Огонь. Она не твоя....

7

Анну они ждали в лобби-холле, вяло перебрасываясь редкими фразами. Альбина чувствовала себя не комфортно. Расположившись около панорамного окна, выходящего на улицу, где все так же лил дождь, она то и дело рассматривала прохожих, спешащих под зонтами по своим делам.

Ярославцев листал присланные документы, периодически сообщая начальнице новости. Но мысли обоих были далеки от работы.

Чувство дискомфорта росло в Альбине, как заноза, загнанная слишком глубоко: казалось бы, всё идеально — кресло мягкое, кардиган тёплый, прическа безупречна, макияж — выдержан, как всегда. Но внутри всё ползло, двигалось, сжималось — какая-то внутренняя нервная дрожь, которую невозможно было вытравить ни кофе, ни привычной отстранённостью.

На низком кофейном столике перед ними стояли две чашки — одна с тонкой корицей на пенке, вторая — чёрная, как ночь за стеклом. Они были почти нетронуты. Остывающие, как и сам разговор, как и всё, что витало в воздухе между ними. Нерешённое. Застарелое. Обречённое.

Анна вошла в лобби, словно в чужую страну, где не знала языка, обычаев и, самое главное, — своего места. Она ступила на сверкающий мрамор с такой осторожностью, будто опасалась, что тот не выдержит веса её старых, давно вышедших из моды сапог. Её взгляд, быстрый, тревожный, метался по сторонам: слишком много света, зеркальных поверхностей, холёных лиц, глянца, запаха дорогого парфюма и кофе — всего того, что неизменно сопровождало места, где решались большие деньги и холодные судьбы.

Она чувствовала себя нелепой, как забытая в витрине луженая кукла. Поношенное пальто, сшитое ещё в прошлом десятилетии, казалось особенно унылым на фоне остро скроенных пальто из кашемира и шелковых шарфов, небрежно перекинутых через плечо. Рядом с ней проходили мужчины в костюмах, которые стоили больше, чем её месячный доход, женщины в туфлях на тончайших каблуках, с сумками, цена которых звучала бы для неё как насмешка. Она сразу почувствовала взгляды. Не открытые, нет — здесь никто не позволял себе прямого презрения. Но взгляды были. Скользящие, скользкие, с прищуром, с лёгким поднятием бровей, с этой особенной смесью недоумения и почти благожелательной жалости, как если бы в вестибюль оперного театра зашла продавщица семечек.

Маленькая ручка, застывшая в ее руке, тоже сжалась сильнее.

Альбина, повинуясь тихому замечанию спутника, подняла голову и посмотрела на мать. Ее серые глаза сверкнули холодом, но лицо не дрогнуло. А после она перевела взгляд на маленькую фигурку, так же растеряно жавшуюся к Анне, как она сама растеряно озиралась по сторонам, выискивая глазами старшую дочь.

Анна узнала скорее не Альбину, которую не видела семь лет, а Дмитрия, который, чуть сжав губы и бросив беглый взгляд на подругу, поднялся с кресла, жестом приглашая женщину и девочку присоединиться. На девочке его глаза задержались чуть дольше, но не выражали злости, скорее любопытство смешанное с теплотой.

Чего нельзя было сказать об Альбине.

Она по-прежнему сидела неподвижно, словно глыба льда, не намеренная таять ни под взглядами, ни под фактами. Она смотрела на ребёнка, как смотрят на источник проблемы, которую ещё предстоит разложить по пунктам. Там не было враждебности — но и не было ни капли принятия. Для неё девочка пока была ничем — строкой в деле, каплей в грязном прошлом, неразгаданной переменной в уравнении, которое она предпочла бы не решать. И только внутри, глубоко в самом нутре, что-то неприятно царапнуло, точно кошка коготок вонзила.

Анна, наконец, сделала шаг. Один, второй — не отпуская маленькую руку, которую чувствовала всё более отчётливо. И девочка шла рядом, прижимаясь к бабкиной одежде, тихо, не плача, но в каждом её движении читалась тревога.

— Доброе утро, — тихо прошептала она, робея перед дочерью, которую никак не могла узнать. Перед сильной, стильной, хищной и опасной женщиной, сидевшей в кресле и даже не подумавшей встать, чтобы приветствовать мать.

— Зачем ты притащила с собой это? — ледяным тоном спросила Альбина, не дав себе труда даже поздороваться. — Я велела тебе приехать одной.

Дмитрий едва заметно вздохнул, и глазами велел Анне сесть. Та бросила быстрый благодарный взгляд мужчине, и села напротив Альбины, на самый краешек кресла. Девочка сильнее прижалась к бабушке, пряча маленькое личико у той на плече.

