Кровь в его жилах

Глава вторая Все же придется жить

Было темно. Холодно. И легко. Она тонула все глубже и глубже под черной, анестезирующей водой, заставляющей все забывать. Пузырьки воздуха улетали прочь из Светланы, серебряным инеем застывая, как воздушные шарики, в черном ледяном небе. Один. Другой. Третий. Последний.

Красиво. Даже жаль, что никто больше их не видит.

И только хриплый, смутно-знакомый голос где-то над водой, утягивающей на дно, уговаривал держаться. За что? Для чего? Он звал, он не давал уснуть, он откровенно мешал. Прогнать бы, да не было сил. Даже вдохнуть не было сил.

Пахнуло знакомо-обжигающе притягательной сейчас Навью. Светлана не поняла, зачем туда шагнула. Она не собиралась в Навь. Рано.

— … правильно, рано, очень рано… — хрипел над водой голос. — Не надо туда…

Навь распахнула свою черную завесу, и перед Светланой возник летний луг с высокими травами, пахнущими медом и пылью. Жужжали хозяйственные пчелы, собирая мед. Папа всегда говорил, что их надо обходить стороной и не мешать. Звенел стрекотом кузнечиков зенит. Жаром несло от земли, и воздух дрожал алым маревом, из которого вот-вот выйдет полудница и позовет с собой танцевать. У Лизы не было с собой ярких лент для неё, но можно расплести косу и предложить белый бант. Он шелковый, длинный, мягкий. Полуднице должно понравиться. Луг трепетал яркими крыльями бабочек. И откуда-то издалека несся знакомый мальчишечий крик:

— Догоня-а-а-й!

Ей снова было лет десять. Она снова была ребенком.

— Митенька, стой!

Она бросилась вслед за криком, забывая обо всем. Ей надо что-то ему сказать. Она хотела почему-то оборвать ему уши. Впрочем, все неважно. Все уже можно забыть и отпустить, особенно чей-то хриплый стон: «Светлана, только держись, прошу. Только держись!»

Это неважно. Она не Светлана. Она Лиза.

Сейчас главнее иное.

Рвущийся из рук воздушный змей.

Дружный хохот.

Пыль.

Разнотравье.

Одуряющий запах свободы.

Крик отца:

— Митенька! Веточка!

Только он так звал её. А еще… Рыжий, пугающий кромешник, который проводил с ней редкие уроки по самообороне.

— Вета! — прозвучало как удар хлыста.

Все равно! Прочь, быстрее и быстрее.

— Вета!

Сейчас его голос звенел набатом, разрушая луг. По нему, прямо по белым головкам ромашек, на которых она гадала суженого, по синим колокольчикам, по розовым пышным шапочкам клевера с медовым вкусом внутри поползли черные, тревожные трещины. Она перепрыгивала через них и бежала дальше. Ей тут было хорошо. Сыпались с грохотом камни, проваливаясь в черноту трещин. Пыль за спиной вставала столбом, закрывая небо. Рвались травы и умирали пчелы, исчезая в нигде.

— Вета! Вернись!

Она не хотела его слушать. Она не хотела его слышать. Она зажала руками уши, и мир жаркого полудня перед ней треснул, осыпаясь осколками зеркала, в которых еще бежал Митенька, вился в небесах воздушный змей, а в самом мелком осколке что-то беззвучно говорил отец. Не тот, который Григорий, а тот, который Павел. Тот, кто качал на руках, тот, кто смеялся вместе с ней, тот, кто читал ей на ночь сказки. Тот, кто вместо страны выбрал семью и поплатился за это.

Она оглянулась на рыжего, наглого кромешника, переступила босыми ногами по острым осколкам. Боль напомнила о себе алой вспышкой перед глазами.

— Вернись, — повторил кромешник.

— Вернись, — завторил ему кто-то хриплым голосом.

— Не хочу, — упрямо возразила им обоим Лиза. Там, куда они её звали, воняло болью, карболкой и почему-то едко, солено морем. Или это была кровь? Впрочем, какая разница. Она туда не пойдет.

