Нелюбовь

17.2.

Мы сидим в холле приемного отделения больницы и сами не знаем, чего ждем. На нас все та же мокрая одежда, а за окном по-прежнему бушует ливень. Алена вздрагивает от подступающих всхлипов, лежа у меня на груди, а я обнимаю ее левой рукой и смотрю на черное небо за окном. Мне в голову почему-то лезут воспоминания о том дне, когда весь мир узнал о смерти фронтмена «Linkin Park» Честера Беннингтона.

По словам его друзей и близких, он выглядел спокойным и жизнерадостным за день до гибели, и ничто не указывало на то, что он решится свести счеты с жизнью. Больше всего мне тогда врезался в память комментарий эксперта-психиатра об особенностях протекания депрессий и подавленных эмоциональных состояний: «Людям вокруг очень тяжело распознать признаки того, что происходит с их близкими. И не каждый человек планирует покончить с жизнью заранее: иногда это просто вспышка, минутное помутнение рассудка, короткая мысль о том, что больше уже никогда не будет хорошо – и в такой тяжелый момент важно, чтобы кто-то был рядом и оказал поддержку».

Наверное, Ксюша осталась совсем одна, и рядом не было никого, кто сказал бы ей, что однажды боль отступит. Однажды ей обязательно станет легче, и нужно только подождать. Это мог быть совсем короткий промежуток времени, или какое-то событие, которое стало триггером… И тут меня словно окатывает ледяной водой: та их встреча с Драгачевым в школе. «Осень. Обострилось все» – его слова, словно пощечина, обесценивающие все ее чувства.

И у меня ком встает в горле, и слезы подступают к глазам.

– Это мы виноваты. – Вдруг звучит в привычном больничном шуме голос Таисии, сидящей справа от меня. Она в отличие от Алены не плачет, но на ее лице отражается неистовое напряжение. – Мы оставили ее одну. Это все мы.

– Вы не виноваты. – Говорю я.

У меня ледяные змеи ползают по спине в этот момент.

– Мы же были у нее дома. – Размазывая слезы по щекам, хрипло произносит Алена. – Казалось, что она успокоилась, что ее отпустило. Я не думала … не думала… – Ей не хватает дыхания. – Я – ужасный друг, потому что совсем забыла о Ксюше…

– Не вини себя. – Я глажу ее по волосам. – У тебя отец пропал, ты пыталась справиться с переживаниями, плюс куча других проблем. Невозможно за всем уследить.

– Я должна была быть внимательнее к ней. Мы же знали, как ей плохо!

– У меня вообще нет оправданий. – Едва слышно отзывается Тая. – Я провела последний день с Костиком и была бессовестно счастлива. Мы ходили в кино, катались на роликах, гуляли у моря: даже страшно подумать, что было на душе у Ксени в этот момент.

– Я не верю, что это правда. – Говорит Алена, сжав мою руку. – Я все еще жду, что выйдут ее родители и скажут, что врачам удалось ее спасти. Я не верю, что теперь мы будем говорить о Ксюше в прошедшем времени!

Я целую ее в макушку и крепче прижимаю к себе.

– Это правда. – Кивая, как заведенная, бормочет Тая. – Я прибежала сюда, как только дозвонилась до ее родителей. Вернее, мама Ксюши ответила на звонок по ее мобильнику и сказала, что они в больнице. Когда я вошла, они сидели здесь, в холле. Ее маму трясло, а отчим был белым, как мел. Они даже ответить мне не могли, что произошло с их дочерью, а потом вышел врач и сообщил, что Ксюшу не смогли спасти. Единственное, что я поняла: причиной стала большая доза лекарств, которые она приняла намеренно, и уже к приезду скорой ее пульс был нитевидным и почти не прощупывался. Потом родителей увели в палату, а я осталась тут одна. Вышла подышать, начался этот ливень, я позвонила тебе…

– Но, может, есть шанс… – Алена бросает взгляд в сторону коридора с массивными дверями, за которыми скрываются процедурные для приема пациентов по скорой.

– Ее мама говорила то же самое. – Тихо отвечает Тая. – И потом упала на колени. А муж ее поднял.

Она смотрит в одну точку, ее руки дрожат.

– Ксюша ведь выглядела нормально. – Пищит Алена, пытаясь справиться с новой волной подступающих слез. – Я даже подумать не могла, что ей настолько тяжело…

– Она могла жить и жить. – Кивает Тая, сглотнув. – Стала бы счастливой, успешной и поняла бы, что из-за такого дерьма, как Дрыга, не стоит даже на секунду расстраиваться. Я не понимаю, что пошло не так. Не понимаю, зачем она…

Тая зажмуривается, сжимает пальцы в кулаки.

А я молчу.

Я просто не знаю, как открыть рот и рассказать им о последнем разговоре Лехи и Ксени. Нет, не потому, что он мой друг, и я хочу его защитить. А потому, что знаю, что смерть бывшей подруги и так станет для него огромным ударом, и он всю жизнь будет себя винить. И все вокруг и без этих подробностей будут его осуждать. Леха и так знает, что виноват. Нужно ли добивать его окончательно всеобщим порицанием?

Через минуту на пороге больницы появляется Костя. Он идет к нам, но Тая на него даже не реагирует: она словно в каком-то гипнотическом сне. Парень садится рядом с ней, обнимает ее, и Тая, молча, кладет голову на его плечо. Костя спрашивает, что произошло, и так как девочки подавлены, мне самому приходится снова повторить все эти слова, от которых горчит на языке, и холодом стягивает желудок.

Алена беззвучно плачет. Костя, тяжело вздохнув, уставляется в пол. Мы сидим, словно придавленные бетонной плитой отчаяния, и снова ждем неизвестно чего. Никто из нас не понимает, как можно в такой момент просто вернуться домой. Горе лучше переживать всем вместе.

– А кто-нибудь сообщил Дрыге? – Спрашивает Якимушкин спустя некоторое время.

– А для чего? – Бесцветным голосом интересуется Алена. – Думаешь, ему есть до этого какое-то дело? Он даже на сообщения ей не отвечал: выбросил, будто какой-то мусор.

– Я сообщила. – Вдруг, нахмурившись, говорит Тая. И взгляды всех присутствующих обращаются к ней.

– Ты звонила ему? – Удивляется Алена.

Она медленно поворачивается к ней.

– Я послала ему фотографию. Ту, что сделала на кухне в твоем доме. Помнишь? Где они целуются с Ксюшей.

– Тая… – Охает Алена.

– Я написала ему, что это он ее убил. – Она добела сжимает дрожащие губы. – А что?

Костя крепче обнимает подругу за плечи.

– Но Тая… – Всхлипывает Аленка.

– Если это так и есть. – Холодно отвечает та. – Я хотела, чтобы он помнил это до конца своих дней. Чтобы знал, что это его поведение заставило ее…

– Но так нельзя.

– Можно! – Нервно восклицает Тая. – Ему что, трудно было вести себя по-человечески?! Трудно было объясниться с ней?! Почему нужно было быть таким ничтожеством, трусом! Ах, ты… – Она застывает с открытым ртом, и мы не сразу понимаем почему.

А потом следуем за ее взглядом и видим промокшего насквозь Леху. Он стоит у раздвижных стеклянных дверей на входе. Его плечи опущены, с одежды и волос бежит вода: очевидно, парень добирался до больницы пешком. Вид у него ошеломленный, растерянный. Леха скользит испуганным взглядом по залу ожидания, а затем останавливается глазами на нас.

Но подойти не успевает: Тая срывается с места, подлетает к нему и, словно дикая фурия, набрасывается на парня.

– Какого черта?! – Она ударяет его ладонями в грудь. – Кто дал тебе право?!

– Тая! – Мы бросаемся к ней.

– Как ты можешь сюда приходить?! – Новый толчок в грудь сбивает Дрыгу с ног.

Он падает, выглядит ошарашенным. Смотрит на Таю снизу вверх, хватает ртом воздух и дрожит.

– Как ты посмел?! – Кричит Тая.

Костя успевает ее оттащить еще до того, как она дотянется до Лехи ногой. Тая сопротивляется: молотит воздух руками, ногами, сыплет проклятиями и, наконец, разрыдавшись, безвольно повисает в объятиях своего парня.

– Ненавижу. Ненавижу тебя… – Всхлипывает она.

Костя уводит ее обратно и уговаривает опуститься на кресло.

– Так это правда? – Побледневший Драгачев с трудом складывает слова в предложения.

– Да. – Я подаю ему руку и помогаю подняться на ноги.

На нас с интересом и ужасом смотрит весь персонал и посетители. Люди шепчутся.

– Она что-то сделала с собой? – Тихо произносит он.

Я киваю. Алена стоит рядом и подавленно молчит.

– Но как… – Леха растерянно опускает взгляд. – Не понимаю. – Он смотрит на свои трясущиеся руки. – Зачем?!

– А ты как думаешь? – Обводит его разочарованным взглядом Алена.

Дрыга смотрит в ее заплаканные глаза и словно не хочет верить. Он начинает мотать головой: сначала медленно, заторможено, а потом все активнее и активнее.

– Нет. – Выдыхает он истерично. – Нет, я тут вообще ни при чем!

Разворачивается и пулей вылетает из здания обратно под ливень.

– Мне жаль его. – Шепчет Алена, провожая его взглядом.

И я киваю, понимая, что она имеет в виду.

– Принесу вам попить. – Говорю я, оставляя ребят в зале ожидания.

Иду к кулеру, набираю воды и замечаю в коридоре мужчину в форме, который беседует с мужчиной в гражданской одежде и больничной накидке на плечах.

– И вы не знали, что ваша падчерица встречается с кем-то? – Спрашивает полицейский, делая пометки в блокноте.

– Мы никогда не слышали ни о каком Леше! – Отчаянно восклицает мужчина в больничной накидке. – А тут она нам с матерью две строчки оставляет: типа, «простите»! А ему целое письмо! Узнаю, кто он такой, и голову ему откручу!

– Матвей Сергеевич. – Кашлянув, выразительно смотрит на него мужчина в форме.

– Засажу! – Рычит тот.

Я беру стаканчики с водой и возвращаюсь к ребятам.

Тая от воды отказывается, она выглядит спящей в кольце крепких рук Кости. Алена принимает воду с благодарностью – пьет долго и маленькими глотками. Мы все опустошены и не хотим верить. Никто из нас не знает, о чем говорить, и как вообще можно общаться по-прежнему после всего произошедшего.

А еще через какое-то время к нам подходят оба родителя Ксюши и тот самый полицейский. Мать девочки дрожит в руках мужа, он сам тоже словно едва держится на ногах.

– Это ребята, которые дружат с моей дочерью. – Представляет нас мама Ксюши.

Мы, как по команде, встаем.

– Я хочу коротко побеседовать с вами, – говорит полицейский, – это не допрос, так что вы можете отказаться. Мне бы хотелось уточнить кое-какие детали.

– Кто-то знает Лешу? – Вмешивается мать Ксюши. Она смотрит на нас с надеждой, как будто этот Леша, если найдется, сможет вернуть к жизни ее дочь. – Ксюша оставила ему письмо. – Женщина вытягивает руку с зажатой в ней мятой запиской. – Она написала ему. Она… Нужно ему передать. Нужно… Я хочу его видеть. Кто он? Вы знаете его? Как его найти?

Я немею, видя, как слезы катятся по ее щекам.

– Вы позволите? – Поняв, что никто из нас не спешит отвечать, полицейский осторожно забирает из рук женщины записку. – Будет лучше, если вы доверите это мне. Вам сейчас нужно поехать домой и отдохнуть, а утром я подъеду, и мы обсудим все еще раз.

– Но я хочу видеть этого мальчика. – Широко распахивает глаза мама Ксюши. – Кто он, ребята? Вы ведь его знаете? Он учится с вами?

Но даже Тая молчит, закусив губу. Мы все как будто одновременно потеряли дар речи. И тут за их спинами раздается:

– Это я.

Они оборачиваются.

Мы тоже смотрим в направлении звука.

Это Дрыга. Он сгорблен, словно гравитация прижимает его к земле сильнее, чем остальных. С его волос бежит вода, и неясно, красны ли его глаза от слез или от напряжения. Его взгляд кажется безумным, полным немого отчаяния и вины, а его губы посинели от холода.

Мама Ксюши смотрит на него, склонив голову, а затем без лишних слов забирает у полицейского записку и протягивает Лехе. Драгачев берет ее дрожащей рукой и медленно разворачивает. Никто не дышит, пока он, молча, водит глазами по расплывающимся от влажных пальцев строкам.

Прочитав, Леха кивает самому себе. Затем сглатывает, делает глубокий вдох и возвращает записку женщине.

Мы все ждем от него какой-то реакции, но он лишь отходит к стене, наваливается на нее спиной и устремляет взгляд к потолку. Леха молчит. Мать и отчим Ксюши не сводят с него глаз. Он делает выдох и зажмуривается. Снова медленно тянет носом воздух.

– Полагаю, мне лучше сначала поговорить с юношей. – Тихо замечает полицейский.

Из рук женщины падает записка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Глаза сами невольно скользят по строкам.

Прочитав, я гадаю, понимала ли она, что совершает ошибку, которую уже никто и никогда не сможет исправить? Нельзя никому ничего доказать ценой своей жизни. Ей нужно было просто пережить темный период и стать счастливой ему назло. Просто стать счастливой. Но Ксюша не верила, что это возможно. Бедная девочка.