Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 13

Александра

июль 2022 года

Где-то на третий или четвертый день мне уже казалось, что мы раскатываем по озеру как минимум месяц. Однообразие отупляло до состояния автопилота.

Вода, вода, вода… Брызги воды, запах воды, белесое от влаги низкое небо, похожее на затертые, застиранные джинсы. Острова, поросшие лесом. Скалы и валуны. Нежаркая, но изматывающе душная погода. Пробы, записи…

Однако был в этой монотонности один плюс, и довольно жирный. Она гасила эмоции. Мысли, само собой, никуда не девались, потому что мы почти не разговаривали, но они стали какими-то… я даже не знала, как это назвать. Более трезвыми, холодными. Я словно смотрела на нас двоих со стороны. Или откуда-то сверху, с этого полинявшего неба. Не только на нас нынешних, но и на тех, какими были когда-то.

Может быть, именно этого отстраненного, обреченно спокойного взгляда мне и не хватало раньше, чтобы во всем разобраться?

Да, исправить уже ничего нельзя. То, что нас по-прежнему тянет друг к другу, ничего не меняет. Наоборот, только усугубляет. Потерять доверие легко, вернуть — практически невозможно. Как только мы перестали верить друг другу, в эту трещину стали просачиваться ревность, подозрения, обида, желание досадить… отомстить? Чем дальше, тем больше, больше.

А ведь я сама привела Киру к нам домой. Еще до того как она вернулась в универ. Зачем? Ведь я уже тогда перестала безоглядно доверять Ивану. Иначе чем объяснить эти уколы ревности, когда он где-то задерживался или, к примеру, придирчиво подбирал перед зеркалом галстук к рубашке?

— Класс, — говорила я с противной улыбочкой. Вроде бы в шутку, но… — Девочки оценят. Ах, скажут, какой наш Лазутин няшечка.

А если Ванька злился, эти уколы становились еще глубже, еще больнее.

Iuppiter iratus…* не так ли?

Сейчас, когда я сидела на корме, положив ноги на теплую спину Лисы, и смотрела Ивану в затылок, вдруг пришло в голову странное.

А не провоцировала ли я его подсознательно, приглашая Киру в гости? Нет, не в самый первый раз, когда она напросилась сама, а потом. Иначе зачем так пристально следила за ней, за ним — за ними обоими? Наблюдала, как они смотрят друг на друга, как разговаривают. Чего я добивалась, что хотела увидеть? Убедиться, что все выдумываю, что они друг к другу равнодушны? Или, наоборот, искала подтверждений, что мои подозрения имеют под собою почву? А может, даже хотела этого?

Ученый — это не диплом, не диссертация с научным званием. Это особый модус — что вивенди, что операнди**. В первую очередь, склонность и способность к анализу. Вот только в личных отношениях у нас обоих этот режим почему-то отключался. Голова вчистую проигрывала влечению и эмоциям. Но сейчас, когда я сидела и смотрела в озерную бесконечность, многое виделось совсем иначе. Телесное волнение никуда не делось, но оно стало фоновым, похожим на белый шум. Зато чувства не кипели, не бурлили, как раньше, словно остуженные водой и ветром.

Иван тоже о чем-то думал, уходя глубоко в себя. На точках глушил двигатель, разворачивался поперек волны и против ветра, чтобы не так сильно сносило, молча брал прибор и опускал в воду. Я, конечно, могла и сама, но с риском свалиться за борт, что, видимо, представлялось ему большим злом.

Маршрут менялся мало, разве что направление: если надо было забрать из Куги продукты, то южную часть озера оставляли на вечер. Ну и к островкам, по туалетным делам и чтобы размять ноги, приставали к разным. Где-то были полусгнившие мостки, а где-то приходилось, закатав штаны до бедер, соскакивать с борта в воду. Кстати, проблему штанов я решила: надевала тонкие трикотажные лосины, а сверху шелестяшку. Тоже парник, конечно, но хлопок хотя бы впитывал пот. Ну а в дождливые дни в самый раз приходились вейдерсы в комплекте с курткой и дождевиком сверху.

На некоторых островах были туристические стоянки с кострищами и местами для палаток, а где-то все выглядело так, словно там вообще никогда не ступала нога человека. Сказочная красота! А вот заброшки производили тягостное впечатление. В одних было всего два-три дома, в других побольше, но отовсюду люди давно ушли, бросив все ненужное. Покосившиеся стены из полусгнивших серых досок и бревен, слепые оконца, провалившиеся крыши и высокий, до пояса, бурьян. Плеск волн и заунывный вой ветра над всем.

Я находила в этом что-то созвучное нашему настроению. Мы оба были как эти брошенные деревни. Пустые, разрушенные…

— Что это? — спросила я, увидев рядом с одним таким домом воткнутый в землю ржавый нож. Он торчал острием вверх, под углом, а под ним стояла позеленевшая от плесени и патины миска.

— Заговор на стояк, — усмехнулся Иван.

— В смысле? — не поняла я.

— В буквальном — чтобы член стоял. Озерных духов об этом просят, еще с языческих времен. До сих пор практикуют. На нож воду льют, чтобы в миску стекала, и дают мужику пить утром и вечером. А когда льют, приговаривают: «Как нож стоит крепко, не сгибается, не шатается, так бы и хуй раба божьего такого-то перед женским мясом не сгибался бы, не шатался бы». Цитирую дословно. Это мне дед Ленька рассказывал, а его предки здесь всегда жили.

Меня словно кипятком окатило, и я отвернулась, чтобы Иван не увидел моего лица.

— Карелы? — спросила, лишь бы не молчать.

— Нет. Коренные волозеры — потомки вепсов. Когда новгородцы начали их теснить, одни ушли дальше на север, других перебили, третьи смешались с пришлыми. Интересно, что у женщин здесь еще встречаются характерные черты: волосы желтые, нос и скулы широкие, кожа очень светлая. А мужчин уже и не отличить. Ладно, пошли на катер.

Я посмотрела на него искоса, и воздух вдруг застрял в горле, став твердым и колючим. Иван стоял, засунув руки в карманы, глядя себе под ноги, и выражение на лице… я узнала его.

Флеш — короткий, жгучий, как укус овода. Как тогда — точно такой же взгляд под ноги и голос… словно издалека, глухой, лишенный интонаций:

— Саша, я приму любое твое решение…

январь — июль 2017 года

— Дети, а вы насчет детей-то не думаете? Ну правда, хочется уже с внуками понянькаться. Защитились оба, преподавать остались. Чего ждете?

— Пап… — я морщусь, Иван с преувеличенным вниманием смотрит в тарелку. — Не обижайся, но не надо об этом, ладно? Когда соберемся, скажем.

— Хорошо, хорошо, — он машет руками: мол, все, больше не буду. И тут же продолжает: — Все у вас теперь задом наперед. Кандидатскую в двадцать пять, докторскую в тридцать, а детей потом в пятьдесят пусть суррогатная мамка рожает.

Ванька бросает на меня косой взгляд, я раздраженно дергаю плечом. За неделю это уже второй такой разговор. В прошлые выходные мы были у его родителей, и там нам выдали то же самое. Люсенька в двадцать четыре года ждет третьего, у Илюши с Сонечкой доченька, а вы что же?

А мы… а мы думаем. И думки эти какие-то неопределенные. С одной стороны, мы и хотели бы ребенка, а с другой… Стыдно признаться, но меня это пугает. И мне кажется, что Ивана тоже. У нас уже сложился свой ритм, привычки, ритуалы — образ жизни, в котором львиную долю занимает работа, и я никак не могу представить, что все это придется менять. Мне кажется, я буду ужасной матерью, потому что нет во мне этой потенциальной любви к своему детенышу, которого пока даже в проекте не существует.

Едем домой, и я вижу, что Иван злится. Молчит, но между бровей четко прорезалась сердитая складка.

— Ванька, будешь так морщиться, станешь… морщинистым. Дедом.

— Слушай, Саш… — он резко сигналит какому-то оборзевшему Опелю. — А может, они правы, а мы нет?

— Кто прав? — ох уж эта моя привычка задавать бессмысленные вопросы, чтобы не отвечать самой!

— Родители. Наши. Может, и правда уже пора? Размножаться?

— Не знаю, Вань. Но мне кажется, это решать нам, а не им. Нет?

— Нам, конечно. Поэтому и спрашиваю.

— Ну давай обсудим, — вздыхаю, глядя в окно. — Только не здесь и не сейчас.

— Саша, — Иван чуть повышает голос, — когда ты говоришь «давай обсудим», это означает, что ты не хочешь ничего обсуждать. Просто скажи честно, ты не хочешь детей вообще или не хочешь детей от меня?

— А вот это уже запрещенный прием! — возмущаюсь я. — Что я должна на это ответить? Если совсем честно, я не знаю, хочу ли детей. Вообще. С одной стороны, ужаса эта мысль не вызывает, и я точно не чайлдфри. С другой, горячего желания тоже нет, потому что… да, может, эгоистично, но это будет уже совсем другая жизнь. И знаешь, мне кажется, это нечестно по отношению к ребенку: рожать потому, что так надо, и в надежде, что удастся его полюбить. А еще кажется, что ты тоже особым желанием не горишь. Иначе сказал бы как-то по-другому. Ну там… не знаю… Саша, давай уже ребенка родим. Или что-то в этом роде.

