Огонь. Она не твоя....

23

Поздним вечером, выходя из самолета, Альбина почувствовала, как сжимается ее грудь от горячего летнего воздуха, не смотря на то, что ночной ветер дул со стороны реки. Виктор, шедший рядом, не произнося ни слова, уверенно поддержал её за локоть, позволяя опереться на себя при спуске. Альбина машинально приняла помощь — не как жест вежливости, а как необходимость, данную молча, без обсуждений. Она была ещё не до конца в себе, не до конца проснувшаяся — мысленно всё ещё находилась там, в салоне, в темноте короткого ночного перелёта, где ей, вопреки всему, удалось заснуть почти сразу, едва взлетели.

Медленно прошли к машине, поданной для бизнес-класса, молча вышли из здания аэропорта. Внезапно Альбина обомлела и зло прищурила глаза.

Возле терминала, в отблесках огней аэропорта их уже ждали: Варвара, с неестественно выпрямленной спиной, на руках у неё — полусонная Настя, прижавшаяся щекой к плечу и цепко обнявшая девушку за шею. Чуть в стороне стоял Дмитрий, расслабленно, но настороженно наблюдая за ними, одновременно следя за выходом из сектора прилёта.

Увидев их, Альбина замедлила шаг, но всего на долю секунды — ровно настолько, чтобы не вспыхнуть сразу. А когда всё же приблизилась, усталость, раздражение и тревога, скапливавшиеся в ней всю дорогу, вырвались наружу в привычной, отточенной форме командного гнева.

— Это ещё что за новости? — рыкнула она, сбрасывая с плеча ремень сумки и вперяя взгляд в Варвару. — Час ночи, Варвара! Почему, чёрт побери, ребёнок не в постели?

Глаза Варвары расширились, в них появилась отчётливая растерянность — глаза молодого оленя, загнанного в тупик: влажные, испуганные, до нелепости честные.

— Альбина Григорьевна… — пробормотала она, поёживаясь. — Она… ей… Насте было плохо без вас. Она не могла заснуть…

— Да вы, бл… — Альбина зашлась дыханием, гневный вздох вырвался с резким хлопком ладоней по бёдрам. — Охренели, что ли, все гуртом?! Нам, сука, мало проблем? Анастасия! — резко повернулась она к девочке, чьи глаза, уже раскрывшиеся, смотрели прямо на неё. Тихо. Тоскливо. Так, как смотрят на человека, который вот-вот уйдёт и не вернётся.

— Так, всё, хватит, — отрезал Виктор, нахмурившись, и уверенно забрал девочку из рук Варвары. Настя почти безвольно прижалась к нему, уткнулась носом в его шею, но ни на секунду не отвела взгляда от Альбины. В её тёмных, детских глазах стояло отчаяние — глухое, немое, глубинное.

— Настя, — голос Альбины дрожал от усталости, но она всё ещё держалась. — Я не твоя мать. Я не собираюсь… — она оборвала себя, сжав челюсти. — Я же тебе что велела? Слушаться Варю. А ты? Ты что устроила?

Девочка чуть сильнее прижалась к Виктору, но не проронила ни слова. Ни слезинки, ни оправдания.

— Альбина Григорьевна, она правда ни в чём не виновата, — вмешалась Варвара, голос которой звучал испуганно, но твердо. — Она слушалась. Она просто скучала, правда. Не капризничала, не требовала. Просто… не спала. Ни ночью, ни днём. Я уже не знала, что делать…

— То есть, ты — взрослая женщина — не смогла справиться с шестилетним ребёнком? — Альбина уже шла к машине, не оглядываясь, но голос её резал воздух, как бич. В каждом слове — укор, ярость, бессилие.

— Альбина, — вмешался Дмитрий, следуя за ней, — Варя вообще-то не няня. Ты всех нянь в этом городе извела подчистую.

— А ты вообще помолчи! — рыкнула на него женщина, ныряя в салон и подвигаясь, чтобы уступить место Варваре и Насте. Девочка, которую Виктор бережно передал Варе, как-то чудом переползла с коленей той и устроилась между двух женщин. Нет, она не прижалась к Альбине, не лезла под руку, она просто сидела максимально близко к ней. Сонная, уставшая, тихая, как мышка.

— Домой, Аль? — тихо спросил Ярославцев.

— В офис, — коротко отрезала она, не раздумывая. — А с кем я это чудо оставлю, по-твоему? Варя, распорядись насчёт закуски для всех. Настя… — её взгляд метнулся на девочку, — чтоб я тебя не видела и не слышала, пока работаю. Ясно?

Настя резко и послушно кивнула, прижав подбородок к плечам. Ни капли обиды, ни капли непонимания — только бессловесная покорность, тревожно зрелая для шестилетнего ребёнка.

В офисе не было почти никого, кроме руководящего состава фирмы. Люди появлялись медленно, в полусне, молча принимая кофе и бегло кивая. А Настя, сев на свой привычный, уже домашний, ярко-синий пуфик в углу кабинета, не съев ни крошки, свернулась калачиком и мгновенно заснула. Обняв страшную белку, спрятав в ней лицо, словно в коконе от всего окружающего, девочка ушла в сон без борьбы, без перехода — просто выключилась, как перегоревшая лампочка.

— Судя по всему новости у вас поганые, — Дмитрий быстро разлил кофе по чашкам.

— Приволжский округ мы потеряли, — сухо прокомментировала Альбина. — Потаскун зашел со стороны полпреда. Не знала, что у них настолько хорошие отношения… мать их.

— Или заносит лучше, чем мы, — пробурчал Виктор, потирая уставшие глаза.

— Однозначно, — подтвердила Альбина. — Всем нашим клиентам тактично дали понять, что работа с нами — провал на выборах. Вне зависимости от партийной принадлежности. Отсюда и все отказы, и разорванные контракты. Валентина Павловна, скольких мы потеряли?

— Пятерых крупных заказчиков, Альбина Григорьевна. Из них трое — стратегически значимые для второго квартала. Два региональных проекта приостановлены. По словам курьеров — даже коробки с бумагами обратно вернули.

На языке Альбины вертелся один лишь крепкий, матерный комментарий, но она его сдержала. Пальцы чуть сжались на ручке кресла.

— Ладно, — выдохнула она, как будто сбрасывая с себя лишний груз, — не смертельно. Ужмёмся по второстепенным направлениям, пересчитаем затраты, перераспределим людей. Главное сейчас — сохранить команду. Отзывайте людей из регионов. Я не хочу, чтобы кто-то из наших пострадал.

— Ты была в администрации президента? — тихо спросил Дмитрий.

— Угу, на завтраке с Кириенко*, - зло откомментировала Альбина. — Пошутил? Кто б меня еще туда пустил, Дим? — она потерла воспаленные глаза. — Я обедала с сенатором, передала ему всю информацию по теме. Надеюсь донесут… до кого надо, что кто-то личное кресло использует вопреки политике партии и рулевого. Полпред совсем охамел, старая сволочь! — она поднялась с кресла, не в силах просто сидеть.

Три дня непрерывных переговоров, нескончаемых обедов, тонких уговоров. Намёков, едва прикрытых воспоминаниями. В руках у неё были аккуратно собранные папки, досье, флешки с данными — всё, что только можно было достать, не переходя черту. Альбина методично стучала в старые двери, уверенно демонстрируя союзникам: она стоит твёрдо, не отступает, не боится. Спала по три, максимум пять часов в сутки, срываясь на встречи в любое удобное для собеседников время — утро, ночь, неважно.

Даже Виктор, этот кремень, работавший последние трое суток на износ, с изумлением наблюдал за её выдержкой. Ни жалобы, ни капли сожалений. Только холодная злость и цель, за которую она, казалось, готова была вцепиться зубами.

Бросила быстрый беглый взгляд на спящую Настю, ощущая привычный уже, быстро подавляемый приступ злости.

А после, посмотрела на собравшихся.

— Что у вас? — спросила она глухо, сквозь стиснутые зубы.

— Не очень… — тяжело вздохнула Валентина Павловна. — Насколько мне известно, в городе пара наших клиентов… подумывает о расторжении договоров.

— Кто? — холодно спросила Альбина, взгляд стал стальным.

— Металлурги и лесопереработка, — отозвалась финансист, не поднимая глаз.

— Не критично, — кивнула женщина, словно отсекая лишнее. Внутри поднялась волна страха — липкая, ледяная, но она задавила её. — Мелкая рыбёшка, испугавшаяся слухов. Справимся.

— Предварительное судебное слушание, Альбина Григорьевна, — подал голос Валерий, аккуратно, будто готовился к буре, — было назначено на вчера.

Альбина замерла. В комнате воцарилась густая тишина.

— И? — голос её стал резким, коротким, как удар стекла об камень.

— Мы успели вовремя подать ходатайство о переносе, — спокойно ответил Валерий. — Но нас уведомили в последний момент. Я узнал только потому, что у меня девочка в суде работает — позвонила, предупредила.

Альбина медленно выдохнула, схватилась за спинку кресла, как за опору в шатающемся мире.

— Ни хрена себе новости, — прошептала она. — Это уже даже не подлость… это наглость. Почему нас не уведомили официально?

— Сослались на почту, — ответил он, разведя руками, как будто это объясняло всё. — А как же ещё? Якобы письмо затерялось. Техническая ошибка, говорят.

Альбина усмехнулась — коротко, горько, почти беззвучно. Её взгляд метнулся к окну, где за стеклом расстилался черный, спящий, такой же холодный и безжалостный, как игра, в которую её втянули. Ярослав не просто тушил пожары, которые она разжигала. Он бил в ответ, и бил точно, зная, где её слабые места.

Резко заболела голова, заставив женщину поморщиться.

Ярослав взялся за нее всерьез. Он не просто мешал ей, он стремился разрушить, уничтожить и ее самое и ее работу и ее жизнь.

Она нетерпеливо махнула рукой собравшимся, отпуская всех по домам. Где-то в приемной часы пробили три часа ночи.

Дмитрий, собиравшийся было задержаться, вдруг уловил в её взгляде — усталом, выжженном, отрешённом — ясное, безмолвное требование одиночества, как последнего безопасного пространства, куда она никого, даже его, не пускала. Он кивнул, не произнеся ни слова, и, шагнув за дверь, исчез без следа, оставив её наедине с тишиной и неизбежностью.

Оставшись одна, она подошла к столу, где, аккуратно сложенная, словно последняя надежда на контроль, лежала папка с документами, подготовленными преданной, безотказной Варей. Попыталась читать, вдуматься, сосредоточиться, но слова сливались, тексты превращались в мутные потоки, не поддающиеся разуму, как будто усталость решила окончательно перекрыть доступ к мысли.

Поднявшись, механически налила в бокал немного коньяка — не ради вкуса, не ради удовольствия, а как простую, физическую попытку хоть на мгновение унять тянущую, тупую боль в спине и шее, превратившуюся в постоянный фон, уже незаметный, но всё же существующий.

Залпом осушив бокал, едва поморщившись от крепости, она снова села, провела ладонями по лицу — устало, медленно, как будто пытаясь стереть с себя не столько грим напряжённого дня, сколько отпечаток чужой игры, навязанной и опасной.

И вдруг поняла, что невероятно устала. Устала до состояния тихой, внутренней истерики, которую никогда бы не показала своим подчиненным.

И почему-то не удивилась раздавшемуся прямо над ухом телефонному звонку.

— Яр…

— Аль… Как Москва?

— Стоит, что с ней будет-то… — она тихо выдохнула, стараясь унять стучащее от ярости сердце. — А как тебе Уфа?

