Кровь в его жилах

Глава десятая Саша признается в любви

Утро в больнице всегда суетливое: носящиеся медсестры, быстро наводящие порядок санитарки, стоны просыпающихся тяжелых больных, термометрия, спешный обход палат дежурным врачом, порошки и процедуры, потом уже размеренный обход лечащим врачом, в окружении других докторов. А потом… Потом скука и ничегонеделание. Правда, Светланино ничегонеделание скрасил краткий визит Александра сразу после обхода. Саша снова пришел с белыми астрами, в этот раз выбрав другой сорт: с плотными, округлыми лепестками и пряным, дымно-сырым ароматом. Наверное, еще пара дней в больнице, и Светлана узнает все произрастающие в губернии сорта белых астр. Александр забрал Светланин кристальник, обещая доставить его Михаилу в Зерновое — пусть он первым проверит его, как проклятийщик, а уже потом кристальник раскурочат до последнего винтика артефакторщики опричнины. Рассказ Светланы о княгине Волковой не оказался для Александра сюрпризом. Он даже не попенял, что вчера она об этом не сказала ни слова, только пояснил, что постоянно держит это в уме, правда, подозревать княгиню пока не в чем. Про слухи о возможном уходе княгини в монастырь он не слышал. И правда, откуда Демьяну этот слух принести? Это сиделка, нанятая Волковым, рассказывала. Надо будет её найти и хорошенько расспросить. Обещав вернуть кристальник как можно скорее, Александр откланялся. У него, в отличие от Светланы, много дел. У неё же пока было только одно — убедить Авдеева, что она в порядке. Светлана, туго затянув корсет, морально готовилась штурмовать коридор. После вылазки в лес, казалось бы, какой-то коридор не должен волновать, но утром она отказалась от обезболивания, и коридор немного пугал…

Потихоньку, неспешным шагом, под одобрительным взглядом Владимира — именно он сегодня охранял Светлану, — она делала круг за кругом по коридору. От одного торцевого окна до другого. Мимо медицинского поста. Мимо приоткрытой двери ординаторской. Мимо плотно закрытых дверей перевязочной и операционной. Мимо палат. И снова: одобрение на лице Владимира, осуждение — у дежурной медсестры, неприкрытое удивление — у Авдеева. На восьмом круге Светланы он все же вышел в коридор и громким голосом велел пациентке Богомиловой вернуться в палату и до полдника больше носа не совать в коридор. Светлана была с ним согласна — ноги уже подгибались от слабости, а больничная сорочка прилипла к спине из-за пота. Зато голова не кружилась и не болела, как последние дни. Ничего, Светлана сейчас пообедает, чуть-чуть отдохнет и снова начнет штурмовать коридор. И, может быть, даже лестницу. Надо восстанавливать силы: на службе никто из нежитей, которые, к счастью, в Суходольске все же были редкостью, не дадут передышку в поединке.

Лестницы после отдыха оказались вполне покладистыми — когда Светлана спускалась вниз. Подниматься вверх оказалось труднее, и тут спас кромеж, которым Светлана сократила путь до своей палаты. Спускаться снова на первый этаж она не решилась. Лестницы — это изысканное развлечение и пытка на завтра. Сегодня хватит и коридора — после ухода Авдеева из больницы, конечно, чтобы больше не нервировать хирурга.

Планы неожиданно рухнули, когда Светлана, заметив, как на улице стало смеркаться, готовилась к тренировке, потуже затянув корсет. В палату внезапно влетел встревоженный Авдеев. Быстро уточнив про самочувствие Светланы и даже не осмотрев её, он спросил, не будет ли она против, если её выпишут из больницы сегодня? Она, конечно же, против не была, только осторожно уточнила причину спешки — все же Авдеев был слишком возбужден. Он уже в дверях, явно мысленно решая, кого еще можно выписать, обернулся:

— Пожар в синематографе «Жемчужина Идольменя». Ждем много пострадавших…

Последнее он мог бы не добавлять. Пожары в электрических театрах были не редкостью — целлулоидная пленка самопроизвольно воспламенялась даже от жара работающего проектора. Ей и искры не требовалось. Гасла же пленка только полностью выгорев. Затушить её можно было только магией. Именно из-за самовозгорания пленки все новые электрические театры выносили синемапроекторы в отдельное помещение, защищая залы со зрителями негорючей стеной. «Жемчужина Идольменя» была старой постройки и никогда не подвергалась реконструкции. Там будки механиков располагались прямо в зрительных залах, каждый на двести зрительных мест. А в городе из магов только незнакомый Светлане коллежский асессор Даль, Александр и она сама. Не задумываясь, она накинула на плечи шинель и провалилась в кромеж. Вот она, неожиданная проверка её вчерашних рассуждений: что будет, если кромешник сталкивается с огромным пожаром? Выгорание, смерть от истощения или все же победа над огнем? Хотя в театре горел не светоч, а целлулоид.