— Вернись, Вета.

Она была ребенком и имела право на капризы:

— Не хочу.

Её стала заволакивать тьма, защищая от рыжего кромешника.

— У тебя нет надо мной власти.

— Вета, вернись. Ты должна.

Накатила невыносимая, прижимающая к земле волна долга — то, что она терпеть не могла, потому что никогда не умела находить оптимальный вариант. Она искала из-за кромешника идеальный, а таких в политике не бывает.

— Я уже отдала свою жизнь так, как хотела, и кому хотела. Справятся дальше без меня.

— Света…

— Я не Света. Я Лиза.

Угрюмый голос где-то над черной водой Балтики поправил её:

— Светлана!

— Лиза! — обиженно возразила она. Рыжий кромешник, которого не хотелось помнить, которого хотелось стереть, наотмашь ударил её словами:

— А как же твой Сашка?

Она прикусила губу, вспоминая, что она взрослая, что она Светлана, что она все еще великая княжна, пусть и официально мертвая.

— А вот это запрещенный удар. Он влюблен, он женится, заведет детей… И что с того, что первенец не его?

Лапшина вообще не человеческое дитя носит — резанула болью странная мысль.

— Светлана…

— Ничего не говори!

— Я молчу, если ты не заметила. — Его губы, действительно, не шевелились.

— Вот и молчи.

Она снова стала беззаботным ребенком, у которого впереди жаркое лето на берегу самого теплого моря.

— Молчи.

Чтобы не слышать его, она даже глаза закрыла. Только все равно слышала далеко стон:

— Светлана…

Подумалось, что кто поможет Сашке найти убийцу девушки в лесу? Кто поможет найти создавшего ловушку со светочем? И на кого вообще была рассчитана эта ловушка?

— Да чтоб тебя, глупая свиристелка… — выругалась она сама на себя и шагнула прочь от жаркого полдня, пыли и аромата трав, мальчишки в коротких шортах и матроске, отца. Двух отцов. Ненастоящего, который научил радоваться каждой мелочи жизни, и настоящего, который только и сумел привить постоянное сомнение в выборе.

В нос ударил едкий больничный запах — хлор, карболка, что-то еще. Хлороформ. Его она опознала слишком поздно, когда уже было не отстраниться в сторону.

Потом были редкие вспышки света.

Кажется, её раздевали.

Кажется, что-то воткнули в жилы, причиняя дикую боль.

Кажется, её мыли чем-то одуряюще холодным, заставляя дрожать.

Кажется, её накрывали простыней, совсем ничего не скрывающей.

Кажется, она слышала над собой три знакомых голоса. Авдеев. Мишка. И почему-то Сашка. Вот же холера! Точнее, какой позор…

— Ты точно выдержишь? — голос Михаила звенел от напряжения, Сашин, наоборот, был ледяным и отрешенным:

— Не стоит волноваться за мои силы — тьмы будет столько, сколько потребуется до конца операции.

— Ты не выгоришь? — продолжил напирать Мишка. Светлана замерла, прислушиваясь. Ей был важен ответ. Если Сашка выгорит, то он перестанет быть магом. Если Сашка выгорит, то она умрет на операции — сгорит вместе со светочем. Если Сашка выгорит, то станет человеком — со временем в нем сгорит все нечистое… Только он не помнит об этом. Это секрет, который сейчас знает только она, её отец и Матвей. И половина Уземонки, слышавшая пророчество Матвея.

Александр твердо сказал:

— Михаил, не отвлекайся! Твоя задача стабилизировать и удалить светоч. Гордей Иванович…

— Я готов, не извольте беспокоиться.

Надо же, какие они вежливые со статским советником… А он, между прочим, так и не ответил: выгорит или нет.

На лицо снова что-то легло, и она улизнула в темноту, где не было ни Митеньки, ни рыжего кромешника, ни стона «Светлана!» — там вообще ничего не было.

Потом…

Потом был свет, хлопки по лицу, «Светлана Алексеевна, откройте глаза!», только открывать их она не хотела. Ей в темноте привычнее и легче.

Мурчание.

Боль.

Льющийся в горло противный, жирный, несоленый бульон.

Снова дно Балтики, где тихо, покойно и снятся сны. О береге, на который набегают ласковые волны, о подкрадывающемся к самой воде хвойном лесе, об огромном хороводе в первую майскую ночь, который водят одетые в белые рубашки девушки со слишком бледными лицами. Лиза… Тогда еще Лиза долго пряталась за шершавым, золотистым стволом сосны в попытке разглядеть лица русалок. Она надеялась, что никого не узнает из танцующих. Она боялась, что встретит среди них своих сестер.

Боль. Заглушающее её надрывное мурлыканье.

Чьи-то пальцы, гладящие её запястье, но мир снов был привлекательнее. В нем можно было прятаться от самой себя, от долга, от поисков семьи. Ведь у неё еще остались младшие сестры, о судьбе которых она ничего не знала. Близняшки Елена и Анна. Им сейчас должно быть по семнадцать лет. Еще год, и они вступят в борьбу за корону. И кого из них двоих назовут цесаревной? Они же одинаковые — не отличить… Соврать Елене, что она старшая Анна, ничего не стоит.

Снова боль. Уколы. Мурлыканье.

Шершавые губы, целующие каждый палец на руке. Это заставило прийти в себя и дать пощечину нахалу! Сил хватило только чуть дернуть пальцами. Даже глаза не открылись. И снова сон.

С огненными брызгами до небес в черную гладь озера врезалось огромное, но изящное змеиное тело, тут же теряя крылья и уходя на дно. Огненным коромыслом оно снова вырвалось из озера, летя прочь на поиски новой жертвы, и только звезды дрожали на небосклоне, когда змей летел мимо них, опаляя своим жаром.

Мурлыканье.

Теплый, медовый сбитень с горечью зверобоя, кислинкой клюквы и сладким шиповником. Больше ничем Сашка не выдавал свое присутствие. Или то Агриппина Сергеевна была?

Но пока во снах все же легче.

Бесконечное, надоедающее мурлыканье. Светлане даже жаль стало Баюшу. Неужели Мишка не мог её забрать к себе? Ей тут совсем не место, она же баюн, а лечить сейчас не может, не выдавая себя. Он совсем непробиваемо толстокожий, что ли?

Часы тянулись одинаково. Час за часом. Минута за минутой.

Боль. Мурчание. Надоевший бульон. Наглые руки, ухаживающие за телом. Чьи-то слова. Чьи-то шаги. Чье-то мешающее уходить в темноту дыхание. Аромат роз. Ими пропиталось все: от самой Светланы до больничного белья. Хотелось горечи астр, но им тут делать нечего. Сашка не знает, что она их любит, а Мишке невместно такое дарить. И в голове уже зуделись мысли о расследовании. Того же дедушку лешего никто, кроме неё, не решится допросить: Мишка, потому что не помнит о дедушке, Сашка, потому что кромешник и призван уничтожать нечисть. Пора. Хватит прятаться.

Кажется, она все же смогла открыть глаза. Только увидела тьму — пока еще глаза привыкли. Тумбочка вся в розах. Белых. Розовых. Вызывающе алых. Неужели в оранжерее Волковых закончились белые розы? Баюша, спящая в ложбинке между грудью и левой рукой. Кошка похудела, от неё только кожа да кости остались. В углу кресло. В нем спящий Мишка, запрокинувший голову назад, так что видно беззащитное белое горло. Он тоже осунулся, еще и зарос. Сколько же она пряталась во тьме?

Светлана попыталась пошевелиться, и боль отомстила, алым цветком распускаясь где-то в животе.

— Х-х-холера… — еле выдавила Светлана. Баюша тут же дернула ухом и привстала передними лапами больно упираясь в надплечье.

— Пришла в себя… Надо же… Вот глупая котенка!

Светлана облизнула сухие губы и прохрипела:

— Демьян? — почему-то первым всплыло в памяти его имя.

— Жив. Что с ним сделается.

— Влади…

— Тоже жив.

— Сашка? — Светлана точно знала, что он жив, но лучше уточнить. Мало ли.

Баюша обижено прошипела:

— А вот он — не уверена! Ты почто Сашеньку так не любишь?

Она рассмеялась, глотая слезы — живот просто заполыхал болью. Ответить Света не смогла. Баюша ткнулась ей в лицо своей лобастой головой:

— Глупая… Кто ж умирает, любя. — Шершавый язык, как терка, прошелся по щеке. Этого Светлана уже не выдержала — вновь ушла во тьму. Там было спокойнее. Она так и не спросила, сколько же часов валялась в забытье.

Следующий раз она пришла в себя вечером — за окном медленно садилось белесое солнце. Она открыла глаза, попросила санитарку, сидящую в кресле, попить и… Все завертелось вокруг. Принеслись медсестры, прилетел растрепанный Авдеев, еще какие-то мужчины в белых халатах. Всего стало слишком много: людей, звуков, прикосновений, и, не понимая и половины произносимых слов, Светлана сочла за лучшее снова уйти в темноту — там хотя бы такой суеты не было. Там по краешку земли, по кромке мира, где холодные воды Идольменя лижут босые стопы, между водой и землей змейкой шли, держась за руки, русалки в простых рубашках и венках из разнотравья. Одна за одной, и угадать, которая из них её сестра, невозможно… Из темноты Светлану вырвали едкой вонью нашатыря. Она закашлялась от такой подлости — сами понюхали бы такое, прежде чем давать пациентам!

— Приходите, приходите в себя, Светлана Алексеевна, хватит от нас прятаться! — подозрительно ласково сказал Гордей Иванович.

Светлана открыла глаза. Суета в палате закончилась. Солнце, прячась за стволами сосен больничного парка, любопытно заглядывало в палату косыми, пыльными лучами, расчерчивая на полу квадраты переплетов оконных рам. Кажется, это был совсем другой день. Авдеев, в белом халате и смешном колпаке на голове, сидел на краю кровати, внимательно рассматривая Светлану. Поймав её взгляд, он удовлетворенно кивнул самому себе и вытянул вперед руку с загнутыми пальцами — поднес её прямо к носу Светланы:

— Сколько пальцев видите, Светлана Алексеевна?

Она попыталась ответить, поперхнулась и кашлем прочистила горло — во рту слюны не было, там, словно в Сахаре, все спеклось.

— Ф…

Гордей Иванович нахмурился, пытаясь вспомнить цифры, начинающиеся на «ф». Он снова ласково повторил:

— Ну же, голубушка, сколько пальцев вы видите?

— Фсе, Гор… — она осеклась, поздно вспоминая, что с Авдеевым официально никогда не пересекалась — это прошлое стерла баюша из памяти Громова и доктора.

Авдеев вопросительно посмотрел на неё:

— Простите.?

— Гор… Ко… Горько… Во рту, — пролепетала она глупое оправдание.

— А, это… Лекарства, наверное. — Он встал и подал стакан с водой, мерзко теплой, воняющей старым чайником. Гордей Иванович помог присесть, еще и стакан поддержал у рта, пока Светлана жадно пила крупными глотками — оказывается, даже такая противная вода бывает желанной. — Я Гордей Иванович Авдеев, ваш лечащий врач. Вы находитесь в отделении хирургии. Вы помните, как сюда попали?

— Нет, — честно призналась она, опускаясь на подушку. Про Сашку и кромеж нельзя рассказывать. Наверное.

Авдеев поставил пустой стакан на тумбочку — еле нашел место среди ваз с розами. Вокруг все было в опавших, увядающих белых лепестках. Светлана заметила — сегодня на тумбочке не было алых роз. Сколько же дней она провела в небытие? Два? Три? Пять?

