Нелюбовь

17.1.

– Никита! – Ору я, отталкивая от себя Стаса и бросаясь к окну.

Старые деревянные перемычки, ломаясь, трещали так, что я думала, что разваливается не шпалера под ногами Высоцкого, а, как минимум, вся стена дома. Страх за жизнь Никиты превратил шум падения в моей голове в настоящий грохот, и теперь я высовываюсь из окна, боясь лишь одного – увидеть, что он разбился насмерть.

И на меня накатывает облегчение, когда я вижу в сумерках его силуэт: Никита лежит в самом центре куста дикой розы в неуклюжей позе, и его глаза устремлены вверх – на мое лицо.

– Боже… – Вздыхаю я.

– Все отлично, – пытается улыбнуться он, поднимаясь, – так и было запланировано.

– Лежи, не двигайся, вдруг что-то сломал! Сейчас я спущусь и помогу тебе подняться.

– Извини, тут, конечно, комфортно. – Кряхтит Никита, барахтаясь среди веток. – Но у меня вся спина и задница изрезаны колючками…

– Блин!

Я оборачиваюсь и врезаюсь в грудь Стаса.

«Боже, какая же неловкая ситуация!»

– Прости, там Никита, нужно ему помочь… – Бормочу я.

Тот кивает и жестом показывает, что не смеет меня дольше задерживать. Выбегая из комнаты, я вижу, как Стас перегибается через подоконник, высовывается из окна наружу и приветствует Никиту взмахом руки.

– Привет, Тарзан!

Сбегая вниз по ступеням, я слышу лишь собственное сердце: оно молотит, как тысячи кулаков, и отдается звоном в ушах. «Зачем он здесь? Почему не с Полиной? Для чего пришел?» И мне почему-то сразу становится так легко, словно Высоцкий – мой спаситель. Как бы глупо не выглядело его появление, он, все же, явился очень вовремя потому, что Стас – и думаю, это не со зла – явно очень торопил события.

Он приехал, как только я вернулась из Берлоги. Мы болтали, затем поднялись за гитарой наверх, затем его рука, как бы невзначай, коснулась моей талии, а губы притянулись к моим губам: поцелуи, объятия, и вот мы уже вдвоем лежим на постели – все очень естественно, легко, без принуждения. И мне было приятно, и я даже, возможно, хотела большего, но не могла игнорировать сиреной воющую в голове мысль о том, что еще не готова к близости с ним.

Я не знаю, как это бывает у других девчонок, и, может, я наивная дурочка, но мне хотелось, чтобы мой первый раз был особенным. Мне не хочется морщиться, позже вспоминая о нем, даже если было неприятно и больно. Мне хочется вспоминать о нем, как о моменте, к которому я была морально готова и который могла контролировать с первой и до последней секунды. Мне хочется, чтобы Стас понимал, насколько это значимо для меня. Но, вероятно, именно его опыт в таких делах и торопит его к получению уже знакомых ощущений. Для меня же – этот опыт будет совершенно новым, и мне страшно ступать на неизведанную территорию. Именно поэтому я чувствую сейчас облегчение: я словно получила отсрочку.

– Мур! – Встречает меня Никита.

На его лице максимальная неловкость. Волосы взъерошены, одежда помята, рукав рубашки разодран и болтается, на шее – царапина: видимо, ободрал веткой, когда приземлился в розовый куст или пытался оттуда выбраться.

Я застываю напротив него и вглядываюсь ему в глаза.

Мы смотрим друг на друга, и что-то трепетное и невысказанное трещит электричеством между нами в соленом вечернем воздухе. «Интересно, как много он успел увидеть?» – думаю я.

И понимаю, что много. Никита видел достаточно, чтобы сделать нужные выводы. Я инстинктивно закусываю пылающие от поцелуев со Стасом губы и гадаю, смотрит ли он сейчас на нас из окна.

– Ладно, мне пора! – Вдруг выпаливает Никита, но не двигается с места. – Я просто хотел… Неважно. Так, глупость.

– Как ты? – Спрашиваю я. – Сильно ушибся?

– Ерунда. – Хмыкает он. – Ты была права, шпалера уже давно прогнила, а мне уже не двенадцать, чтобы лазить по ней к тебе в спальню.

Никита так пристально смотрит на меня, что я начинаю дрожать. Мне так больно от его взгляда, и мне так жаль, что все так сложилось, что меня буквально разрывает на части от нахлынувших чувств. Мне хочется расплакаться, но я не могу.