Обычно сонный Суходольск было не узнать. На площади перед горящим синематографом яблоку некуда было упасть: пожарные, полицейские, жандармы, обгоревшие, задыхающиеся посетители театра и актеры труппы, выступающие перед сеансами, многочисленные зеваки — подобного зрелища в Суходольске отродясь не бывало. Невыносимо воняло гарью. Едкий дым, валивший из немногочисленных окон театра, окутал все — вчерашний ветер стих. Кое-где пробивалось открытое пламя прямо через крышу. Снег шипел, таял, покрывался черной коркой горького пепла. Стонали пострадавшие, кричали горожане от избытка чувств, заглушая крики о помощи с верхних этажей театра, пытались перекричать друг друга и толпу пожарные и полицейские. Звенели колокола на пожарных магомобилях, прочно вставших в пробке. Им вторили санитарные машины, пытаясь подобраться ближе к театру. Кто-то из неравнодушных горожан под руководством дворников и городовых оттаскивал прочь заграждавшие проезд магомобили посетителей электрического театра — площадь была маленькой, и парковочных мест всем не хватало. Многие зрители оставляли магомобили, где хотели, и теперь пожинали плоды своей безалаберности.

Нигде таинственного коллежского асессора Даль видно не было. Светлана даже не знала: водник он, огневик или универсал. Сюда в провинцию сильных магов не отправляли. Светлана искала глазами Сашку в кричащей толпе и не находила. Кажется, ей самой придется остановить пожар. Хорошо еще, что толпа была увлечена пожаром и не замечала, как нелепо выглядит Светлана: в шинели поверх халата и с голыми ногами в больничных тапках. Она понимала, что князь Волков столько народу не сможет прогнать через магическую клятву неразглашения. И баюши нет. Значит, все же будет жить, как Елизавета! Сейчас хотя бы не глупо выдавать свою тайну, в отличие от вчера.

И тут Сашка все же нашелся. Он стоял в своем черном мундире почти в центре площади и кольцо из любопытствующих горожан вокруг него становилось все шире и шире — никто даже ради самого редкого зрелища на свете не захочет стоять рядом с кромешником.

Тьма широкой, стремительной рекой неслась из Александра, вырываясь откуда из груди. Казалось, сам черный чиновничий мундир стал тьмой. Она накатила на горящий театр, стремясь по колоннам портика через треугольный фронтон с барельефами в античном стиле вверх на крышу. И уже оттуда тьма сорвалась черным, лоснящимся водопадом вниз, до самой земли и даже глубже — вливаясь через окна в цокольный этаж.

Гул пламени и треск рушащегося здания прекратился, ведь тьма — это не отсутствие света. Это вообще ничто. Абсолютное ничто, потому что создано не людьми.

На миг над площадью повисла нереальная тишина. Все затаили дыхание.

Светлана, распихивая людей локтями, пыталась пробраться к Александру. Его силуэт мерцал, словно он то и дело проваливался в кромеж за новой порцией тьмы. Справится ли он⁈ Успеет ли Светлана прийти ему на помощь? Она видела только Сашу, остальные горожане были для неё лишь помехой. Они, кажется, даже не ругались, когда она толкала их прочь со своей дороги. А проклятья… Проклятья она потом стащит с себя и вернет владельцам.

Тьма чуть поколыхалась и так же стремительно, как накатила на театр, понеслась обратно в Сашку. Он не выгорел. Он не умер.

Толпа ахнула, когда тьма черными жгутами влетела в грудь Александру. Он покачнулся, не в силах устоять. Светлана чуть не провалилась в кромеж в попытке успеть его поймать, но верный Демьян одолел свое удивление и подхватил Сашку под мышки, аккуратно опуская его на снег и крича:

— Доктора! Доктора сюда! Человеку плохо!

