Непримиримые 1

Часть 2 Глава 43 (Душевненько поболтать…) Концовка началась

Ира

Гонка получается удачная. Денег чуть зарабатываю. Что совершенно не лишне — после покупки «Ашечки» бюджет заметно поистощился. Но ничего, я затяну поясок, а пока… можно и отдохнуть.

На свидание с Шумахером так и не решаюсь, несмотря на то, что он предлагает тихо и без интима посидеть в кафешке. Признаться, странный тип, хотя вроде… очень знаменитый в кругах гонщиков. В меру наглый, обаятельный, а вот компашка его… окружение — отвратные особи. Настоящие парнокопытные.

Стадо парнокопытных!

Эх, жаль, никто из друзей не может сегодня со мной посидеть — ну прям о-о-очень все заняты, вернее, по уши в любви, поэтому еду домой одна. По пути заглядываю в магазин и покупаю несколько банок пива. Хочу немного расслабиться. Заслуживаю. С учебой все отлично, проект двигается, часть зачетов сдаю автоматом…

— Ир, ты так поздно, — огорчается ба. — Совсем себя не жалеешь, — волнуется не наигранно.

— И правда, — брякает дед. — Ночь на носу, мы тут места не находим…

— Я же позвонила, — оправдываюсь тихо, — сказала, что скоро буду.

— Она у нас уже взрослая, — окидывая меня хмурым взглядом отец. — Ей учеба побоку. Только глупости, возня с машинами, да парни в голове.

Тяжко вздыхаю — ну вот, опять старая песня. Оставляю рюкзак возле лестницы.

— Па, — устало сажусь за общий стол. — Это не так. У меня осталось четыре экзамена и пять зачетов. Несколько закрыла досрочно. Все тяну, и даже хвостиков нет. А если бы и было правдой, то что в этом плохого? Разве я не обычная девушка? — ищу поддержки у родственников. — Разве это ненормально в моем возрасте — хотеть встречаться, ну или… с учебой немного напортачить? — крайне редко возражаю или пытаюсь высказать свою точку зрения. Дело не в моей покладистости, просто не хочу родственников лишний раз огорчать или вставить в тупик. А любое мое возражение почему-то именно так и воспринимается.

— Конечно, нормально, — робко встает на защиту ба, за что я ей безмерно благодарна.

— Да вроде, можно и погулять, — бормочет отстраненно дед, поддержав еле заметной улыбкой.

— А лаборатория? — вклинивается с замечанием папа. — Как далеко ты продвинулась в исследовании?

Упс…

— Медленно идет, — соглашаюсь виновато, глядя в пустую тарелку.

— Вот и я о чем. Какие могут быть подвижки, если голова дурью занята?! — бросает неоспоримый довод отец.

Бабушка и дедушка молчат. Они настолько воспитаны, что стараются не вмешиваться в наши с отцом споры. Так всегда было. Хотя точно знаю, что во многом с папой не согласны.

Бабуля не раз после очередного моего разговора по душам с родителем успокаивала, мол, ему виднее. Он опытней и мудрее. На что я резонно подмечала, что у нее с дедом еще больше мудрости, на это ба опускала голову: у каждой семьи свои нравственные устои и ценности, папа… взрослый человек. Он решит, как ему дальше жить.

Так что, с годами ничего не меняется — ба и дед вновь умолкают, оставляя нас с отцом и нашими разногласиями наедине.

Вот и сейчас бабуля лишь суетится, убирая со стола грязные тарелки, а дед чинно восседает в излюбленном кресле и неспешно смакует чай.

— Движения и не будет, — продолжает холодно отец, — если не работаешь с утра до вечера! Только усердие и труд помогут сдвинуться с мертвой точки!

— Па, — устаю от нотаций, — мне скоро двадцать! Это нормально, что я хочу разнообразия и… любви…

Стол вздрагивает, а вместе с ним звонко подпрыгивает посуда. Отец ладонями ударяет по столешнице:

— Слишком много свободы я тебе дал в последнее время! — звучит сурово. — Нужно урезать твои расходы, да в рамки более узкие зажать — вот тогда начнешь ценить помощь!

— Я ценю, — бурчу под нос. Кушать уже совершенно не хочется. — Спасибо, — встаю из-за стола. — Я не голодна!

— Я не закончил, — окатывает морозом отец, когда ступаю к лестнице. — И не отпускал!

— Пап, я устала, — отзываюсь ровно, не желая ссориться. — Душ хочу принять, да еще к зачету надо готовиться.