– Ты весь грязный. – Шепчу я, делая к нему шаг. И начинаю пальцами собирать с его одежды травинки и отряхивать с нее пыль. У меня нет сил, смотреть ему в глаза, я больше не могу. – И ты поранился. – Говорю, задержав взгляд на царапине на его шее, по краям которой выступила кровь.

Я умираю от желания его обнять, но все еще помню, что мы тут не одни. И я в ужасе от того, как все запуталось.

– Лель, я пойду, ладно? – Тихо произносит Никита.

Он осторожно дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю.

– Нет! Нужно обработать рану!

– Алена, все хорошо. – Бормочет Никита мне в волосы. Его губы почти касаются моей макушки, и это ощущается как поцелуй, от которого у меня все внутренности сводит. – Я обработаю дома. Все в порядке. Правда.

– Зачем ты приходил? – Я поднимаю на него умоляющий взгляд.

В моей памяти проносится вся палитра ощущений, пережитых наедине с ним: вот мы катаемся по траве и смеемся, вот поднимаем сотни брызг, купаясь в море, подпрыгиваем на кочках в автобусе, гоняем наперегонки на велосипедах, и солнце играет бликами на наших лицах и в волосах. Это все мгновения безудержного счастья, которые не могу отпустить. Мне хочется, чтобы они длились вечно.

– Давай завтра. – Почти шепчет Никита, бросая взгляд куда-то мне за спину.

– Зачем ты приходил? – Упрямо повторяю я.

Но Высоцкий молчит. Смотрит сквозь меня, и я понимаю, что сейчас самое время обернуться. Что я и делаю. И ожидаемо вижу Стаса.

– Я поехал. – Он на удивление выглядит спокойным. Приветливо улыбается Никите, затем подходит ко мне. – Заеду завтра утром.

– Тебе не обязательно… – Начинаю говорить я, но Стас прерывает мою речь коротким, но нежным поцелуем в губы.

– Все нормально, еще спишемся сегодня. – Говорит он, поглаживая большим пальцем мою щеку. – Мне, правда, нужно домой – помочь матери. А вы… поговорите спокойно. – Видно, что ситуация ему неприятна, и Стас делает над собой усилие, чтобы улыбнуться. Но при этом он уверен в себе и не ревнует меня к лучшему другу. Ну, разве что самую малость. – Пока, Никитос! – Он взмахивает рукой на прощанье. – В следующий раз выбирай лиану покрепче!

– Я лучше через дверь. – Не оценив шутку, без эмоций отвечает Высоцкий.

Небо разрывает внезапный раскат грома.

– Да, – подмигивает Стас, – отличная идея. И не забывай стучаться!

Смеясь, он отправляется к машине, припаркованной с другой стороны, у дороги, а я поворачиваюсь к Никите.

Мои щеки горят, сердце в груди грохочет. Я вижу, как помрачнело лицо Высоцкого, и чувствую вину: пламя стыда охватывает буквально весь горизонт за его спиной, где яростно догорает солнце в закатном небе.

– Я тоже пойду. – Выдыхает Никита тихо, когда за домом слышится урчание двигателя.

– Нельзя так уходить. – Говорю я.

В его чертах горит разочарование. Он мотает головой.

– Нет, так будет лучше.

С неба начинают падать холодные капли.

– Мне так жаль. – Почти пищу я, когда Никита разворачивается, чтобы уйти.

Он замирает и не двигается.

– Я тоже тебя любила! – Кричу я ему в спину сквозь шум набирающего силу дождя. – Любила, но ты не видел! Не замечал этого…

Высоцкий медленно оборачивается. Вода льется по его лицу, просачивается сквозь одежду.

– Сколько мне еще было ждать, чтобы ты заметил?! – Дождь меня тоже не щадит: стекает с волос на лицо, путается в ресницах, сбегает струйками по шее. – Ты кроме Полины никого не видел, а Стасу я нравилась и прежней…

– Это неправда. – Он делает ко мне шаг. – Я просто не понимал…

– Ты и сегодня был с ней, я вас видела. – Ору я, как безумная, а выходит лишь жалобный писк.

Никита отчаянно мотает головой. Ливень обрушивается на наши головы с новой силой.

– Я видела. – Повторяю я, пытаясь контролировать свое дыхание и сжимая пальцы в кулаки.

– Мы просто поговорили! – Отчаянно восклицает он. – Она не нужна мне. Я сказал, что люблю другую.

– Слишком поздно. – Надломлено произношу я. Внутри меня происходит настоящая истерика. – У меня есть парень!

– Я знаю, что облажался. – Никита кладет мне ладони на лицо. – Я виноват. Позволь мне все исправить?

Он выглядит таким смятенным и подавленным, что я забываю про проклятый дождь, пытающийся смыть нас с поверхности земли.

– Я не знаю. – Честно отвечаю я. – Не знаю, что чувствую. Это так сложно…

– Я помогу. – Говорит Никита, наклоняясь к моему лицу.

И мы целуемся, а дождь хлещет нас, как безумный, жалит даже через одежду. Он проскальзывает везде – будто мы стоим под душем, и только увеличивает силу, словно собирается смыть с нас следы этих поцелуев, как следы преступления.

Никита запускает руки в мои влажные волосы, прижимает меня к себе. Мне передается его бешеное биение сердца. Он целуется неуверенно, но так страстно, что от его хриплого стона, щекочущего губы, на меня обрушивается волна дикого возбуждения: словно щелкнул какой-то внутренний переключатель, и я больше не могу остановиться, больше не владею собой.

Никита прихватывает зубами мою нижнюю губу, и на это тут же, как будто только этого и ждало, отзывается мое тело. Я сильнее вцепляюсь в него, вжимаю в себя и углубляю наш поцелуй, буквально терзая его рот – яростно, задыхаясь, будто изголодавшись по тому, чего так долго хотела.

Целое полчище хрупких бабочек устраивает танцы в моем животе, заставляя меня стонать от удовольствия и желать, чтобы это не заканчивалось никогда. Никогда.

Но тут перед глазами вспыхивает картина того, чем мы занимались со Стасом перед тем, как появился Никита, и снова накатывает стыд. Высоцкий не замечал меня, он с ума сходил по Полине в то время, как Стас всегда был тверд в своем выборе. Я не могу поступить с ним так, это неправильно. Он этого не заслужил.

– Подожди. – Мой голос звучит отчаянно, когда я пытаюсь отстраниться. Но Никита продолжает тянуться ко мне, и наши губы снова соприкасаются в поцелуе, грозящемся растянуться надолго. Из его объятий вырваться намного труднее, чем из объятий Кощея. – Остановись, Никит. – Задыхаясь, шепчу я.

Дождь больно бьет меня по щекам.

– Ты же чувствуешь это? Чувствуешь? Скажи! – Тяжело дышит Никита, не желая отпускать меня.

Я кладу руку ему на грудь и осторожно отодвигаюсь. Мое сердце рвется из груди, и на его месте рождается страшная пустота.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты выбрала. – Решительно говорит он.

– Прости. – Я разворачиваюсь и бегу в дом.

Никита бросается за мной.

– Вот твоя худи. – Говорю я, когда мы оказываемся в гостиной. – Забирай и уходи. – Указываю на аккуратно сложенную толстовку с капюшоном, лежащую на кресле.

– Алена! – У него сбивается дыхание. Он руками смахивает влагу с лица и волос. – Ну, ты ведь тоже меня любишь. Я знаю. Я чувствую! Ты могла меня обмануть до нашего поцелуя, но не теперь.

– А вдруг тебе опять кажется? – Тихо спрашиваю я, поворачиваясь к нему. – Вдруг как с Полиной? Померещилось, а завтра пройдет?

Его лицо вспыхивает болью.

– Нет, это другое. Теперь я знаю, что это совсем другое. Я могу отличить настоящие чувства, а ты?

Мы замираем друг напротив друга, и я тону в его глазах, полных печали, не зная, что ответить. А затем тишину дома разрывает звук мобильника.

– Мне нужно ответить. – Вздыхаю я, взяв со столика телефон.

– Алена. – Опускает плечи Никита.

– Мне нужно ответить, – повторяю я, надеясь, что это даст мне, хотя бы, минуту на то, чтобы прийти в себя и начать соображать нормально.

Но этот телефонный звонок меняет вообще все.

– Ксюши больше нет. – Вместо приветствия дрожащим голосом говорит Тая. – Она ум-мерла. – Заикается подруга. – Алена, ты слышишь меня?! Ее больше нет…