Сашка возмущенно махнул рукой, замотал головой, что-то выговаривая Демьяну. Было слышно только гневное Демьянино: «Вашбродь-родь!!!» Сашка вздохнул, подхватил пригоршню снега прямо с мостовой и вытер им лицо, лишь сильнее размазывая пепел. Кажется, Саша и в рот сунул снег. Заболеет же… Светлана улыбнулась и, забывая об окружающей толпе, шагнула обратно кромежем в больницу — здесь ей больше делать было нечего.

В палате суетились санитарки — они уже отодвинули Светланину кровать к окну и сейчас поспешно застилали бельем еще три притащенные откуда-то койки. Светлана спешно собрала свои вещи, не забыв астры, попрощалась с медсестрой, получив из её рук спешно написанную выписку, и привычно кромежем на еще пустой лестнице шагнула домой. История с октябрьским выездом на вызов в Низинкинские болота для неё наконец-то закончилась. Она вернулась домой спустя месяц.

Не раздеваясь, прямо в шинели, она спустилась на первый этаж и позвала Герасима растопить печь. Вслед за ним в квартиру примчалась встревоженная Лариса, тут же принявшись хлопотать вокруг Светланы: охать, обнимать, почему-то плакать, делать ванну, разбирать вещи, помогать переодеться, перед этим прогнав Герасима, пытавшегося смущенно сказать, что рад возвращению «вашбродия»… Светлана успела заметить обручальное кольцо на его пальце — пока она лежала в больнице, Герасим и Лариса обвенчались. Стало немного грустно: она хотела присутствовать на бракосочетании, а из-за больницы даже подарок им не купила…

Лариса не позволила Светлане извиниться за отсутствие подарка — запихала в исходящую паром ванну, а пока Светлана мылась, принесла ужин, расправила кровать и пристроила оба букета астр в вазы. Уставшая от ходьбы по больничному коридору, осоловевшая после сытного ужина Светлана легла спать, когда часы еще не подобрались к восьми вечера. Завтра она решила попытаться выйти на службу — хоть документы разберёт для архива. У Миши с этим вечно какие-то трудности. Оставалось надеяться, что коллежский асессор Даль, так и не проявивший себя на пожаре, будет рад её возвращению на службу и не погонит домой выздоравливать.

Проснулась Светлана в темноте и пару минут пыталась понять, что же её вырвало из сна. Комната утопала во мраке, и посмотреть время на стенных часах было невозможно. До утра еще явно далеко — слишком темно за окном. Светлана не стала зажигать магический огонек — дома это опасное занятие. Она легла на другой бок в попытке заснуть, и тут на улице вновь раздались громкие крики, полные восторга — наверное, из-за них она и проснулась. Она удивленно посмотрела в незашторенное на ночь окно. Там медленно гасли, падая на землю, яркие золотистые искорки. Фейерверк. Еще бы понять, по какому поводу. Как-то повода для веселья, когда в городе сгорел электрический театр, не было. Впрочем, люди разные, и для кого-то чужие трагедии не причина предаваться трауру.

Светлана встала, кутаясь в шаль, босиком по ледяному полу дошла до окна и закрыла шторы. Теперь её сон никто не потревожит. Крики за окном смолкли. Правда, заснуть, когда в животе разгорался пожар боли, будет сложно — Светлана забыла о корсете. Но не спать же в нем?

В дверь кто-то постучал. Робко, осторожно, ненавязчиво. Услышат или нет? Откроют или нет? Светлана насторожилась — ночные визиты ей никто не наносил. Если только по службе — кристальник-то Александр так и не вернул. Может, коллежский асессор решил запросить её помощи для обследования сгоревшего театра? Светланина паранойя, щедро взращённая Александром, подсказывала, что с театром и пожаром все может быть и не так просто. На всякий случай надо будет самой обследовать его — не хотелось бы пропустить очередной сюрприз со светочем. Хотя целлулоид в чем-то сродни светочу при горении.

Светлана осторожно подошла к двери и замерла, положив руку на дверной замок. Открывать или нет? Если бы это позвали по службе, то уже бы обозначили себя за дверью, позвали бы, сказали бы хоть что-то… Не может же быть курьер, принесший записку из управы, таким робким?