— Шиханы там красивые… — протянул он, и в его голосе скользнула тень мечтательности, тут же сменившаяся привычной иронией. — Природа, воздух. Место, знаешь, вдохновляет.

— Гулять на старости лет тянет? — бросила она, её тон был острым, как лезвие, но она держала себя в узде, не позволяя яду полностью выплеснуться.

— Местечко для нашего дома присматриваю, — ответил он, и в его словах была такая наглая уверенность, что Альбина невольно сжала кулак, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь.

— Тебе бы начать в другом месте присматривать, — её голос стал тише, но яд всё же прорвался сквозь её выдержку, как трещина в плотине. — Метр на два. Возраст, как-никак…

Ярослав рассмеялся — низко, хрипло, и этот смех, такой знакомый, пробрал её до мурашек, несмотря на всю её злость. Она ненавидела, как он умел выводить её из равновесия одним лишь звуком своего голоса.

— Давно есть, — ответил он лениво, почти равнодушно, но в его тоне чувствовалась скрытая угроза, как в шорохе змеи в траве. — Там и тебе хватит, Аль. Семейное достояние, так сказать.

Она замерла, её дыхание на мгновение сбилось, но она тут же взяла себя в руки, выпрямив спину, как будто он мог видеть её через тысячи километров. Её губы изогнулись в холодной усмешке.

— Не надоело ещё, Ярослав?

— Болтать с тобой? — протянул он с усталой нежностью. — Нет, не надоело. Малышка… — вздохнул тяжело, будто действительно устал, но не от разговора, а от чего-то гораздо большего, более личного. — Как ни крути, а беседа с тобой — одна из немногих по-настоящему хороших вещей в моей жизни.

Он выдержал паузу — короткую, театральную, как будто давая ей время осознать, оценить, взвесить.

— Кстати… ты зря полпреда такими словами обложила. Он, конечно, реальный гандон, спору нет, но, увы, из той породы, что всё помнит и люто обижается.

Альбина почувствовала, как ладони предательски вспотели — внезапно, почти мгновенно, как будто тело раньше головы уловило, куда ведёт этот разговор.

— Уже донесли? — прошипела она сквозь зубы, будто ядовитая змея, загнанная в угол.

— В администрации ему, скажем так, пришлось пережить пару малоприятных минут, — спокойно и лениво ответил Ярослав. — И он прекрасно знает, кому этими минутами обязан.

— Тебе! — сорвалось с её губ, прежде чем она успела себя остановить. — Не жаль было подставлять?

— Родная… — хрипловато рассмеялся он в трубку, и смех этот был каким-то полым, глухим, словно отдавался эхом в пустоте. — Тебе, а не мне. Я его за всю жизнь, может, раза два живьём видел.

Он помолчал, позволив её сознанию переварить сказанное.

Вот теперь Альбине стало по-настоящему дурно. В голове резко зашумело, кровь запульсировала в висках дикой болью.

— Но…. - она судорожно сглотнула, проклиная все на свете. — Это же он…

— Не совсем, любимая. Ты ошиблась… с кем не бывает? Он ни слова твоим заказчикам не говорил…. ну упс, правда?

Альбину затошнило, кофе, выпитый накануне, подкатил к горлу.

— Не бери в голову, малышка, — продолжал Ярослав, по-прежнему невозмутимо, с тем самым непрошибаемым спокойствием, от которого хотелось бросить трубку об стену. — Он уже сбитый лётчик. От него избавиться хотели давно. Так что… спасибо за папочку с компроматом. Упростила задачу.

Он помедлил, и в этой паузе вдруг прозвучала угрожающая снисходительность.

— Ничего он тебе не сделает. Я прослежу за этим.

От ярости Альбина едва не завыла. Её трясло. Грудь сдавило так, что стало трудно дышать, а в глазах выступили злые, унизительные слёзы — не от слабости, нет, а от яростного, почти физического чувства: её использовали. Грубо, цинично, со знанием её слабостей.