— Иди, — недовольно кивает отец и зло отворачивается.

Плетусь наверх, по дороге подхватив рюкзак.

Долго стою под струями воды, а когда выхожу — оказывается, ба ужин принесла мне в комнату.

Ох уж эта забота… Чуть слезу не пускаю от трогательности. Вот только плакать давно перестала — разучилась. Слезы огорчали бабулю, расстраивали деда, раздражали отца, поэтому вскоре уже казались совершенно бессмысленным проявлением чувств и признаком слабости.

Нет я не изгой в полной мере этого понятия, все же жила с любящими родственниками, да и сколько себя помню — только от бабушки и дедушки получала то самое чувство, говорящее, что нужна кому-то.

Забота, внимание, теплые слова… В которых особенно нуждалась в переходный период… Ба и дед окружали меня любовью с детства, но… заменить маму не могли. Это невозможно. Мама… это… даже уже и не знаю, кто это. Да и самого определения мне не понять. Чуждое и глухое — оставляющее в душе едва заметный след чего-то важного, но так мною и неощутимого.

Не помню даже лица родительницы, страшно, но это так. Не помню тепла ее рук, нежности голоса, того самого запаха, что присущ лишь родному человеку. Понимания или участия… не осталось ничего! Время жестоко — оно умело стирает воспоминания, которые хотелось бы помнить, и с той же легкостью подкидывает совершенно неуместные эпизоды прошлого, которые стоило бы забыть!

Нужна ли мне мама?

Сейчас уже, скорее всего, нет — я достаточно поплакала и без ее плеча. Пережила школу без ее сочувствия и поддержки. Достаточно просто справляюсь с проблемами и учебой. Душевные переживания перевариваю сама, храню глубоко и не выпускаю эмоции на обозрение — засмеют. Если и делаю ошибки — точно знаю, что виновата сама. Но однозначно завидую тем, у кого есть такой важный и близкий человек.

Около часа читаю конспекты, нет-нет да и ковыряясь в тарелке.

Когда становится душно, выхожу на балкон, но тотчас затаиваюсь — под деревом, разделяющим нашу территорию и участок соседей, два темных силуэта. Шепчутся в ночи. Голос отца сразу узнаю, а вот женский… Несколько секунд ковыряюсь в памяти, пока не слышу:

— Амалия, мы давно не дети, что за шпионские игры?

Соседка?! Игры? У них что, роман?

— Ты не понимаешь, — бормочет виновато женщина, — Игнат славный парень, но сложный человек. Ему нужно время…

— Он взрослый мужик, у которого в скором времени может появиться своя семья, — безапелляционно, но не повышая голоса, заверяет папа. — И… — добавляет с жаром, — ремня ему нужно, а не время…

— Сереж, — мямлит Амалия, — он почти без отца рос, а то, что видел до… Ну, это было не очень правильно с точки зрения нормальных отношений. Ему трудно принять, что я могу кого-то любить, кроме него и его папы… Да к тому же тебя… ведь мы…

— Это глупо и эгоистично!

Ох, как верно, милый папа. Да кто бы говорил?!.

— А для собственной семьи Игнат слишком непостоянен. Девушек меняет с такой легкостью и скоростью, что даже не знаю, нормально ли это… — утихает голос женщины. — Молод, горяч. Сереж, прошу, дай время.

Тороплюсь схорониться в комнате. Пригибаюсь ниже, но в щель балкона вижу, как вдоль дома Игната бесшумно едет машина. Странно, с выключенными фарами. Катится еле-еле… Черная, тонированная, низкая, дорогая.

— Как скажешь, — бурчит папа. Далее следует неразборчивое бормотание, страстные вздохи, поцелуи.

Становится жутко неудобно, и я юркаю в комнату, чтобы переждать ночное свидание парочки.

Выхожу немногим позже, но перед тем, как открыть баночку пива, убеждаюсь, что внизу никого нет. Слегка укрываюсь пледом — на улице хоть и конец мая, но довольно свежо. Сажусь на плетеное кресло, закидываю голые ноги на балконные перила. Наслаждаюсь тишиной, темнотой, покоем… В поселке уже почти во всех домах выключен свет… Хорошо!

Открываю баночку, делаю глоток… Нет, я не пивной алкоголик, но иногда мне хочется чего-то такого… запретного с точки зрения моего отца. Видимо, я плохая девочка, ведь умудрилась даже и травку попробовать. Не скажу, что мне понравилось, но и откровенного негатива не вызвала.