Там, в коридоре, кто-то мялся, сдерживая дыхание. Оно было затаенным, живым, таким… Нужным.

— Лиза… Душа моя…

Сердце не пропустило удар. Небо не рухнуло на землю. Только ноги чуть подкосились от слабости — зря она так усердствовала в больнице. Дверь чуть подалась вперед — кто-то в коридоре тяжело оперся на неё, неистово шепча:

— Я знаю — ты слышишь. Я знаю — не простишь. Я предал тебя. Я знаю это. Мне с этим теперь жить.

Слова затихли, и Светлана тоже прислонилась к двери, прислушиваясь. Открывать дверь, чтобы столкнуться с прошлым, было откровенно страшно.

Раздался грохот — мужской кулак бессильно стукнул по дверному косяку.

— Я так испугался, придя в твою палату и не найдя тебя… Если бы не этот испуг, я бы все же смог промолчать, хоть и чувствовал себя последней сволочью при этом… Я никогда не скажу этого днем. Я никогда не признаюсь — мужская гордость дикая и такая глупая, а приличное поведение в обществе еще… Глупее. Считай это моей исповедью, о которой будешь знать только ты. Я никогда не скажу это днем. Проклятая гордость!

Странный шорох. Голос стал доноситься откуда-то снизу. Он сел, опираясь спиной на дверь. Слова зазвучали глуше.

— Я не мог понять, что со мной происходит. Я искал. Искал… кого-то. Кого не знал. Кого не существовало в моей жизни, только сердце-то болело… И я искал.

Тишина. И она боялась, что слова больше не возникнут. Что он ушел, недоговорив.

Но слова, сказанные до боли знакомым голосом, раздались снова:

— А потом вдруг раз! И этот кто-то нашелся. Я схватился, как безумец, за свою мечту. Это, действительно, напоминало безумие. Я в камере закрывал глаза и видел… Видел то, чего не было. Оно приходило исподволь, во снах, как утешение. Как обещание: потерпи чуть-чуть, все пройдет, раны заживут, затянутся, и из них перестанет течь сукровица. Раны на теле зажили, а в сердце нет. Они так и истекали сукровицей. Была бы кровь — я понял бы. А так… Всего лишь непонятная сукровица. Я нашел свою мечту. Мне казалось — нашел. И все равно это было безумие…

Она знала, кого он искал. Только не подозревала, что он вспомнит это так быстро, еще в сентябре. Что это все равно вернется. Вернется во снах.

— Стоит закрыть глаза, как возникает она. Улыбчивая, мягкая, звонко-смеющаяся, с бровками в разлет, с сияющими глазами, с пахнущими лесными ягодами губами. Стоит открыть глаза — и вот она, рядом. Все такая же теплая, податливая, веселая, заботливая, родная. Только у той, за закрытыми глазами, волосы цвета огня, а у этой словно липовый мед с горчинкой. И эта горчинка жжет внутри, не давая покоя. Это было безумие.

Она помнила, что постоянно размышляла: храбрец он или безумец. Безумец. Из-за неё.

Он замолчал. Молчал долго, гордо, так что сердце заходилось от боли: заговорит снова или нет. Дверь сейчас она открыть не могла — он подпирал её, не позволяя увидеть себя в таком состоянии. Он, действительно, гордый. Она это знала.

Его хрипловатый голос звучал горько:

— Я перепутал луну с отражением в луже. И теперь ничего не исправить.

Когда она представила, каких сил ему стоило прийти сюда и сказать ей это, то пальцы её задрожали. Она заставила себя встать. Дверь перестала прогибаться. Кажется, Саша тоже встал.

Светлана все же открыла дверь.

Коридор уже был пуст. Он ушел кромежем, а она опять ничего не почувствовала. Только горечь от осознания: она упустила свой шанс. И она не знала: к несчастью или нет. Ведь есть еще Вера, которая не подозревает о существовании Светланы. Господи, эту кашу ей, быть может, не расхлебать. Прав был Саша, когда сказал, что больше никогда не вспомнит об этом. Нельзя. Они же с Верой помолвлены, вроде бы…

Она еле доползла до кровати и провалилась в черный, беспробудный сон. Утром Лариса еле разбудила её, когда принесла завтрак.