— Аля… я… — начала Анна неуверенно, отчаянно подбирая слова, — мы… Мне не с кем было её оставить… Мы сейчас живём у Эльвиры, в квартире… и в городе у меня нет никого… А у Эли не было друзей и…

— В том, что твоя дочь не умеет дружить, Анна, я убедилась ещё семь лет назад, — отрезала Альбина, холодно усмехнувшись. В её тоне скользнуло нечто ядовитое и острое. — Её подружки сдавали её с такой лёгкостью и мстительностью, что даже меня это тогда удивило. Что, Анна, не знала? Я не была первой, с кем Эличка поступила подобным образом. Так что — не удивлена. Сукой была, сукой и осталась.

— Аля! — Анна вскинулась, голос её стал резче. — Здесь же ребе… — но договорить не смогла. Один взгляд. Один медленно поднятый изгиб тонкой, безупречной брови — и слова застыли в горле, как лёд. В этом взгляде было всё: угроза, презрение, сила. И абсолютная власть.

— Меня вообще мало колыхает, кого ты с собой притащила, — отмерила Альбина, чеканя каждое слово с ледяной точностью, не сводя взгляда с лица матери. Её голос не повышался — он бил точно в цель. Девочка вздрогнула, её хрупкое тельце сжалось, и она обняла бабушку обеими руками, словно не только ища в ней защиту, но и пытаясь защитить её саму.

Анна сглотнула и съежилась. Альбина смотрела на мать и не чувствовала ничего: ни жалости, ни любви, ни ненависти. Мозг отмечал детали, как постарела Анна за эти годы, как выцвели ее некогда яркие зеленые глаза, как волосы из каштановых стали почти седыми.

— Аль… — тихо заметил Ярославцев, одними глазами прося быть чуть спокойнее. — Анна, познакомь нас, — вежливо попросил он, едва заметно улыбнувшись.

— Это… Настя, — прошептала Анна, чуть- чуть отстраняя от себя внучку. — Настя, это твоя тетя Альбина….

— Альбина Григорьевна и без теть, — ледяным тоном отрезала женщина, но на этот раз без язвительных замечаний.

— И…. Дмитрий Николаевич….

— А меня можно просто Димой звать, — Ярославцев осторожно улыбнулся девочке, снова бросив предостерегающий взгляд на спутницу.

Девочка посмотрела сначала на него, потом робко перевела глаза на Альбину.

Лицо ребёнка нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле: узкое, чуть вытянутое, с острым подбородком и высоким лбом, усыпанным неровным россыпью веснушек. Черты лица, хоть и тонкие, были ещё не сформированы, и потому казались неопределёнными, как набросок художника, оставленный без завершения. Светло-рыжие волосы небрежно выбивались из резинки, напоминая тонкие искры на солнце, а светлые, почти невидимые брови оттеняли пушистые рыжие ресницы, создавая странный контраст с тем, что скрывалось под ними.

Альбина невольно задержала взгляд на глазах девочки. Глубокие, густые, насыщено карие — глаза, в которых не было лёгкости, присущей детям.

Но они были хорошо ей известны.

Девочка не унаследовала ни выразительной, почти вызывающей красоты матери, с её бездонными, изумрудно-зелёными глазами, в которых всегда плескалась смесь соблазна и вызова, ни светлых, прозрачных, как рассветное небо, глаз отца, с их легкой, отстранённой теплотой. Она не была похожа на них — ни чертами, ни светом, ни даже энергетикой. Она смотрела на тетку и на мир глазами своего деда.

Ярослава Мииты.

Ярославцев это тоже заметил, покачав головой на немой взгляд спутницы. Оба прекрасно поняли, что девочка — действительно внучка Ярослава, что любой тест ДНК подтвердит это родство.

— Настя, — Дмитрий протянул девочке широкую ладонь, — любишь мороженое? Пойдем, узнаем, есть здесь что-нибудь для тебя. Может у них, — он кивнул в сторону ресепшна, — есть даже игровая комната.

Девочка смотрела настороженно, не понимая, что в Альбине копится раздражение. Но это прекрасно чувствовала Анна, поэтому слегка подтолкнула внучку к Ярославцеву.

— Иди, Насть, — произнесла Анна ровно, ласково, стараясь придать голосу ту лёгкость, которую не чувствовала. — Сходи с дядей Димой. Я немного поговорю с Альбиной, а потом мы пойдём домой.