— Саша, давай родим ребенка.

— Нет. В смысле… нет, это так не работает. То есть это работает не так. Такие вопросы вот так не решают.

— Так, не так, — передразнивает Иван. — Ладно, проехали.

Но проехать не получается. Мы снова и снова возвращаемся к этой теме — и не можем ничего решить. Пока у меня не лопается терпение.

— Хорошо, — я достаю из тумбочки блистер с таблетками и показываю ему. — Видишь, это последние. Пусть решают в небесной канцелярии. Раз мы не можем сами.

— Хочешь сказать, просто не будем предохраняться? — Иван с сомнением выпячивает губу. — Учитывая, что мы трахаемся каждый божий день, это русская рулетка с пятью патронами. А может, и с шестью.

— И что? А вдруг кто-то из нас бесплодный, а мы и не знаем?

В первый день месячных, когда я не начинаю новую упаковку, мягко говоря, не по себе. В первый день следующих — тоже. Только уже по другой причине.

А что, если правда?

Да ну, глупости. В первый месяц редко у кого получается забеременеть. Организм должен перестроиться.

Второй месяц, третий, четвертый — я реально начинаю нервничать. Одно дело, когда у тебя есть возможность, но ты ее не используешь, и совсем другое — если оказывается, что возможности нет.

— Саша, прекрати психовать! — психует Иван. — Во всех интернетах пишут, что до года нечего дергаться.

Ага, походу, ты тоже дергаешься. Раз читаешь на эту тему интернеты.

В июне я умудряюсь подхватить простуду, которая буквально за несколько дней перерастает сначала в бронхит, а потом опускается ниже. Да так резко, что на скорой увозят в больницу. С пневмонией, отеком легких и сомнительным прогнозом. Несколько дней на ИВЛ, лошадиные дозы лекарств, а потом, когда становится немного лучше, задержка — и две полоски на тесте.

Учитывая мое общее состояние и то, сколько всякой химии в меня влили, врачи не то чтобы прямо настаивают, но настоятельно рекомендуют беременность прервать. Я чувствую себя буквально размазанной, совершенно обессиленной. Иван, узнав новость, долго молчит, глядя под ноги.

— Вань, мы должны решить это, — не выдерживаю я. — Само не рассосется. Или рожать, но ребенок, скорее всего, будет больным. Возможно, очень сильно больным. Да и я неизвестно как это перенесу. Или делать аборт. Прямо сейчас, не откладывая.

Вот тогда-то он и говорит это:

— Саша, я приму любое твое решение.

Я надеялась, что мы все-таки — наконец! — обсудим, вместе. Но фактически Иван спихивает все на меня. Ну да, «твое тело — твое дело»***. Как будто не имеет к этому ребенку никакого отношения.

Меня словно ледяной водой окатывает, с головы до ног. Немеют пальцы, ноет желудок — это обычное. И трудно дышать — ну так меня предупредили, что одышка пройдет не сразу.

— Тогда… — я не узнаю свой голос. — Тогда я буду рожать. Будь что будет.

Видимо, мое тело слишком ослабло после болезни или этот ребенок изначально был нежизнеспособен. Так или иначе, через месяц я его потеряю. Будут слезы, будет депрессия, попытки Ивана и родных утешить, убедить, что в этом нет ничьей вины, что так уж вышло. Я снова с головой окунусь в работу. Когда в конце осени он осторожно поинтересуется, не повторить ли нам попытку, подчеркнуто спокойно попрошу подождать. Дать мне время прийти в себя. Больше разговоров на эту тему у нас не будет — до весны, когда все резко изменится.

Уже потом, после развода, я подумаю о том, что так и не смогла его простить — за то, что переложил решение и ответственность на меня.

Да, первой трещиной в наших отношениях стали венерические болячки, притащившие с собой хвост недоверия. Хотя врач и сказала, что это может быть привет из прошлого, у меня никак не получалось на все сто процентов поверить, что это не подарок из настоящего. И я понимала, что у Ивана наверняка те же мысли обо мне. Не будь этой трещины, скорее всего, и неудачную беременность мы пережили бы легче. Ну а потом все пойдет вразнос, набирая обороты все быстрее и быстрее.

_____________

*Iuppiter iratus ergo nefas (лат.) — «Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав», крылатое выражение, приписываемое Лукиану

**Modus vivendi (лат.) — образ жизни. Modus operandi (лат.) — образ действия***имеется в виду известный феминистский лозунг «My body — my choice» (англ.), связанный прежде всего с вопросами телесной автономии и абортов.