Коник-остров. Тысяча дней после развода

Глава 14

Иван

июль 2022 года

На самом деле этот аттракцион с миской и ножом устроил дед Ленька — сам признался. До того как наняться лаборантом-сторожем на биостанцию, он возил туристов и рыбаков на стоянки, катал их по всему озеру, показывал заброшенные деревни и церкви. Нет, ритуал такой с заговором на самом деле был, вот дед и вкопал в одной из заброшек нож: вроде как остался от прежних времен. Читал туристам заговор, вгоняя дамочек в краску и получая от этого большое удовольствие. Я бы и не вспомнил, если бы Саша не заметила и не спросила.

Хотел немного ее потроллить, а мысли неожиданно свернули… ну на секс, само собой, они с него и не уворачивались, только на другую его ипостась. На то, о чем вообще не мог думать без холодного пота и льда в яйцах.

Я знал, что она мне этого не простила. Тогда я не просто облажался — обосрался самым жидким образом. С чего вообще взял, что она пытается перевалить решение на меня? Да с того же, с чего она подумала, будто то же самое хочу сделать я. Мы снова — как всегда! — друг друга не поняли. Может, и не хотели понимать?

Тогда я вообще ничего не соображал. Когда Саша лежала в реанимации с трубкой в горле, не мог ни спать, ни есть. Как раз заканчивалась сессия, я принимал экзамены. Ставил всем подряд «хорошо», не слушая. Если кто-то пытался возмущаться, задавал дополнительный вопрос и ставил «отлично». Все потеряло смысл, в голове долбило отбойным молотком: лишь бы только выжила!

Она выкарабкалась. Но вдруг оказалось, что беременна.

Дети — это для меня была больная тема. Я… боялся детей — и боялся признаться себе в этом. Уже потом, на озере, как-то отстраненно подумал, что наш брак был, по большому счету, союзом эгоистов, которые любили в первую очередь науку и себя в науке. И что держался он на двух столпах: на сексе и на том, что мы друг другу не мешали. Не мешали любить себя в науке. Ребенок, перетягивающий внимание, в эту систему не вписывался. Сашка была права: рожать только потому, что, вроде, так надо, не слишком честно по отношению к этому самому ребенку. Да и по отношению к себе самим тоже.

И все же, все же…

Я понимал, что это неправильно. Что так не должно быть. Раньше Сашкины месячные были всего лишь досадным ограничителем функционала. Но с того момента, когда она перестала принимать таблетки, я ждал «красный день календаря» со страхом. И не знал, чего боялся больше: что она беременна или что снова не беременна.

И вот пожалуйста. Нам так не хотелось выбирать, но жизнь поставила перед гораздо более сложным выбором: с высокой вероятностью неполноценный ребенок или аборт. Мы должны были проговорить вслух все наши страхи, чтобы понять, сможем ли справиться — вместе. Но я сказал, что приму любое ее решение. Имел в виду, что поддержу во всем, а прозвучало как «делай что хочешь, только отъебись».

А потом выкидыш, снова больница. Саша ушла глубоко в себя, закрылась на сто замков, не открывала на стук и не брала трубку. А когда вышла… это была уже совсем другая Саша. И все пошло под откос.

Потом я часто думал, как бы все сложилось, не появись в нашей жизни Соломина и Магнич, и понимал, что это было уже неважно. Не они — так кто-то еще. Не зря говорят: где тонко, там и рвется.

Нам осталось взять две последние пробы. Обычно мы почти не разговаривали, но сейчас вдруг стало невыносимо молчать. Хоть о чем-то говорить — лишь бы заглушить эту сосущую тоску.

— Саш, а как мама?

Ничего другого в голову не пришло. В конце концов, это было достаточно нейтрально. С ее родителями отношения сложились вполне мирные, ровные. Может, они меня особо и не любили, но никогда этого не показывали. А вот моя мама могла Сашу и подкусить, причем тонко — не прикопаешься, но так, словно вилкой шкрябнуло по зубам.

— Нормально. Более-менее здорова, работает, мультики рисует. А твои?

Я покосился через плечо. Она смотрела в воду, поглаживая Лису по спине.

— Мама уехала к Люське в Швецию, возвращаться не собирается. С отцом не развелась, но у него другая… женщина. Были проблемы с бизнесом, еле выплыл. У Ильи с Соней зимой сын родился. А Андрей Сергеевич как?

— Папа умер, — после долгой паузы ответила Саша.

— Когда? — мне стало совсем паршиво.

— Год назад. Сердце.

— Почему ты не сказала?

— А должна была? — она повернулась с горькой усмешкой. — Зачем? Ты бы на похороны пришел?

