Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 23

Александра

Я проснулась от холода и от назойливой комариной песни над ухом. Иван спал, уткнувшись мне в плечо. Ночью он несколько раз поднимался, подбрасывал поленьев и снова ложился, обнимая меня крепко, но к утру все-таки заснул: костер еле тлел. Солнце едва поднялось над водой, раскрасив ее золотисто-оранжевым, и тут же нырнуло в белесую дымку тумана. Трава вокруг поседела от холодной росы.

Осторожно выбравшись из-под руки, я встала. Ноги и шея затекли, везде, где только можно, набился проклятый мох. Желудок тихо скулил.

Послушай, начала я торг, давай ты сейчас не будешь ныть, ладно? Все равно нет ни таблеток, ни еды, ничего. Если выберемся отсюда, сядем на диету, пропьем курс. Я тебя даже на гастроскопию свожу, честно-честно.

Да, конечно, забурчал он переливисто, знаю я тебя, поедешь в Сочи и будешь аджику жрать.

Одежда на горячих камнях почти высохла. Еще бы часок — и была бы совсем сухая. Но я уже не стала ждать, натянула все.

Божечки, какой кайф! Хотя и воняет мерзко дымом. Надо адово вымокнуть, замерзнуть и провести ночь голой на ветру, чтобы понять это.

Угу… не хуже, чем трахнуться с мужиком, без которого тебя ломало почти три года. Потому что только с ним тебе по-настоящему хорошо. Только он знает тебя так, как не узнает больше никто и никогда.

Но если бы дело было лишь в этом…

Я посмотрела на спящего Ивана. Разбудить? Накрыла курткой, подкинула в костер несколько поленьев, под них — мха, чтобы побыстрее разгорелось. Оставшаяся в миске вода показалась ледяной, аж зубы заломило. Даже не посмотрела, откуда Иван ее принес. Вроде, куда-то за беседку ходил.

Именно там родник и нашелся. Я умылась, наполнила миску. Как бы воды согреть? А ведь даже видео смотрела, как из бересты котелок делают. Только ничего не запомнила. Разве могло в голову прийти, что вот такое может случиться?

Зашла в беседку, села на скамейку у стола, глядя на озеро. Тишина, только птицы пробуют голоса. Ветер свернулся в полный штиль. На воде ни единой морщинки, сливается с небом так, что островок — скала с тремя соснами — словно висит в воздухе. И я сама сейчас как этот островок… между прошлым и будущим.

Когда я думала о сексе с Иваном — и в тот вечер в бане, и потом, — казалось, что случись это, и обязательно будет мерзкое послевкусие, хуже похмелья. Но сейчас было как-то… странно. Так же тихо внутри, как и вокруг меня. Чем-то напоминало утро первого января. Такое же нереальное, на стыке старого и нового.

А еще накрыло горечью, как язык от разгрызенной вишневой косточки.

Что же мы сделали с собою? Зачем?

Показалось вдруг, что я лет на сто старше той глупой девчонки, которая считала себя такой тонкой, такой сложной… Прямо как экзистенциальный парадокс, гласящий, что психологически и эмоционально развитый человек может выстроить отношения с кем угодно, но, выйдя на этот уровень, теряет желание выстраивать отношения вообще. А на самом деле глупая девчонка Саша Лазутина была просто инфантильной дурочкой, жившей в волшебном царстве без проблем. И когда проблемы все-таки ее догнали, она сломалась, столкнувшись с первой же из них.

Да нет, мы оба были такими. Абсолютно одинаковыми. И никакие отношения не строили, а просто жили рядом, занимаясь тем, что нравится. Учеба, работа днем, улетный секс ночью. Мы не врастали друг в друга, не заполняли собою. Становились одним целым только телесно — но не душою.

Почему? Не хотели? Скорее, не умели, не знали как. Но даже не пытались учиться. Казалось, что все это должно появиться само, по волшебству. А если не появилось — значит, у нас все плохо.

А еще показалось, что за эти три с лишним недели я поняла и узнала Ивана лучше, чем за семь лет вместе. А ведь мы даже толком не разговаривали. Я просто попыталась… захотела и попыталась осмыслить все, что с нами произошло. Перебирала воспоминания, как четки, смотрела с одной стороны, с другой, думала… И многое видела совсем иначе. Словно ставила пометки маркером: вот тут была виновата я, тут он, а тут — оба.

И вдруг новым смыслом наполнились слова отца Рафаила.

«Можно начать что-то новое. Не обязательно вам двоим. Может, и с другими. Но пока не отпустите друг друга, не поймете и не простите, и с другими ничего не выйдет. Так и будете возвращаться в прошлое — и умом, и страстями».