Мысли текут вяло. Опять делаю глоток. Эх, жаль, что не ледяное…

Хорошо, мирно, сверчки поют, ветер шуршит листвой.

Папка-то мой, оказывается, еще тот герой-любовник!

С соседкой замутил… Ого!

А что, нормальная женщина. Милая, очаровательная, доброжелательная. У нее только один недостаток — сын.

Мысль обрывается, когда слышу звук приближающегося мотоцикла. Уже в следующую минуту возле ворот соседей останавливается крутой байк. Створки с легким скрежетом расходятся в стороны, Игнат паркует мотик под крышей летнего гаража. Из-за темноты не могу различить марку, но по корпусу и реву движка — Хонда или Ямаха.

Гоночный, да и всякие штуки трюкачные можно делать. Мда, у нас с Селиверстовым одинаковые увлечения.

Вновь откидываюсь на спинку, закрываю глаза.

— В тихом омуте черти водятся, — дымку повисшего спокойствия внезапно нарушает насмехающийся голос Игната, раздающийся откуда-то снизу. — Балуешься или уже пристрастилась?

— В полиции нравов подрабатываешь? — не остаюсь в долгу, но даже не гляжу на парня. Как сидела, так и сижу.

— Нет, но анонимный звонок папуле никто не отменяет…

Заминка — реально озадачиваюсь, шутит или нет. Хм, за Селиверстовым не заржавеет. Звякнет хотя бы ради прикола или чтобы досадить!

Ну и плевать!

— Вперед, — отзываюсь, как можно небрежней.

— Папуля в курсах, что любимый птенчик балуется алкоголем?

Надоело делать вид, что мне все равно. Чуть подаюсь вперед, в прорези балкона глядя на наглеца. Он явно доволен произведенным эффектом.

— И кто его знает, чем еще… Табак? — перебирает с ухмылкой. — Или что-то более запрещенное? — продолжает назойливо жужжать, а лицо каверзно-проказливое.

А я все смотрю и не могу понять, что ему надо.

Блина, вот же… Я ведь даже себя на миг счастливой ощущать начала… до его появления.

— Свали в туман, — прошу по-хорошему.

— О, ты уже туман видишь? — продолжается игра в идиота.

Молчу, медленно потягиваю пиво.

— Ладно, шучу, плохая девчонка, — примирительно. — У меня разговор важный, оставь на глоток.

— Да ты уж не шепчи, — негодую праведно. — Погромче, не стесняйся, пусть мои проснутся, — демонстративно подношу к губам банку и припадаю на дольше.

— Не ссы, мелкая, — бормочет Селиверстов, — я быстро!

Не ссы? Мелкая?..

Я что-то упускаю в наших отношениях?!.

Пустые мысли испаряются со скоростью ветра. То ли я заторможена, то ли Игнат слишком проворный и быстрый. С грацией барса пробегает по стволу дерева, на максимальную по возможностям высоту. Подпрыгивает и с разворота хватается за нижнюю ветку дерева. Подтягивается, взбирается на сук и в несколько шагов оказывается на краю шатающейся ветки, рядом со мной. Когда она угрожающе начинает хрустеть и гнуться — сигает, цепляется за балконные перила и уже в следующий миг перемахивает ко мне.

Чертов Ямакаси!

— Я вообще-то не разрешала, — давлюсь пивом, — да и одета, мягко сказать, не для приема гостей…

— Я тебе это прощаю! — расплывается в глумливой улыбке сосед.

— А-м-м, — возмущение застревает в глотке, а когда обретаю дар речи, выдавливаю:

— Вижу, ты навыков набрался. Какая-то отдельная дисциплина в универе? — бормотание невнятное, я все же позорно торопею. Просто не привыкла, чтобы вот так нагло нарушали мое. Личное. Пространство. Ночью. Когда одна. Почти раздета. Немного выпила. К тому же — Игнат. Отвратительный тип. Гадский сосед. Самодовольный бабник. Которого ненавижу! — Слушай, — хмурюсь, поднеся банку ко рту, — это вообще-то неприлично.

— Что именно? — по-свойски забирает из моих рук пиво Игнат и касается губами края.

— Что пью пиво? — делает глоток, а отрывается с блаженным чавком. — Или что к полуголой девушке ночью пробираюсь? — бесцеремонно скидывает мои ноги с перекладины и становится напротив, вальяжно подпирая балкон своим телом.