Настя на мгновение застыла. Она не капризничала, не жаловалась, не цеплялась за пальто. Только один взгляд — быстрый, испуганный, влажный, будто в ней уже поднималась волна слёз, которую она изо всех сил старалась не выплеснуть наружу. Она посмотрела на бабушку — в этом взгляде была растерянность, надежда и то странное, жуткое чувство вины, которое порой рождается в ребёнке, когда взрослые рядом ведут себя так, будто именно он виноват в их злобе.

Альбина не сказала ни слова. Не сделала ни движения. Но не отводила глаз.

И девочка, чувствуя эту тяжесть, всё же шагнула вперёд и вложила свою маленькую, тёплую, невесомую ладонь в большую руку Дмитрия. Он сжал её легко, символически, и повёл в сторону. И только тогда напряжение в кресле напротив Анны чуть спало — не исчезло, но стало менее острым.

— Выкладывай, насколько глубоко ты утонула в говне, Анна, — глядя вслед удаляющейся парочке, резко приказала Альбина. Только силой воли она подавила ядовитую волну раздражения и горечи, которые чувствовала при взгляде на этого ребенка, отродье своей сестры.

— Я уже говорила…. — Анна непрерывно терла свои потрескавшиеся, шершавые руки. — Он… хочет забрать ее….

— Она от этого только бонусы получит, — зло заметила женщина, нервно проводя пальцами по губам.

— Аля…. У меня больше никого нет…. Эля уже не очнется… ты…. Тебя я потеряла давно…. И знаю, что это только моя вина…. Только моя… если бы я тогда остановила Элю, если бы помогла тебе….

Альбина не сдержала резкого смеха.

— Достаточно, Анна, я не твой исповедник. К причастию сходи, может полегчает. А теперь выкладывай все подробности.

Анна молчала. Сидела с опущенными плечами, опустошённая, и смотрела на стеклянную поверхность столика перед собой, будто тот мог дать ей подсказку, выход, прощение. Подошедший официант вежливо наклонился, спрашивая, будет ли она что-нибудь заказывать, но она не услышала — только машинально покачала головой, не отводя взгляда от прозрачного блика света на стекле.

— Когда… Эле провели первую операцию… стало ясно, что нужна будет вторая. Потом третья. И лучше — в Москве. И я пошла к нему… — голос её звучал глухо, ровно, без эмоций. — Пошла к нему…

— Он дал деньги, — констатировала Альбина с ледяной уверенностью, не столько спрашивая, сколько завершая чужую мысль.

— Да…

— Сколько? — её голос стал тише, но в нём чувствовалось натянутое, как струна, напряжение. — Сколько ты взяла у него, Анна?

— Пятьсот тысяч… — слова слетели с губ женщины еле слышно, как тень.

— Охуенно, — протянула Альбина, не моргнув. — Полмиллиона баксов?

— Нет… что ты… — Анна вскинула на дочь выцветшие, затуманенные глаза. — Рублей…

— Аааа… рублей, — Альбина хмыкнула, будто пробуя информацию на вкус. — Уже легче. Дальше.

Анна снова опустила взгляд и заговорила, всё ещё не видя собеседницу, будто обращаясь в пустоту:

— Через три дня после моего визита к нему мне позвонили из больницы. Сказали, что готовят Элю к отправке в Москву. Я… я обрадовалась. И позвонила ему — номер был в старом телефоне Эли… Но он сбросил. И не перезвонил.

— И ты после этого решила, что ему нужна эта… девочка? — Альбина фыркнула, с трудом удерживая внутреннее раздражение, которое теперь превращалось в бешеную, упрямую тревогу.

— Неделю назад ко мне пришли из органов опеки… — голос Анны дрогнул, и она едва слышно всхлипнула, — с проверкой жилья. Сказали, что я должна была сообщить, что мать ребёнка — в таком состоянии… А у меня, Аля… у меня ведь и справок нет, и никуда я не годна. Они говорили со мной так, словно я… отброс какой-то. Мусор.

— Дальше, — коротко бросила Альбина.

— Позвонил глава поселения… сказал, что и к нему приезжали. Характеристики требовали. Осматривали дом снаружи. Аля… я же твои деньги никогда не тратила на себя… Всё Настеньке… А дом — обветшал… давно, я ведь одна… И… — она запнулась, закрыв лицо руками, — и соседи… некоторые… припомнили старое… Понимаешь?..

— Ну еще бы…. — Альбина отпила кофе, и кивнула подошедшему Ярославцеву, давая понять, чтобы не перебивал, а слушал. — Яблочко от яблоньки, Анна. В плане дружбы ты от Эльки не далеко ушла. Я вот одного понять не могу, Анна, Эльвира и дочь на тебя сгрузила? Я высылала деньги тебе, а тратила их она?

— