Огонь. Она не твоя....

18

Поднимаясь в прозрачной стеклянной кабине лифта на 51-й этаж, Альбина поймала в зеркальной стенке своё отражение — собранное, безупречное, холодное. Темно-изумрудное платье, открывающее плечи, в меру скромное, но подчеркивающее ее рыжие волосы, забранные в простую ракушку и придающие серым глазам глубины. Из украшений — лишь маленькие изумруды в ушах и памятный браслет на руке. Она выглядела именно так, как привыкла себя показывать миру: сдержанно элегантно, опасно красиво. Но усмешка, мелькнувшая на губах, выдавала её мысли.

Вспомнился Виктор — его колкий выпад, шутка, обёрнутая в сарказм, на первый взгляд безобидная, но с хорошо знакомым ей ядом под тонкой обёрткой. Улыбка на его лице была прежней — насмешливой, уверенной, ленивой. Но глаза… глаза были другими. Холодные, жесткие, тёмные — они смотрели на неё не отрываясь. Так он глядел только в моменты самых сильных кризисов и сложных кампаний. Альбина видела это выражение на его лице не раз — в периоды острых политических боёв и закулисных игр. Но сейчас оно было личным. Личнее некуда.

Он едва сдерживал себя, и она это чувствовала всем телом. Виктор был натянут, как струна, поведение его выбивалось из привычной роли верного заместителя и хладнокровного профессионала, и именно это беспокоило.

И впервые Альбина позволила себе не просто признать, а принять слова Димы. Принять, что Виктор действительно ревнует. Не напоказ, не мимолётной завистью, а глубоко, болезненно, до удушья. Ревнует так, как ревнуют те, кто любит — по-своему, без слов, часто неуклюже, но до конца. И самое страшное — не может вмешаться. Не имеет на это ни прав, ни полномочий. Потому что не муж. Не любимый. Не тот, кому она когда-либо говорила: «останься».

А Ярослав… Он вызывал в Викторе не просто раздражение. Его фигура рождала ярость — глухую, тлеющую, первобытную, которую невозможно облечь в слова или спрятать за деловым лицом. Ярослав был тем, кто одной лишь тенью своей мог разрушить всё — карьеру, доверие, саму систему координат, в которой Виктор держался годами. Она не хотела чувств Виктора, не способная принять их, но не способная и развидеть. Она не хотела давать ни надежд, ни обещаний, но и терять помощника и, как ни крути, друга — тоже не хотела.

Одним только возвращением в её жизнь Миита уже успел пошатнуть всё то, что Альбина так кропотливо строила семь лет. Всё, что казалось прочным, оказалось иллюзией. И в этом лифте, поднимающем её на самый верх, она вдруг почувствовала, как рушится не только уверенность — рушится контроль.

Лифт замедлился. Тихий сигнал, мягкий щелчок, и двери распахнулись. Перед ней — ресторан, залитый рассеянным золотистым светом. Витражные окна от пола до потолка открывали завораживающий вид на вечерний Екатеринбург — огни, движущиеся огоньки машин, неоновые вывески, всё казалось далеким и чужим, как будто за стеклом другой мир.

Ярослав ждал ее за одним из дальних столиков, с потрясающим видом, но удаленным от общего зала. Перед ним дымилась чашка с кофе, на столе лежали цветы — бордово-алые розы — явно предназначенные ей. Темные глаза зафиксировали ее тонкую фигурку сразу, как только она оказалась в зале, и больше не отпускали ни на секунду.

— Удивительная точность, — он поднялся, заметив вместо приветствия.

— Не привыкла опаздывать на деловые встречи, — сухо отозвалась Альбина, тоже не утруждая себя политесом.

— А на свидания? — Ярослав отодвинул ей стул, позволяя сесть, и сам сел напротив.

Альбина посмотрела в глубокие карие глаза, в которых светились и насмешка, и уважение, и острый ум собеседника.