Она, боясь услышать ответ, спросила, опережая Авдеева:

— Сколько дней я тут лежу?

Гордей Иванович замялся на миг:

— Сегодня одиннадцатое ноября, день блаженного Максима. — И не давая Светлане осмыслить, что она пропустила целый месяц своей жизни, он напомнил: — вы не ответили на мой вопрос: назовите последнее, что вы помните?

Светлана старательно принялась перечислять, пытаясь осознать, что осень почти закончилась и началось предзимье:

— Лес у Ермиловки… — Принять, что она целый месяц потеряла, было сложно. Как там расследование закончили без неё? И закончили ли? Целый месяц… Волосы, наверное, отрасли… Чтоб она еще раз захотела ускорить время! — Поляна с опятами…

На этих словах Авдеев нахмурился — мало кто верит, что в снегу могут расти грибы. Еще психиатра вызовет.

— … труп неизвестной, светоч в её корзине. Вот с этого момента ничего не помню.

— Хорошо! — энергично кивнул Авдеев. — Это хорошо — ваша память не пострадала.

Светлана поморщилась и вспомнила главное — то, что должно интересовать любого мага, кроме кромешников, конечно:

— Как… Я выжила? — Ответ она знала сама, но нельзя это показывать окружающим.

— Это очень интересный вопрос… Очень интересный. И важный. И любопытный. Вам, Светлана Алексеевна, дивно повезло, что вас успели к нам доставить живой. И то, что рядом оказались маги Громов и Волков. Вот они вам и объяснят все. Я же лишь могу сказать, что светоч сжег вам чуть ли не половину брюшной полости — чудо, что удалось почти все магически восстановить: и петли кишечника, и брюшную стенку. Правда, селезенку пришлось удалить, но новейшие исследования доказывают, что это абсолютно бесполезный орган. Так что горевать о селезенке и не стоит.

Светлана вздрогнула, уже представляя счет за подобные услуги. Авдеев продолжил:

— М-да… Брюшная стенка только-только восстановила свою целостность — окончательно она восстановит свою функцию опоры и защиты внутренних органов только через полгода где-то. Все это время ходить в корсете. Я абсолютно серьезен — без корсета даже не пытайтесь вставать, иначе заработаете себе грыжу. Проснулись — и сразу же лежа надели корсет, затянули и только тогда — вставать.

— И где я могу приобрести… — Думать о простом было проще, чем представлять, что потеряла по собственной глупости целый месяц.

— Вам уже купили несколько, — смутился Авдеев, отводя взгляд куда-то в сторону.

— Простите? — Светлана замерла, впрочем, тут же осознавая — Мишка! Он обожает делать ей подарки. Кто же еще.

Авдеев старательно сухо сказал:

— Попросите своих сиделок — они вам помогут с корсетом.

Светлана уловила главное:

— Сиделок? Разве больница предоставляет…

— У вас три нанятых сиделки. И я понимаю, что деньги правят миром, но не до такой же степени… — Авдеев смутился, у него даже уши заалели: — Прошу — поговорите со своим… покровителем… Хватит превращать нашу больницу в имение Волковых.

Чего-то подобного можно было ожидать от Мишки. Все же у него неугомонный характер и необоримое желание облагодетельствовать Светлану. Надо будет с ним поговорить. Серьезно поговорить.

— Я попрошу Михаила Константиновича поумерить свой пыл.

Авдеев откровенно удивился — даже подался вперед:

— Причем тут он? Его сиятельство Константин Львович Волков, конечно же. Это он настоял на привлечении к лечению ведьмы…

— Госпожу Неелову? — подсказала Светлана, понимая, что Громова, быть может, её госпитализация и лечение не интересовали. Князь. Волков. Однако. И что Волков хочет? Впрочем, ответ она знала: кровь, ему нужна её кровь — и живая, и мертвая, она лечила все. Уникальная кровь, которую можно получить только добровольно — доказано баюшей и Дмитрием. Волков уже десять лет был прикован к инвалидному креслу. Больше князю от Светланы нечего желать: он знал, что она кромешница по рождению — на трон он нечисть ни за что не посадит, и это в чем-то даже хорошо.

