сухого мха.

— Садись, — бросил его у самого огня и разровнял ногой.

Уговаривать Сашу не пришлось, тут же села на него, подобрала колени к подбородку, обхватила себя руками. Сжалась так, что броненосец обзавидовался бы.

— А ты?

— Сейчас принесу еще.

Ходил туда-обратно четыре раза, выполол весь мох в округе, но теперь можно было не только сидеть, но и спать. Хотя спать… ну да, придется по очереди. Такой костер горит быстро, только подкидывай. И правда, сначала смолистые полешки, чтобы хорошо разгорелось, а потом березу и ольху — чтобы долго отдавало тепло.

У костра всегда так — спереди жарко, а корма мерзнет. А если голяком, то вообще капец. И комары жрут. Вот и приходится то одним боком, то другим — как на вертеле. Вставал, одежду на камнях переворачивал, чтобы сохла быстрее, снова садился. А как только немного согрелся, стало, мягко говоря, неспокойно.

Ночь, звезды, костер, а рядом — голая женщина, которую знаешь до миллиметра, и не только снаружи. И вот точно так же, как она, прижимаешь колени к груди и стискиваешь зубы. И пытаешься думать о том, как завтра рыбу ловить. А сердце частит, и жар уже не только от огня, но и изнутри, так и прет. И голова кружится — как будто пьяный.

А она дрожит и прячет лицо в коленях. Влажные волосы падают на плечи, позвонки проступают под кожей… так беззащитно, хочется дотронуться до каждого по очереди, сосчитать. Руки в мурашках, неровный, мерцающий свет играет на коже.

— Замерзла… лягушонка?

Слова как будто пробиваются из-под сугробов прошедших лет… Осенью, когда еще не топили, она всегда мерзла. Ходила в свитерах и шерстяных носках, а в постель ложилась в байковой пижаме на футболку. А я выковыривал ее из этого кокона, прижимал к себе, грел…

Она поднимает голову, смотрит на меня — словно пытается понять, кто я, о чем говорю. Губы дрожат, глаза блестят, наливаясь слезами. Всхлипывает громко, и тут я не выдерживаю — обнимаю и прижимаю к себе так крепко, что самому становится больно.

Из-под ее замерзшей кожи пробивается тепло. Так привычно шалею от запаха, смешанного с дымом костра, втягиваю его, захлебываюсь, как будто это вода, а я не пил три дня. Запускаю пальцы в волосы, и пряди текут между ними, как струйки. Нахожу ее губы и окончательно схожу с ума от того, как они открываются навстречу мне.

И все на свете теряет смысл. Все — кроме нее. Все, что было… все, что будет… Ничего этого нет. Есть только сейчас — то мгновение, в котором мы рвемся навстречу друг другу. Рвемся так, как будто нас эти годы держали в цепях. Или мы сами себя держали и не пускали?

Не могу оторваться от нее, от мягких, чуть обветренных губ. Как будто отпущу — и она исчезнет, уже навсегда. От одной мысли становится так страшно, что сжимаю ее еще крепче. На бедрах останутся следы от пальцев, хотя… на моей заднице, наверно, тоже. И ты боишься, что я вдруг пропаду, испарюсь, растаю, как призрак? Не отпускай, держи меня крепче, слышишь?

Как же я жил без тебя, Сашка? Ненавидел, пытался забыть — и все равно скучал.

С сожалением отпускаю губы, соскальзываю по шее к груди, и соски туго сжимаются под языком. Обвожу по кругу, втягиваю, кусаю, а руки уже бегут по животу, гладят лобок, разводят бедра, которые, кажется, только и ждут этого нажима, чтобы распахнуться призывно. Пальцы входят легко и глубоко — туда, где так тепло, влажно, скользко. Ты ведь ждешь, да? Ты ведь хочешь? Ну скажи, хочешь?

Она дрожит — и теперь уже наверняка не от холода. Заставляю ее лечь на мох, мягкий, как перина, наклоняюсь, собираю языком горьковато-соленый сок, ловлю ее стоны. Поглядываю снизу вверх, встречаю взгляд из-под опущенных век. Ты же любишь смотреть, так смотри! И помоги мне, так горячо, когда наши пальцы встречаются в этой двойной ласке.

— Иди ко мне! — шепчет она, но я медлю.

Поддразниваю прикосновениями пальцев и языка — то легкими, едва ощутимыми, то тяжелыми, тягучими. Ее рваное судорожное дыхание еще сильнее заводит, сплетаясь с плеском волн, шепотом ветра в вершинах деревьев и потрескиванием поленьев в огне.

Помнишь, ты хотела оказаться на необитаемом острове? Ну вот, мы здесь. На много километров никого вокруг. Только звезды смотрят на нас и ночные птицы. А еще — наверно — озерные духи и та самая перебитая здесь, на Конике, белоглазая чудь.

Она уже не может ждать. Извивается, тянет к себе, обхватив вокруг спины ногами. Вхожу так, как она любит, — резко и глубоко. Ее дрожь колет кожу, передается мне. Каждым движением перетекаем друг в друга, как будто кровь становится общей. То ускоряю темп, то замедляю, впиваясь в ее губы, заставляя дышать со мной одним воздухом.

Из последних сил сдерживаю себя, дожидаясь ее, хотя уже совсем рядом, в секунде, в миллиметре, горячая распирающая судорога, похожая на извержение вулкана. Запрокинув голову, она изгибается с долгим грудным стоном, и в самый последний момент вспоминаю, что надо выйти.

Успел или нет? Кажется, успел — на ее бедре липкая теплая влага. Она лежит с закрытыми глазами, с той особой загадочной улыбкой, словно из другого мира. Опускаюсь рядом, обнимаю, жалея, что не могу обвить собою всю-всю, с ног до головы.

Вот так не замерзнешь. Я тебе не дам…

______________

*долго горящий, тлеющий костер из нескольких больших бревен