— Ярослав, — не позволила выбить себя из равновесия, не поддержала игривый тон разговора, — напоминаю тебе, что дома у меня малолетний ребенок. И я не хочу тратить время на пустую болтовню. Ты хотел встречи, ты ее получил.

Мужчина усмехнулся и откинулся на спинку кресла, жестом веля официанту разлить им белое вино в бокалы.

— Вижу, ты все еще слегка сердита на меня за маленькую шалость, — заметил он, поправляя на руке часы.

— Она была…. Неожиданной, — призналась Альбина, покачивая в бокале золотистый напиток.

— Ой, ну брось, Альбина, — рассмеялся Ярослав низко, интимно, — максимум, что тебе грозило — пара ночей в СИЗО. Даже если бы я слегка перегнул палку. Кстати, мои поздравления твоим бойцам — те двое, что тебя задержали, уже отхватили служебное взыскание. Не жалко парней? Они ведь просто исполняли приказ.

— Может, хоть это научит их вежливости, — ответила она ледяным тоном, быстро просматривая меню, делая вид, что выбирает блюдо. Ей не хотелось есть — организм протестовал, сжатый тревогой и раздражением, — но показывать слабость перед Ярославом было бы ещё большей ошибкой.

Он смотрел на неё с тем особым вниманием, как на противника, которого уважаешь… и которого не прочь поставить на колени.

— Аль, — наконец, улыбнулся Миита, — оставь парней в покое. Они не виноваты, а исполнителя я все равно тебе не отдам.

— А я все равно его найду, — продолжила женщина, поднимая глаза на собеседника. И улыбнулась. Мягко, хищно и зло.

— Мне начать разбираться с твоим окружением? — Ярослав удержал ее взгляд. Тихо спросил, спокойно. — В Киров при Никите* я ездить любил, а сейчас там полное дно, Аль.

— Как тебе новый мэр? — с лёгким прищуром спросила она, не отводя взгляда.

— Унылое говно, — коротко бросил он, усмехнувшись уголком губ. Не без удовольствия.

— Согласна, — Альбина тоже позволила себе усмешку, кривую, лукавую. — Но признай, как исполнитель не так уж и плох…

— Согласен. — Он кивнул, уже без иронии. — И чем ты его взяла?

— Блеском своих прекрасных глаз — не прокатит? — приподняла бровь она, делая ленивый глоток вина, будто всё происходящее её утомляло.

Молчание. Он не ответил. Она вздохнула.

— Ладно. Пообещала следующую кампанию в думу с пятидесятипроцентной скидкой. Придётся моим поработать за еду… и немного романтики.

Он выдержал паузу, позволяя словам осесть, как пепел. Потом чуть склонился вперёд, опершись локтями о стол.

— Хорошие у тебя ребятки. Давай, поэтому, — проговорил он мягко, почти по-доброму, — оставим наши команды в покое. Иначе это всё превратится в мясорубку.

Оба быстро сделали заказ, позволяя себе и друг другу краткую передышку.

— Что ты предлагаешь, Ярослав? — наконец, спросила Альбина.

Он не ответил сразу. Сначала повернул голову к огромным панорамным окнам, за которыми медленно погружался в ночь город. Река серебрилась отражениями мостов и фар, небо, уже тёмно-фиолетовое, пылало последними отблесками уходящего заката. Город дышал жизнью, а внутри зала — будто всё замерло. Даже официанты ступали бесшумно, будто понимая, что за этим столом решается нечто куда большее, чем просто семейный спор.

— Альбина, нам нет смысла воевать, — произнёс Ярослав, голос его звучал сдержанно, примирительно. — Давай оформим совместную опеку над Настей. Без лишнего напряжения. Всё цивилизованно.