— Её самую. — Авдеев продолжил жаловаться: — Это он в нарушение всех инструкций настоял на прямом переливании крови от княжича Волкова вам. Чудо, что вы выжили — ваши группы не совпадают, а сам княжич — не универсальный донор. Это князь нанял сиделок и вашу охрану, которая не дает никому прохода… Это он настоял на полном непотребстве… — Палец Авдеева ткнул в мирно спящую в своей корзинке Баюшу. — Прошу: поговорите с князем и наведите тут порядок. Кошки в хирургическом отделении — нонсенс!

Баюша хищно щелкнула зубами в сторону Авдеева. Кажется, в этот раз им подружиться не удалось.

— Я поговорю с князем, конечно же… — еле выдавила из себя потрясенная Светлана. Только, как на это отреагирует Константин Львович, совершенно неясно. Такого отношения от князя она не ожидала. Неужели он все же проникся тем, что она стала цесаревной? Нет, бред! Князь не из тех, кто пересматривает свои взгляды. Иначе сидел бы Дмитрий на троне и правил бы страной. Нет. Только не Волков. Он не передумал даже ради цесаревича. Светлане трон не грозит. Официально она умерла. «Её» похороны состоялись в начале октября. Великую княжну «Елизавету» похоронили вместе с настоящей великой княжной Марией. Все же кровь. Князю нужна её кровь — видимо, устал за десять лет сидеть в инвалидном кресле.

— Вот и хорошо! — как-то подозрительно повеселел Авдеев. — Тогда… Давайте-ка вас посмотрим. Как у нас идут дела…

Он стащил со Светланы одеяло, нагло задрал вверх незнакомую ей сорочку с красной обережной вышивкой по подолу и принялся мять живот. Светлана настороженно посмотрела на свой живот. По центру от грудины и до лона шел грубый, еще красный рубец. Левая половина живота смотрелась чужой — слишком бледная с яркими синими прожилками вен тонкая кожа, под которой отчетливо были видны петли кишечника.

Авдеев бормотал себе под нос:

— Неплохо, совсем неплохо! Еще месяц, и кожу будет не отличить от вашей, а вот мышцы нарастут, как я и говорил, через полгода, не раньше.

Он дернул вниз явно небольничную сорочку (тоже князь купил⁈) и радостно похлопал Светлану по руке:

— Что ж… Можно начинать кушать жиденькое… Можно и даже нужно попытаться вставать — без фанатизма, конечно. Но надо, надо даже через боль.

— Когда я смогу выписаться? — Этот вопрос очень волновал Светлану. Месяц на больничной койке! Её так и со службы попросить могут.

Авдеев пожал плечами:

— Это зависит только от вас. Начнете ходить, восстановятся все функции — и сразу же выпишем. Насильно мы тут никого не держим.

— И все же?

— От трех дней до недели еще побудете у нас. И сразу же выпишем, как только начнете уверенно ходить. Что-то еще, Светлана Алексеевна?

— Вы бы не могли связаться с… — она замерла, не зная, с кем важнее всего сейчас встретиться. С Громовым, уточняя про расследование? С Матвеем, выясняя, почему его простое предсказание не сбылось? Он же обещал кочки, сырость, кикимор и болотника, а никак не светоч… С Михаилом? Или… с князем?

Пока она выбирала, Авдеев невоспитанно ткнул пальцем в дверь:

— Там у вас куча охраны и сиделок. Любой будет рад вам услужить, а я, простите, к этому не имею никакого отношения — не мои обязанности. — Он встал: — прошу прощения, другие пациенты тоже ждут моего внимания.

Светлана понятливо кивнула — как же Гордея Ивановича достал князь и его люди.