— Да все по отдельности… и конечно вкупе… — мямлю под пристальным взглядом. Становится нестерпимо… не то жарко, не то холодно, но однозначно наго! Плотнее кутаюсь в небольшой плед, ничего другого нет — спортивные вещи в комнате. Но я такая… вида не покажу, что растеряна. Я. На своей. Территории!

— Ой, да че стесняться-то? На пляже полуголая скакала, — мотает неопределенно головой.

Реплика не совсем позволяет расслабиться, но я не из тех, кто будет в истерике биться. Научилась высоко держать голову даже в самых щекотливых ситуациях. Вот и сейчас не покажу, что сгораю от стыда.

— А насчет пива… Мы ведь почти одна семья… — допивает Игнат, банку ставит на пол.

— Ты что несешь? — настороженно. — Или тебя с нескольких глотков уже торкнуло? Селиверстов задумчиво цыкает:

— Ты права… маловато. Еще есть?

Вот теперь от наглости немею, а парень выуживает из внутреннего кармана пачку сигарет. Предлагает мне — нервно мотаю головой: не курю!

— Правильно, — кивает Селиверстов. Из другого кармана достает зажигалку. — А я вот курю, но крайне редко. Обычно после хорошего секса… — Ударяет пачкой по кулаку, из уголка подпрыгивает сигарета. Губами подцепляет. Подкуривает. Выпускает облако дыма и прячет пачку и зажигалку на прежние места.

— Ты у меня несколько минут! Или я что-то пропустила? — заторможено реагирую, взгляд непроизвольно опускается на пах парня.

— Ну, если кто-то нас застукает, может такое предположить, — ни то оправдывается, ни то поясняет, не оценив шутки. — Причем, заметь, не из-за меня… — взглядом красноречиво прогуливается по моему полуголому телу, едва прикрытому пледом.

— Но не волнуйся, твои тылы защищу.

— Капец, Селиверстов, ты лечиться не пробовал? Или настолько пьян, что бред несешь?

— Я трезв, как стеклышко, малыш. Семья одна — проблемы общие…

Видимо, это я мало приняла. Нужно голову больше задурить — забираю у него сигарету и делаю глубокую затяжку:

— Мы — не семья, слава богу, — выпускаю дым и вновь затягиваюсь, только сильнее. Возвращаю сигарету соседу.

Игнат задумчиво изучает мое лицо, чуть дольше задержавшись на губах.

— Почти семья… Ты что, не в курсе, что наши родичи спят вместе? — в глазах пляшут лукавые огоньки.

С легким кашлем выпускаю облако:

— Свечку не держала, — секунду раздумываю, рукой нащупываю одну из банок пива, которые благоразумно поставила возле кресла. Первую бросаю соседу, а вторую с пшиком открываю сама. — Но видела, как шушукаются поддеревом.

— У них это уже давно… — значимо кивает Игнат, жадно глотнув пива.

— Селиверстов, я понимаю, что ты вряд ли заметил, но нас не было несколько лет, — напоминаю спокойно.

— Четыре года, одиннадцать месяцев и семь дней, — услужливо добавляет сосед без намека на улыбку, чем затыкает на несколько мгновений.

— Я так точно не считала… Но не в этом суть. Нас тут не было! А приехали мы несколько месяцев назад…

— Мгм, первоапрельская издевка, — новый глоток и ни капли глумления. Опять напрягаюсь — и правда, первого апреля вернулась. — Но до этого твой отец был очень рад по приезду к доченьке согреть постель моей мамы…

— Избавь меня от грязных подробностей, — рьяно трясу головой.

Мне нехорошо, даже если это гнусная ложь, очередная выдумка Игната… Дурно, когда вот так могут гадости говорить.

— Почему, — хмыкает Селиверстов, — только я должен быть в курсе грязного белья наших предков?

— Потому что мне плевать, — перебиваю несмело. Но в душе зерно сомнения укрепляется. — Пусть живут…

— Живут-живуг… — с ледяной колючестью, — твоя мать еще болела, а они уже…

— Умолкни, — задыхаюсь, внезапно накатившим гневном. — Папа не мог! Он… он любил маму! — вкладываю в голос чувство, но звучит до омерзения неуверенно. Будто простой фразой опорочила память о святом человеке. Об идеальном чувстве…

Я не думаю, что отец способен любить. Для него это чуждое понятие, сопряженное с некоторыми реакциями живого существа на химическом уровне, исследованиями которых, в связи с повышенной занятостью, еще не изучил. Примерно так же и я думаю… благодаря ему. Все же яблоко от яблони, но в моем случае — я рук не опускаю. Молода… У меня еще толком не было возможности опровергнуть сомнительность своего мышления по этому поводу.

А чувства отца применительно ко мне — имеют совершенно другой характер, и больше смахивают на эгоизм. Я — дочь, и при попытке кого-то извне вклиниться между нами, папа выбирает сторону наблюдателя, хотя на деле умело дергает за нити, вынуждая поступать, как желает он.

Так что «любовь» моих мамы и папы, буквально режет по сердцу. Нечто мифическое и неощутимое, хотя с детства себя убеждаю в обратном.

Правильнее, верила в это и была готова с пеной у рта доказывать состоятельность своего мнения. Папа же переживал за маму. Высиживал возле постели… Плакал, когда умерла… Это были чувства!..

Только многим позже задумалась, а какого именно рода это были чувства. Какой оттенок носили? Жаль, ответа так и не нашла…

— Любил, еще как, — соглашается до отвращения спокойно Игнат. — Но это ему не помешало найти успокоение в соседской постели.

— Чш-ш, — взмах руки, — не хочу слышать гнусных подробностей.

И без того тошно и гадко на душе.

— Слышать?.. — едко, но коротко смеется Селиверстов, выбрасывая окурок за балкон. — Малыш, я их видел, и поверь, моей психике было куда больнее! Во мне до сих пор бурлит злость и негодование.

Блин, во мне сейчас тоже. Не хочу верить. Не могу!

Но почему же сердце так сжимается, словно верит? Не мог отец так подло с матерью обойтись. Или мог? Спать с соседкой? Прямо под боком у мамы? Пока она… умирала…

Вранье! Отец, конечно, еще тот "благородный рыцарь", но чтобы так… низко…

— Не надо осквернять память о моей маме, — прошу ровно, не позволяя эмоциям взять вверх над чувствами, что во мне сейчас бьют девятым валом.

На самом деле я хочу знать, «правда» это или «нет». Но от отца. И если это окажется правдой… Я не знаю, что сделаю… во мне давно зреет обида и выплеск может вылиться в громкий скандал.

— Как скажешь, — равнодушно пожимает плечами Игнат.

Отворачивается, облокачиваясь на балконные перила и уставляясь куда-то взглядом, изредка отпивая из банки. Молчание щекочет нервы. Начинаю ерзать и подумывать, что пора заканчивать посиделку. — Ты так и не ответила… — едва слышно нарушает безмолвие сосед, вгоняя в ступор очередным загадочным вопросом с явным подтекстом.

— На тему? — осторожничаю хмуро. Глоток пива.

— Скучала ли ты по мне… — задумчиво, без намека на шутку.

Жутко, да так, что мурашки по коже.

— Это шутка?

— Вспоминала?.. — на своей волне парень и это реально пугает.

— Селиверстов… — тихо начинаю.

— Я тебе жизни не дам! — жестко и вкрадчиво.

— Да пошел ты! — встаю, но не успеваю пройти мимо, Игнат разворачивается, невероятно ловко поймав меня в кольцо рук.

Жуткое ощущение мощи, мужской силы обрушивается, точно цунами. Сердце чуть не выпрыгивает из груди, эхом колотится в голове. Даже страшно становится, ведь физически не смогу отбиться, если гад возжелает снасильничать. Это при том, что я совсем не из робкого десятка.

— Ты же знаешь, зазря слов на ветер не бросаю, — глаза в глаза. — Я уничтожу тебя. Растопчу все твои мечты и надежды, если не поможешь… — с наглой ухмылкой, будто не грозит, а шутки отпускает.

— Долбанутый! — Несколько тщетных попыток вырваться приводят к тому, что я лишь плотнее размазана по Селиверстову. И мне это не нравится, до гулкого боя крови в висках и крупного тремора.

Глупость, но банку пива не отпускаю… стискиваю так сильно, будто на глотке соседа, она даже возмущенно скрипит. Да и вторая рука, к слову, занята — ей плед удерживаю, чтобы уж окончательно не опозориться, сверкая голым телом. Поэтому нелепо ерзаю и брыкаюсь, как придется. Мои трепыхания только раззадоривают Игната, который и не напрягается — потешается надо мной. Когда усмиряюсь, заточитель ослабляет хват.