Она резко сбросила звонок, не слушая прощального «Аль…», и, не в силах больше сдерживать взрыв, закричала — коротко, глухо, словно изнутри вырывалось всё то, что она сдерживала слишком долго. Рывком встала и с размаху смахнула со стола всё, что находилось на нём: стопки документов, расставленные Варей по порядку; тяжёлый стакан с виски, опрокинутый, он ударился о край и разбился, оставляя тёмное пятно на ковре; ручки, папки, подставки — всё полетело вниз с глухим грохотом и звоном, как будто этот хаос мог хоть на мгновение уравнять внутреннюю боль с окружающим её порядком.

А после уронила голову на стол и затряслась в беззвучном плаче.

Внезапно на затылок легла чья-то теплая, очень мягкая рука.

Женщина подняла глаза, сфокусировалась с удивлением замечая, что перед ней стоит Настя. Сонная, щурящаяся от света ламп, с растрепанными волосами.

— Что надо? — зло, хрипло, резко бросила Альбина, её голос был как удар кнута, отгоняющий не столько племянницу, сколько её собственную слабость, которая, как яд, растекалась по венам. Она выпрямилась, её лицо исказилось в гримасе раздражения, но за этим гневом пряталась боль, которую она не хотела признавать.

— Ты… плачешь… — прошептала Настя, её голос был едва слышен, как шелест листвы, но от этой тишины он резал сильнее любого крика. В её словах не было осуждения, только робкое, почти детское удивление, и это сделало их ещё более невыносимыми.

— Да! — выкрикнула Альбина, сорвавшись, как будто внутри неё лопнула давно натянутая струна. — Пошла отсюда! Живо!

Слова вылетали, как удары, острые, беспощадные, пропитанные яростью и отчаянием:

— Как же ты меня достала! Как же ты меня бесишь! Вся моя жизнь из-за тебя покатилась в задницу!

Настя пошатнулась, будто от физического удара, её лицо моментально побледнело, губы задрожали, а в глазах, широко распахнутых, застыла не обида, а что-то гораздо хуже — страх, смешанный с детским отчаянием, которое Альбина ненавидела, потому что оно отражало всё, что она сама себе запрещала чувствовать. Девочка сделала шаг назад, её худенькие плечи сжались, как будто она пыталась стать меньше, незаметнее, исчезнуть. И в этот момент Альбина почувствовала, как её собственный гнев оборачивается против неё, как нож, вонзённый в собственное сердце.

— Господи… — выдохнула она, низко склонив голову, обхватывая её руками, вжимая пальцы в череп, словно пытаясь заткнуть крик, рвущийся изнутри. — Почему? Почему сначала твоя мать… потом ты… почему вы всё время поперёк дороги?! Почему вы всё время рушите всё, чего я пытаюсь добиться?..

Её голос сорвался, превратившись в глухой, разорванный стон, как звук сломанной струны, натянутой до предела. Она уже не кричала — не могла. Слёзы, которые она так долго сдерживала, жгли глаза, но она не позволяла им пролиться, стиснув зубы так, что челюсть заныла.

— Уберись ты от меня! — рыкнула она на девочку. — Иди в свой угол и там исчезни! Поняла! Быстро!

Настя, бледная и растрёпанная, побрела на свой пуфик, легла на него, обхватывая руками. Маленькие ножки прижались к груди, она отвернулась в сторону панорамного окна.

Альбина снова уронила голову на стол, чувствуя на щеках слезы — горячие, солёные, обжигающие. Они не были криком. Они были истощением, абсолютной перегрузкой, в которой не осталось уже ни воли, ни контроля, ни даже злости. Только сгоревшая женщина, уткнувшаяся лбом в холодную деревянную поверхность — и маленькая, молча отвернувшаяся девочка в углу кабинета.

И между ними — ровно та тишина, из которой происходят настоящие катастрофы.

* Сергей Владиленович Кириенко — первый заместитель главы Администрации президента, курирует внутреннюю политику, информационные проекты и организует форумы.