— Нет, но…

— Вань, зачем ты все это?.. — ее глаза заблестели, на скулах проступили красные пятна, голос дрогнул. — И так хреново…

— Извини…

Я поймал себя на том, что захотелось обнять ее. Просто обнять, погладить по волосам. Тряхнул головой, отгоняя и это желание, и легкое, похожее на сон воспоминание, как обнимал ее дома в прихожей, уезжая «в поле». К счастью, мы как раз подходили к последней точке, работа отвлекла.

— Коник… Странное название, — пробормотала себе под нос Саша, записывая пробу в журнал.

— Кёниг, — пояснил я, убирая в сумку батометр. — Так в первых упоминаниях, в летописях. Вождь, король. Кёниг-остров — королевский, княжеский. Потом стал Кёник, потом Коник, так и остался.

— Купила мама коника, а коник без ноги. А можно… туда?

— Ну давай, — нехотя согласился я. — Только тут мели и луды везде. Сейчас немного южнее подойдем, где стоянка.

Бросив якорь, мы выбрались на берег. Лиса рванула по кустам, Саша обошла кострище, присела на лавку в беседке, зябко повела плечами.

— Какой-то странный остров. Не нравится мне здесь. Не знаю почему, но не нравится. Не по себе. Как будто… кто-то на меня смотрит. И не просто смотрит, а мысли читает.

— Рассказывают, что здесь когда-то новгородцы бились с чудью. И чудь вся полегла. Так что ничего странного. Какой-то энергетический отпечаток, наверно, остался. Местные вообще его стороной обходят. Ни за грибами, ни за ягодами сюда не плавают, хотя их здесь пропасть. И сети рядом не ставят. А туристы редко возвращаются.

Я не сказал ей еще одну вещь. По местным поверьям, побывав на Конике, люди меняются, потому что потусторонние силы заглядывают им в душу. То ли эта самая убитая чудь, то ли озерные духи. Я не верил во все эти мистические бредни, но и мне здесь было… неуютно. Поэтому задерживаться не стали.

На станции, когда Саша разбирала пробы, а я давил картошку на пюре, от которого уже тошнило, снова вспомнилось, как захотелось обнять ее. И такой тоской пробило, хоть вой.

Прекрати, приказал я себе, остервенело орудуя толкушкой. Ничего не изменилось. Потому что изменить ничего нельзя. Потому что… это она мне изменила.

февраль 2018 года

В новом семестре у Саши семинар для третьекурсников. До этого она занималась высшей водной растительностью и кандидатскую на эту тему защитила, а тут вдруг фитопланктон. Тоже водоросли, но только одноклеточные. Я, разумеется, не могу удержаться, чтобы не вспомнить бородатый анекдот: «Так мы и до мышей дотрахаемся». Саша сначала кривится, но потом эта тема ее неожиданно увлекает, и она даже начинает подумывать в сторону докторской.

Я так высоко пока не замахиваюсь. После защиты кандидатской прошло меньше двух лет, и я морально не готов снова подписываться на эту гонку. Но если Сашу диссер отвлечет, буду только рад, потому что в последние полгода наша жизнь похожа на сплошной питерский ноябрь. Ничего не радует, ни ее, ни меня.

Мы почти никуда не ходим. Работа, дом, иногда к родителям. У нас и так-то было не слишком много друзей, хватало общества друг друга. Но сейчас мне кажется, что мы на необитаемом острове. Есть такой термин — «кабинная лихорадка», доходящее до психоза раздражение людей, вынужденных находиться долгое время в изолированном пространстве. Мы хоть и не полностью изолированы, но раздражение то и дело прорывается. Хотя я все понимаю… пытаюсь понимать.

После этой истории в Саше словно погасла женщина. Нет, она следит за собой, как и раньше. Одевается, причесывается, красится. Но нет того огня, который и меня поджигал, как порох, от одного взгляда. И в постели у нас тоже все стало… тускло. И да, она снова на таблетках.

— Ваня, дай ей время, — говорит теща. — Пусть придет в себя.

Время идет, ничего не меняется. Хотя… нет, кое-что все-таки изменилось. Саша стала меня ревновать. Нет, она не закатывает сцены, не роется в моем телефоне. Но я замечаю, как она сканирует мои взгляды на других женщин, как подрагивают ее ноздри, когда прихожу домой: вынюхивает чужие духи? А эти ее смехуечки, когда подбираю рубашку к костюму или галстук к рубашке!

Меня это бесит, потому что никогда не давал ей поводов для подозрений. Если не считать венерической истории, конечно. Неужели этого хватило? Меня тогда это тоже сильно зацепило, но я постарался убедить себя, что тетка-венеролог права насчет подарка из прошлого, и затоптать этот окурок, пока не начался пожар.

Трудно сказать, как все сложилось бы дальше, если бы в нашем доме не появилась Кира.