— Темпераментная, — пошленько хмыкает, мазнув глазами по моим губам. Дыхание сбивается окончательно. — Мне это нравится…

Зато меня пугает… до икоты… озабоченность… твоя! А то, что возбужден, ощутила пока меня по себе натирал.

— Что хочешь конкретно от меня? — молюсь в сердцах, чтобы парень не заметил моего замешательства и страха перед его силой.

— Совсем другой разговор. Я бы сказал, взрослый… — к моей радости, позволяет сесть обратно в кресло. Кутаюсь в плед, хаотично соображая, как избавиться от назойливой компании, не к месту возбужденного идиота.

— Давай родителей разыграем, что у нас любовь.

— Любовь? — чуть не давлюсь идиотской идеей. — Это абстрактное название аномальной химической реакции в мозгах и теле человека?

— Мгм! — с легким недоумением.

— Нелепость, — роняю с отвращением.

— Почему? — озадачено.

— Ты и любовь?! — фыркаю. — Я и любовь — еще более нелепое сочетание слов, а если в контексте «к Селиверстову Игнату» — невозможное… — ляпаю быстрее, чем осознаю ошибку. Глаза соседа пасмурнеют, сужаются. Ох, не нравится мне злой блеск, мелькнувший вызов.

— Хочешь сказать, что никого и никогда? — морозно пристально рассматривает, выискивая хоть тень лжи.

— Ты же не думаешь, что я буду нечто подобное обсуждать с тобой?! — нахожусь, как выкрутиться из западни, куда сама себя загоняю.

— Нелепо считать себя непрошибаемой стервой, — кривит губы Игнат. — Я умею вызывать разные чувства и растопил немало ледяных сердец.

Уж да, что-что, а этого мог не говорить.

— Верю, — не собираюсь нарываться. Лучше сдать позиции — это более правильная стратегия.

— Я могу тебя влюбить, а потом растоптать.

— Не буду спорить — глупо, — давно не была так покладиста и смиренна. — Просто скажи, зачем тебе этот цирк…

— Хочу, чтобы родители расстались, — поясняет спокойно, точно для тупой. — Попробуем выбесить твоего отца и мою маму…

— М-да? — вскидываю брови.

— Ну, твой отец тебя любит. Обо мне он знает, что я… не самая лучшая пара для его дочурки. Ему это не понравится, а мама будет меня защищать. Они поругаются… И все будет отлично — мир нашим отдельным семействам!

А ведь прав гаденыш… Отец ревностно относится ко всем моим ребятам. С тех пор как в школу пошла, боится, что забуду о работе над проектами, учебе.

Да я и сама понимаю, что если влюблюсь — чувства станут помехой. Трудно погружаться в дело, когда голова о другом думает… С Лиангом я была близка к атрофии мозга из-за бурлящих эмоций, но вовремя брала себя в руки и не позволяла глупостям стать значимей работы.

— А мне оно зачем?

— Хочешь породниться со мной?

— Нет, — морщусь.

— А это скоро случится — мать сказала, что они собираются жить вместе.

Умолкаю, но ни одной разумной или адекватной мысли не могу поймать за хвост. Полный кавардак.

— Ты можешь считать меня каким заблагорассудится муд**”, но я предпочитаю вести честный бой. Поэтому и даю тебе возможность посодействовать. Откажешься, я и один справлюсь, но для тебя этот вариант окажется значительно болезненней.

Гад меня выбрал жертвой, очень по-мужски. Хотя, если затевает войну, на ней все средства хороши, да к тому же… не подло в спину бьет — пришел поговорить, расставляет точки над?.

— Ты так уверен в своем грандиозном плане? — озвучиваю первое, что хоть как-то оформилось предложением.

— Ага, — будто слыша мои сумбурные умозаключения, кивает Игнат. — Но результат будет зависеть оттого, насколько далеко будешь готова зайти…

— Бред полнейший, — отзываюсь, ни секунды не раздумывая, — с тобой я ни на что не согласна.

— Э-э-э, — осуждающе протягивает Селиверстов. — Я ничего такого пошлого и непристойного не предлагаю, испорченная девчонка! Лишь сюси-муси, и то — только на глазах родителей. За пределом поселка я бы тебе советовал вообще держаться от меня подальше, — торопливо предостерегает с таким брезгливым выражением лица, что меня от негодования распирает наговорить обидных гадостей в ответ. — Даже не так, — его глаза опасливо темнеют, словно грозовые тучи, — за пределами поселка держись от меня на расстоянии! Как и прежде… — вкрадчиво и со злым подтекстом.

— Поверь, это мое самое большое желание, и мне кажется, я до сего момента справлялась на ура! Так что и на сюси-муси в пределах дома тоже не согласна… — отрезвляюще заявляю.

— Как знаешь, — рассуждает с наигранной веселостью парень, — но готовься, скоро будем все делить. Я предпочитаю спасть ближе к балкону… Мне понравилось твое зеркало, комод… да и постель ничего такая, просторная… как раз под мой рост.

Подношу банку ко рту, но так и не отпиваю.

— Не смешно…

— Ничего, поживем вместе, ухохочешься! — с хитрым прищуром делает глоток Игнат. Его кадык жадно ходит вверх-вниз.

— Да не собираюсь я с тобой жить! — чтобы заткнуться, тоже припадаю к краю банки, но уже не ощущаю былого удовольствия. Словно мыльной воды наглатываюсь.

— А кто тебя спрашивать будет?! Вот братик или сестричка появится, — Игнат ставит банку рядом с первой. — Мою комнату мать точняк под комнату мелкому отдаст. У нас-то дом небольшой по помещениям. Всего две спальни, зал и кабинет. У^к что- что, а кабинет мать точно не отдаст — она там работает. В зале спать — неприлично… А спать мне где-то надо… Так что…

— Притормози! — останавливаю ход мыслей соседа, тряхнув банкой и выпятив палец. — Ты, как мне кажется, неплохо справляешься с поисками мест для ночлега. Полгорода девчат тебя точно с радостью примет.

— Ого, откуда такие сведения? Справки наводила? — самодовольно ухмыляется Селиверстов и, ухватив за запястье, тянется к моему пиву.

Ловко перехватываю банку другой рукой, точнее, разжимаю кисть, пиво падает, но я его проворно ловлю свободной и демонстративно осушаю, не без удовольствия видя чуть озадаченное лицо парня.

— Зачем? — уже через секунду морщусь, словно лимон глотаю: последние капли жуть какие невкусные — теплое, выдохшееся пиво — бэ-э-э. Но лучше сама буду давиться, чем этому наглому типу отдам! — Итак, куда ни пойдешь, всякие красотки о тебе шепчутся, — аккуратно ставлю банку к уже имеющемуся опустевшему строю возле Игната.

— А ты сплетням меньше верь, — выуживает очередную сигарету Селиверстов. Прикуривает: — Девчата — они такие, напридумывают не бог весть что. Да и не все же время скитаться по девушкам. Иногда хочется родного уюта, милого дома, тепла…

— И как это ассоциируется с моим домом? Моей комнатой? Моей постелью? Комодом? Зеркалом? — даже не знаю, почему всплывают мелочи, которые, как оказалось, уже запали в душу и скверненько там осели.

— Да как тебя увидел, так сразу и спроецировал, малыш, — подмигивает мне наглец.

— Проецировка плохо работает, Карлсон. Ориентиры сбились. Ты бы свой пропеллер держал по ветру, и летел отсюда, летел… — Надоедает балаган. Поднимаюсь, тихонько пинаю ногу соседа, преграждающую путь, но уйти не получается: Игнат рывком привлекает меня к себе, удерживая свободной рукой.

— Да сколько меня хватать можно?! — возмущаюсь праведно, да кого это волнует. Селиверстов медленно затягивается. От неожиданности упираюсь ладонями в грудь парня, позволив упасть пледу на пол — это не ускользает от внимательных глаз соседа. На миг кажется, меня мысленно и от бюстика с трусиками уже избавили с той же легкостью, как вынудили забыть про кусок ткани, что помогал скрыть наготу до сего момента.

Склоняется так близко, что лишь глаза испуганно вытаращиваю, а в голове, точно испуганные птицы, трепыхаются бестолковые мысли.

Игнат неторопливо выпускает облако дыма прямо в меня — рефлекторно, чтобы не оказаться в клубах, ловлю ртом, втягивая в себя, а выпускаю уже в сторону.

Это слишком… Я не курящая, но иногда… в большой тусовке, в хорошей компании, когда весело…

Селиверстов с моих губ не сводит глаз. Они становятся грозовыми. А что ужаснее, слышу грохот сердца. Отчетливо, прямо в ушах — аж барабанные перепонки вибрируют. И чье это сердце так громкого ухает, еще вопрос. Игната? Мое?

Или наши, да в унисон?

Это заставляет сглотнуть. Нервно, шумно.

— Я не шучу, — мрачнеет Селиверстов. — Мне не нравится, что у мамы роман с твоим… — умолкает, подбирая слово, — отцом… — последнее дается с трудом.

Взгляд серых, непростительно красивых глаз прыгает по моему лицу: морозно, жгуче, въедливо. Тело плавится от жара, по венам, словно потоки лавы растекаются. Щеки начинают гореть. Ноги слабеют.

— Селиверстов, — опять сглатываю пересохшим горлом. Голова совсем дурная. Делаю себе пометку: нельзя пить, когда этот тип рядом. И тем более не курить — слишком интимно. — Ты болен! Взрослый парень, а все характер не по делу показываешь… Твоя мать, мой отец — одинокие люди. Они имеют право на личную жизнь, даже если друг с другом…

— Имеют, но порознь! — отрезает сухо Игнат. — У него уже есть две большие любви, на мою мать не хватит запала. — Пауза затягивается. Сосед делает последнюю тяпку, отшвыривает бычок, куда и первый, все это время не сводя с меня колючего взгляда. Рывком за затылок притягивает ближе и теперь уже медленно выпускает дым мне в рот, зная, что сделаю. Послушно втягиваю, продолжая таращится на парня, что и не скрывает совершенно не невинного взгляда. Полученную порцию смога отправляю в сторону, а Игнат и не думает отстраняться. Бормочет в губы:

— Первая — его жутко интересная работа. Вторая — очаровательная, — ласково пальцем очерчивает контур моего лица, заставляя забыть о дыхании и затаиться в предвкушении непонятно чего. Ненавязчиво, но уверенно приподнимает голову выше за подбородок, побуждая встать на цыпочки, натянувшись, точно струна, и смотреть в глаза. — До чертиков восхитительная дочурка, на которой его свет и сходится.

— Ба, — давлюсь смешком, опускаясь на пятки, — да у вас, батенька, комплекс неполноценности!

— Моя полноценность, — Селиверстов утыкается губами в висок, на миг заставив забыть о дыхании. Шепчет, касаясь кожи, прогоняя по телу мурашки и вынуждая замереть и внимать каждому шороху: — Очень полноценна, но лучше тебе помочь мне рассорить родителей.

— Иначе?.. — зло отмечаю, что реагирую на близость соседа: на его жар, запах, голос… и проклинаю себя за неуместную слабость.

— Поэтому и говорю, я вам жизни не дам, особенно тебе… — звучит опасно, морозно, да так, что мое тело покрывается гусиной кожей.

Ладони Игната начинают скользить по спине, разгоняя непонятные рассудку, но тактильно приятные волны. Меня разгоряченную, словно в сугроб с головой окунают. Контраст реально отрезвляет. Меня начинает потряхивать… от бешенства. Упираюсь руками в грудь соседа:

— Это я уже проходила. Ничего, научилась выживать.

— Э, нет, малыш, — качает головой парень, позволяя быть на расстоянии, но продолжая удерживать за талию. — То были цветочки, да и жалел я тебя, а теперь козни будут изощренными, мучительными и жутко откровенными, — при этом его глаза задерживаются на моих губах, а я от недвусмысленности только рот открываю:

— Неужели за косички дергать будешь? Или толстозадым Корольком обзывать? — да кошу под дуру, но это лучше, чем блеять испуганной козой, признавая поражение еще до битвы.

Игнат кривит усмешку:

— Я не шучу, Ирк, ты же знаешь, каким гадом я могу быть… — это даже ласково, виновато.

— Есть! — поправляю сухо. — Но тебе пора жить своей жизнью, а не лезть в личную матери. Так что, прости… Если что, я тебе свою комнату уступлю, а сама снимать буду. Мы с отцом договорились, если окончу этот год на отлично, он мне с нового учебного поможет квартиру купить.

— Не на те ли деньги, на которые ты себе «Дуди» купила?

Хмурюсь. Откуда он знает про «малышку»? А, видел, наверное.

— Это были мои.

— Ого, да ты богатая леди… — оценивающе сверкают глаза парня.

— Не твоего ума дело! — все же нахожу силы и отталкиваю сильнее. Селиверстов, вопреки моим взыгравшим страхам, разрывает объятия, но голос отца: «Ир, это ты?» — заставляет меня нырнуть вниз. Причем утащив за собой и Игната. Причем упав на него сверху.