— Хорошее предложение, — кивнула Альбина, не сразу, будто пропустив его слова через фильтр внутренней недоверчивости. Она сделала глоток воды из тонкого стеклянного стакана, поставила его обратно на стол, точно, беззвучно. — Конечно, возникнут технические нюансы — графики, юридические аспекты, логистика, — но, я полагаю, как два взрослых, разумных человека, мы сможем их решить. Моя мать без проблем даст тебе видеться с девочкой….

Ярослав провёл ладонью по скатерти — медленно, почти ласково, как будто гладил ткань, но на самом деле, казалось, что он ощупывает поверхность в поисках опоры или выверяет вес слов, которые собирался произнести. Его взгляд был опущен, голос — ровный, без интонаций.

— Ты не совсем поняла, Альбина, — прервал он, тихо, но намеренно, не поднимая на неё глаз. — Твоя мать не будет иметь никакого отношения к ребёнку. Ни морального, ни юридического. Это моё основное условие. Я уже говорил тебе это, и повторю снова — она искалечила жизни двух девочек. Я не позволю ей искалечить третью.

Повисла тишина. Альбина не сразу отреагировала, только едва наклонила голову — как кошка, уловившая запах опасности. Затем её голос прозвучал чуть ниже обычного, глубже, с той особой интонацией, которая заставляла самых дерзких подчинённых молча выходить из её кабинета.

— Ярослав… — медленно произнесла она, — ты переходишь границы. И делаешь это слишком уверенно. Давай уточним: как именно ты себе представляешь совместную опеку, если с порога диктуешь, кто будет "в круге", а кто — вне?

— Моё предложение, то самое, семилетней давности, оно всё ещё в силе, — ответил он, пристально глядя в ее глаза.

Альбина даже не сразу поняла, что он имеет в виду. Сердце коротко, предательски сжалось, будто в детстве, когда уронил вазу и слышишь шаги родителей. Она чуть наклонилась вперёд, всматриваясь в его лицо.

— Что, прости? — спросила глухо, не веря, что услышала правильно.

Миита посмотрел на неё прямо. Угрюмо, серьёзно, без насмешки, без флирта, без привычной маски, которую он носил, словно другую кожу. Только усталость и… нечто более глубокое.

— Ты станешь моей женой, Настя получит полную семью. Нормальную семью. Мы оба можем дать ей все, чего лишила ее Эльвира — дом, стабильность, настоящее и будущее.

Альбина застыла, будто её окатили ледяной водой. Несколько секунд она просто сидела, не в силах вымолвить ни слова, даже не дыша. А потом вдруг рассмеялась. Не сдержанно, не светски — а по-настоящему. Громко, хрипло, захлёбываясь от собственных эмоций, будто из неё вырывался годами сдерживаемый ком. Смех перешёл в почти истерический приступ, и слёзы выступили на глазах — не от счастья, не от радости, а от изумления и злой иронии.

— Ярослав! — выдохнула она, хватаясь за бокал, будто за спасение. — Ты нормальный вообще?

Он не ответил. Лишь побледнел и плотно сжал губы, как человек, получивший пощёчину, но слишком гордый, чтобы показать, что больно.

— Я абсолютно серьезно, — ответил ровно, старательно сдерживая голос. — Разумное предложение…. Единственное разумное решение нашего вопроса.

— Ты как себе это представляешь? — продолжала веселиться Альбина. — Я сейчас кинусь к тебе на шею и с обожанием крикну, что ждала этого все годы? А потом с удовольствием улечу с тобой в другой город, другую область, брошу здесь свою жизнь и бизнес, и буду, как послушная жена строить твою семью? Ты меня еще босой и на кухне представь! — она не могла остановиться, не понимая, от чего пылает все сильнее — от злости или от идиотизма ситуации. — Артурик будет счастлив услышать о новой мачехе, которая моложе его на два года, да еще и бывшая любовница! А уж как обрадуются твои любовницы! Сколько у тебя их за семь лет сменилось? Пять, кажется? Как станешь нас разводить с последней? График составишь? Тебя на всех-то хватит?

— Ого. Видимо, ты не просто так вела счёт моим любовницам всё это время. Какие точные данные, Альбина. Впечатлён. — Он откинулся на спинку кресла, не сводя с неё взгляда, с лицом, белее мела. — А вот у тебя, как я вижу, с личной жизнью полный швах. Три раза в месяц, по пятницам? Двадцать один тридцать, да?

Слова ударили, как пощёчина. Альбина вздрогнула — не телом, лицом. Словно он на глазах у всех сдёрнул с неё маску.

— Ах ты… — выдохнула она, не веря, что он действительно перешёл эту грань.

— А что, думала, я не умею работать с информацией, любимая? — его голос стал тише, колючее. — Или ты действительно забыла, кто я. Кстати, ты в курсе, что проституция — это всё ещё уголовно наказуемо? Ты и твой мальчик можете влететь….

— А ты не боишься, что тебя хватит инфаркт прямо на одной из твоих шлюшек? — холодно бросила она, резко выпрямившись. — Возраст всё-таки, Ярослав. Не мальчик давно. Хоть и молодишься, бегая за двадцатилетними, будто хочешь всем доказать, что у тебя ещё не всегда "на полшестого". Так? Или сам себе доказываешь? У меня хоть мужчина, у которого всегда стоит, проблем с этим нет, — ее слова как зубья змеи впивались в его кожу, впрыскивая яд.

Ярослав едва сдерживался, Альбина видела это отчетливо.

— Да уж, — наконец, прошептал он. — Не слабо тебя приложил мой сын, Аль. Ох, не слабо. Размазал по асфальту, как я вижу. До сих пор простить не можешь, что он выбрал не тебя? Всему миру мстишь?

— Твой сын здесь не при чем, — холодно ответила она. — Да, Яр, я любила его. Любила настолько сильно, насколько никто и никогда не будет любить тебя! Пусть мальчишка, он умел чувствовать, умел быть добрым — это я сейчас отчетливо вижу, — Альбина внимательно следила за визави, у которого от каждого ее слова темнели глаза, а лицо наливалось кровью.

— А девчонка-то тебе зачем, такой молодой и успешной, с мужиком-проститутом по пятницам? — прошипел, перебивая ее Ярослав. — Или что, она для тебя сублимация того, что ты потеряла в моем офисе?

В её взгляде что-то дрогнуло, как ртуть в колбе под давлением, она пошатнулась, будто тело её на мгновение ослабло под грузом воспоминаний, а серые глаза мгновенно потемнели, зрачки расширились так стремительно, что взгляд стал почти чёрным — бездна, готовая поглотить всё.

— Ты… ты знал… — прошептала она, и в её голосе впервые прозвучала неуверенность, почти испуг. — Ты всё это время знал…

— Разумеется, знал, — ответил он с такой холодной уверенностью, что воздух вокруг словно сгустился. — Или ты что, меня совсем за идиота принимаешь? Думала, я отступил тогда, испугавшись твоих угроз и манипуляций? Кто ты была, Альбина? Глупая, истерзанная, использованная девочка, которой мой сын поигрался, как кошка с мышью, и выбросил, не задумываясь. Думаешь, я не мог бы поступить с тобой точно так же? Думаешь, меня остановили какие-то твои истерики? Угрозы? Нет. Не в них было дело. Хочешь знать правду? О святая наивность! Да, Альбина, я понял, что ты беременна моим внуком! Твоя тошнота, бледность, сонливость, когда ты едва заставляла себя сфокусироваться на совещаниях. Я что, по-твоему, дебил, как Артурик, что ли? Именно поэтому я тебя оставил в покое. А потом….

Он наклонился ближе, в его лице читалось то, чего Альбина, возможно, никогда прежде не видела — презрение, усталость, и искренняя злоба.

— Я просто пожалел тебя. Да, именно пожалел. Жалкую, сломанную, истекающую своей болью женщину, потерявшую ребёнка. Моего внука. По собственной глупости и дурости. Скажи я тогда под фонарем, другие слова, и ты сама упала бы ко мне в руки. Ты готова была это сделать…. Но мне стало тебя жаль.

Руки Альбины дрожали — не от страха, а от неконтролируемой, разъедающей ярости. Она резко опрокинула в себя бокал вина, будто надеясь, что крепкий алкоголь размоет границы между прошлым и настоящим, а затем рывком поднялась, как будто пол внизу внезапно начал обжигать ноги.

— Вытянул это дерьмо на свет, да, Яр? — прошипела она, и губы её дрожали, будто замёрзли. — Прекрасно. Тогда слушай внимательно: я тоже кое-что могу отыскать. И, поверь, докопаюсь. До всего. До того, что действительно связывало тебя и мою сестру. До того, почему Настя до сих пор писается по ночам и сжимается в ужасе от одного упоминания твоего имени, ты, дряхлый енот-потаскун!

Голос её не дрогнул — напротив, с каждой фразой он становился всё твёрже, точнее, словно наточенный скальпель, врезающийся в плоть без колебаний.

— Или ты и вправду настолько низко пал, что стал доедать объедки за собственным сыном? Эльвира, да? После того как я отказала тебе — ты просто взял другую сестру, как будто у нас с ней была одна оболочка на двоих? Чем ты её сломал, Ярослав? Ребёнком? Виной? Или тем же самым шантажом, которым сейчас, в этой комнате, пытаешься прогнуть меня? Только вот подумай хорошенько: Настя… ты уверен, что она твоя внучка? Артур-то вон, что-то не очень рвется ее заполучить! Думаешь, я не знаю где он, что с ним? Плевать он хотел на этого ребенка! Так может она и не его совсем… а твоя? Что ты сделал с Эльвирой, Яр? И что ты сделал с девочкой, что ее трясет от одного твоего имени?

Она подалась вперёд, и её глаза сверкнули — уже не от слёз, а от ледяной, хищной решимости.

— У неё твои глаза, Ярослав.

Словно подстреленный зверь, Миита вскочил, в одно мгновение потеряв весь нарочитый покой, и с такой силой оттолкнулся от кресла, что стол перед ним закачался, едва не опрокинулся.

— Сука! — выдохнул он срывающимся голосом, схватив ее за руку, сжав тонкое запястье настолько сильно, что Альбина вскрикнула от боли. — Не смей… даже произносить это в контексте ребёнка!

— Ах да, Яр, — с хищной, перекошенной ухмылкой произнесла она, и губы её вытянулись в гротескную гримасу, где сплелись ненависть, презрение и жгучее, безысходное отчаяние. — Я, конечно, забыла… У тебя же выраженная олигозооспермия, верно? Врач ведь так и сказал — живчиков кот наплакал. Артур-то чудом получился. И куда тебе второго ребёнка, когда и первого родила за тебя природа, вопреки всему, включая тебя самого?

Он на долю секунды застыл, но в этой паузе, напряжённой, как струна перед разрывом, было страшнее, чем в крике. Альбине показалось — нет, она почти уверена была — что вот сейчас он схватит её за горло, сдавит, раздавит, уничтожит физически, просто чтобы заставить замолчать. Пульс бешено стучал в сжатом запястье, боль отдавала в плечо, в ключицу, в висок.

Где-то сбоку с глухим звоном на пол рухнула огромная ваза — та самая, в которую официант с неуместной любезностью поставил розы, предназначенные ей. Хрусталь распался на крупные осколки, вода растеклась по мраморному полу тёмным пятном, а алые лепестки рассыпались рядом, как запоздалые капли крови.