Тогда, на практике, с которой все началось, они поссорились из-за меня, но потом снова стали общаться. Но прежней дружбы уже не было, к нам она никогда не приходила. От Саши я знал, что в первый год аспирантуры Кира вышла замуж за какого-то важного чиновника, однако брак этот продержался меньше года. Диссертацию в конце аспирантуры она не защитила, ушла работать в городскую администрацию, на мелкую должность в комитете по природопользованию. Сначала они с Сашей перезванивались, потом перестали. И вот, спустя полтора года, сюрприз.

Мы сидим на кухне, пьем вино, разговариваем. Я смотрю на Киру и думаю, что она совсем не изменилась. Только если раньше выглядела старше своего возраста, теперь моложе. Но интереснее для меня не стала. А ведь полыхнуло когда-то. Или это был просто дежурный стояк от воздержания?

— И что за явление Христа народу? — интересуюсь с иронией, когда Кира уходит.

— Да как-то так получилось, — пожимает плечами Саша, убирая со стола. — Она пришла на факультет, заглянула на кафедру. Собирается к нам с осени. На прикладной экологии вакансия. Разговорились, я ее пригласила зайти. Ты против?

— Да нет. По правде, все равно. Твоя подруга, не моя. Только ты предупреждай в следующий раз, когда кого-то приглашаешь, ладно?

— Хорошо, — кивает она.

Что-то во всем этом кажется мне странным. Не вяжутся вспышки Сашкиной плохо скрываемой ревности с приглашением в гости подруги, которая когда-то имела на меня вполне определенные виды. Или это проверка — как я на нее отреагирую?

Так и тянет спросить: чего ты добиваешься, Саша? Может, хочешь со всем покончить, но не решаешься? Может, тебе нужно, чтобы я оказался виноватым, а ты — несчастной брошенной овечкой?

Думать так мерзко, а заговорить об этом вслух… пожалуй, выставить себя полным кретином. Даже если это и правда. Все равно ведь не признается, будет с возмущением отрицать.

Я пытаюсь отгонять эти мысли, но где-то спустя неделю появляется кое-что еще, и они уже не кажутся таким абсурдом.

Кое-что? Нет, кое-кто. Некто Магнич — и вдруг оказывается, что я тоже могу ревновать, да еще как! А ведь считал себя абсолютно неревнивым. Не воспринимать же всерьез ленивое, в мыслях: «Эй ты, козел, хули вылупился на мою бабу?!» Или, может, просто серьезных поводов не было?

День святого Валентина. Мы не собираемся как-то особо отмечать, но у меня вдруг отменяется лекция у вечерников. Покупаю цветы, конфеты, плюшевого слона, еду за Сашей. И даже припарковаться удается так, чтобы перехватить ее, когда выйдет. Сижу, жду. Наконец она появляется, но не одна.

Рядом идет какой-то смазливый хрен, которого я раньше не видел. Хотя ничего странного, на биофаке я читаю две лекции в неделю как приглашенный преподаватель и мало кого знаю. Хрен придерживает Сашу под локоток и что-то вливает в уши, а она глупо улыбается. Потом замечает машину, что-то говорит ему и идет ко мне.

— И что это было? — интересуюсь мрачно, когда она садится на пассажирское сиденье и целует меня в щеку.

— Магнич, — морщит нос Саша. — Доцент беспозвоночный.

— В смысле?

— С кафедры зоологии беспозвоночных.

— Очень смешно.

— Ванька, ты чего, ревнуешь? — она смеется, да так, как я давно уже не слышал. — Ну наконец-то, дождалась. А ты чего вдруг здесь?

— Праздник, — пытаюсь выкинуть все ненужное из головы. И правда, праздник же! — Предлагаю такую программу: сначала поедем в ресторан, потом домой и будем трахаться, как кролики.

— Заманчиво, — Саша выпячивает губу, и я щелкаю по ней пальцем. — Только у меня встречное предложение. Мы сразу едем домой, заказываем пиццу и трахаемся, как кролики, — ее рука ложится мне на ширинку, содержимое которой мгновенно становится колом. — Или, может, начнем прямо сейчас?

— Фи, Александра Андреевна, — я ответно забираюсь к ней под юбку, — как не стыдно? Тут же дети ходят!

— А стекла тонированные! — она тянет язычок молнии.

Поймав по оргазму на брата в режиме handmade, мы все-таки едем домой, где начинаем раздевать друг друга прямо в прихожей. Какая там пицца! Такого угара у нас не было с прошлого лета. Но потом, уже ночью, когда она спит, уткнувшись носом мне в плечо, в голову приходит не самая приятная мыслишка.

А с чего, собственно, ее так разобрало на пустом месте? Не связано ли это случайно с той милой сценкой, которую я наблюдал у входа на факультет?