Я хотела этого — понять и простить. Даже если это означало расстаться навсегда. Сбросить груз вины, обиды, разочарования, взлететь в это серое небо, как чайка.

Отпустить…

Потому что я не представляла, как можно вернуться домой — вдвоем! — и жить дальше, будто ничего не произошло. И как жить по-другому, тоже не представляла.

Ну что ж… значит, придется попрощаться. И эта близость была вот таким прощальным подарком судьбы. Остро, горячо, нежно… Так сладко — и так горько.

И показалось вдруг, что теперь, после этой ночи, просто не должно остаться каких-то недомолвок. Даже если будет больно — а оно будет, непременно будет.

«Кто знает, вдруг случится что-то, и вы уже не сможете уйти от разговора»…

Иван говорил, отец Рафаил прозорливый. Знает, что должно случиться. Ну, не буквально, конечно, но что-то ему открывается. Вот оно и случилось — сразу же после его слов. Мы вдвоем на острове, и некуда деваться. Только он и я. И нам придется наконец поговорить. А если не получится и сейчас… ну что ж, значит, это в принципе невозможно.

— Ты здесь?

Я вздрогнула и повернулась, едва не разлив воду в миске. Так задумалась, что не заметила, как он встал и оделся, не услышала шагов.

— Ты знаешь, как из бересты котелок сделать? — спросила, пытаясь улыбнуться. — Воды согреть. Можно земляничные листья заварить, будет чай.

— Умею. Наберешь листьев? А потом червей накопаю, удочку сделаю и рыбу половлю. У родника глина есть, можно будет запечь.

— Да, наберу. И грибов поищу. Ты говорил, тут много. И ягод. С голоду точно не умрем.

— Саш… — Иван поднялся по двум скрипучим ступенькам, подошел ко мне. — Как ты?

— Нормально, — я нерешительно дотронулась до его руки. — Спасибо, Ваня.

Раньше между нами тоже было напряжение, но сейчас оно стало другим. Не густым, вибрирующим, отдающим в животе, как гул трансформаторной будки, а больше похожим на писк комара. Тоненько и неотвязно. Все время казалось, что не хватает воздуха, и хотелось вдохнуть поглубже. Наверно, давление болталось где-то под плинтусом, но тонометр и таблетки кофеина остались в другой жизни.

Иван ловко скрутил котелок-шаркунок из бересты, наполнил водой, подвесил над костром. Вот ведь загадка — как получается, что и не течет, и не горит? Когда вода закипела, бросили горсть земляничных листьев. Отвар, конечно, мало напоминал чай, но вкус был приятным, и согрело. Пили по очереди, через край.

— Все прелести первобытной жизни, — усмехнулся Иван. — Помнишь учебник «История древнего мира»? Сейчас мужчина будет охотиться на мамонта, а женщина займется собирательством. Для начала нужна палка-копалка. Червей нарыть. Только огонь запалим покрепче и повонючей. Мне комары ночью все задницу сожрали. Ну и чтобы видно было издалека. Если вдруг вертолет услышим, будем плясать у костра, орать и махать руками.

— Знаешь, за все время, пока я здесь, слышала вертолет раза два, — засомневалась я. — Они правда летают?

— Летают, — как-то не слишком уверенно ответил Иван. — Но без четкого графика и маршрута. Тебе когда уезжать-то?

— На крайняк в воскресенье. Самолет в понедельник вечером. В отпуск.

— И куда?

— В Сочи.

— В городе Сочи темные ночи… Еще три дня. Ну будем надеяться, что нас все-таки найдут. Ладно, за дело.

Ржавым ножом он срезал подходящую хворостину, выдернул из капюшона куртки шнурок, привязал к нему мой от толстовки и задумался.

— Крючок, крючок… Из чего бы сделать крючок?

— Булавка подойдет?

Папа много чего рассказывал — лайфхаки на случай чрезвычайной ситуации, но мне в одно ухо влетало, в другое вылетало. Хотя некоторые вещи все-таки уложились. Например, всегда иметь при себе английскую булавку.

— Да, давай.

Я отстегнула от внутреннего шва куртки булавку, Иван разогнул ее, подцепил к шнурку, ножом спилил острый кончик. Потом взял палку и начал высматривать место, где могли водиться дождевые черви. Я вспомнила, что видела в беседке газеты, и пошла за ними.

— Левее держись, — предупредил Иван. — Справа болото. Если что — кричи.

— А тут звери есть? — уточнила я.