Они стояли друг напротив друга, не дыша, не отводя взгляда, в изломанной, жуткой тишине, наполненной только гулом собственных сердец. Он — с дикой яростью в глазах, с рукой, сжавшей её запястье до белых костяшек, как будто стремясь не просто удержать, но стереть сам факт её сопротивления. Капельки пота выступили на его висках, яростно билась жилка на шее. Она — с затуманенным от слёз взглядом, но с прямой, упрямой спиной, отказывающейся сдаться даже тогда, когда боль сжигает мышцы. Побледневшая, с темными от боли глазами.

Он резко дёрнул её на себя, втянув в свою орбиту, как будто мог силой гравитации подчинить чужую волю. Их лица оказались почти вровень — он дышал ей прямо в губы, и его дыхание обжигало кожу, как пламя, лишённое тепла.

— Жаль, — произнёс он, и это слово упало между ними с беззвучной, пугающей тяжестью, как осенний лист на могильную плиту. — Если бы ты хоть на секунду удосужилась пошевелить мозгами в своей упрямой, строптивой, рыжей башке, Альбина…

Голос его звучал глухо, ровно, будто исходил из-под земли — лишённый эмоций, сухой, мёртвый. А губы приблизились еще ближе, почти касаясь ее губ.

— …ты бы, возможно, поняла простую вещь: мы с тобой, при всём этом аду, вполне совместимы для жизни. Не идеальны, не спокойны — но реальны. Настоящие. А ты… Ты позволила собственной ненависти затуманить всё. Она проела тебя изнутри, как ржавчина. И теперь ты, Альбина, своими же руками разрушаешь всё хорошее, что когда-либо к тебе тянулось. Всё — в клочья.

Он не отпускал её, продолжая держать за запястье, его глаза были близко — слишком близко, в них больше не было злости, только усталость.

— Я думал, что за семь лет ты изменилась. Повзрослела. Что ты смогла перебороть ту сломанную девочку, которая дрожала у меня в кабинете с пустыми глазами. Но ты не выросла, Альбина. Ты не воскресла. Ты просто озверела. Выжгла в себе всё живое, оставив только красивую, холодную оболочку. Витрину. Манекен.

Альбина смотрела на него, не отводя взгляда, и в ней в этот момент бурлило всё то, что невозможно было назвать одним словом. Всем своим иссечённым болью сердцем она ненавидела этого человека — за его жестокость, за прошлое, за те слова, что ранили точнее скальпеля. Но в то же самое время, на каком-то извращённом, противоестественном уровне, её тело хотело — нет, не ласки, не утешения, — оно хотело уничтожить границу между ними. Хотело оказаться ближе, чем позволено. Хотело упасть в этот омут и выжечь всё до конца.

Она склонила голову ближе, так, что дыхание пересеклось, коснулось его губ, но оставив между ними миллиметры — висело в воздухе, натянутое, как нить.

— Ты тоже, Яр, ничего не понял, — прошептала она. — Я никогда не играла по твоим правилам. И тебя это убивает изнутри, ломает и корежит! Ты так и не понял, что я — не твоя монета в коллекции, не твоя игрушка, которых у тебя множество и которые ты ломаешь с маниакальной точностью.

Они смотрели друг на друга, не отпуская и не приближаясь. Смотрели так, что само время застыло на несколько мгновений.

А потом он резко разжал руку.

Альбина взяла сумочку и пошла прочь.

Не убегала. Шла спокойно, чуть покачивая бедрами, понимая, что теперь столкновение неизбежно.

Вышла из зала, зашла в лифт. Точно так же, с ровной спиной спустилась к машине и села внутрь.

И упала головой на руль, позволяя себе задрожать.

Закусила пальцы, чтобы не закричать от ярости и боли.

Ярослав в ярости раздавил бокал в своей руке, не ощущая, как острые осколки впились в шершавую, твердую ладонь, а кровь капает на белоснежную скатерть стола.

* Имеется ввиду Никита Белых — в 2009–2016 годах занимал пост губернатора Кировской области. В 2016 году арестован за получение крупной взятки, в 2018 приговорён к 8 годам лишения свободы.