— Зайцев видел, белок. Ну и всякую срань мелкую.

Ягод и грибов действительно было столько, что далеко отходить не пришлось. В один кулек, свернутый из газеты, я складывала грибы, привередливо отбирая только крепенькие молодые белые: боровики с шоколадными шляпками, более светлые березовые и дубовые. Второй кулек быстро наполнялся ягодами: горсть в него, горсть в рот. Желудок, видимо, понял, что пришли лихие времена, и смиренно помалкивал.

Хоть мне и доводилось бывать «в поле» в диких местах, столько лесных ягод сразу я еще никогда в жизни не видела. Все вокруг было красно-черным. Черника уже перезрела и осыпалась прямо в кулек, стоило только дотронуться до куста. Под нее маскировалась мелкая черная шикша, кислая и водянистая, но ее я брать не стала, как и костянику. Зато голубую восковатую гоноболь — с большим удовольствием. И мамуру, похожую вкусом одновременно на персик и ананас. Морошка еще не дозрела, брусника тоже, но и без них кулек наполнился быстро.

На острове мне не понравилось и в первый раз, а сейчас и вовсе было жутко. Не оставляло ощущение, что кто-то смотрит на меня и читает мои мысли. Как будто снова голая, только не снаружи, а изнутри. И как будто этот невидимый наблюдатель оценивает каждый мой поступок, каждое слово.

Когда я вернулась к костру с добычей, Иван уже потрошил рыбу. Три крупные обезглавленные тушки с распоротыми брюшками лежали рядом.

— Что это? Окунь? — удивилась я. — Такой здоровый?

— Мелких я выбрасывал. Они тут дурные, на голый крючок идут, лишь бы блестел. А за червя драку устраивают. Халявщики, — Иван усмехнулся и оценил мою добычу: — Умничка. Сейчас мы их грибами набузуем. Плохо, что без соли, но я тут где-то гусиный лук видел, все не так пресно будет. А ты сейчас возьми миску, сходи к роднику и набери глины. Немножко водичкой разведи, чтобы густая была, но мазалась хорошо.

Вернувшись с глиной, я сложила вместе несколько поленьев, сверху насыпала мха и села, как на табурет, наблюдая за Иваном. Он набивал рыбу грибами, мелкими луковичками и какими-то травками, густо обмазывал глиной и палкой зарывал в угли костра.

Как давно мы не делали ничего вместе. Я забыла, когда это было в последний раз. Кажется, у нас вообще не было общих бытовых проблем. Готовила я не каждый день, продукты привозила доставка, для уборки вызывали клининг. У нас не было даже нужды заработать на все это денег. Они падали на карточку, как снег или дождь, а зарплаты мы тратили на свои личные прихоти. Вот и задумаешься, а хорошо ли это, когда вообще не беспокоишься о хлебе насущном и о быте?

По большому счету, у нас было слишком мало точек соприкосновения, которые превращают мужчину и женщину в семью. Штамп в паспорте ничего не изменил в наших отношениях. Мы по-прежнему просто жили в одном доме, тратили не нами заработанные деньги и трахались в охотку. И даже если делали что-то вдвоем или друг для друга, это было такое… ну ведь мы муж и жена, правда? Значит, должны друг о друге заботиться.

А вот сейчас, через три года после развода, мы по-настоящему были вместе. В одной лодке. С того самого момента, когда реальная лодка пошла ко дну. И когда Иван тащил меня к берегу, и когда разводил костер, а меня отправил за растопкой. И когда заставил раздеться, чтобы не замерзла в мокрой одежде. И… секс — он тоже был совсем другим. Никогда еще мы не становились единым целым настолько полно.

Такие трезвые, горькие мысли — сейчас. Почему их не было раньше? Или тогда мы еще не доросли до них, не повзрослели? Понадобилось убить все, расстаться и встретиться снова, чтобы начать думать? Сейчас — когда уже слишком поздно? Но, может быть, для того, чтобы не повторить потом этих ошибок с другими?

Мы сидели в беседке и ели рыбу, разложенную на листьях лопуха, заедая ягодами и запивая горячим отваром из мамуры. Я даже не могла понять, вкусно или нет. С голодухи все вкусно. Ели молча, и напряжение с каждой минутой росло.

— На прикорм, — Иван завернул рыбьи кости в лист. — Они, знаешь, каннибалы. Пойдем к костру?

Мы сидели рядом, смотрели на огонь, на воду… Начать разговор — это было так же страшно, как, наверно, шагнуть на канат, натянутый над пропастью.

Ну же!

— Саша, нам…

— Ваня, мы…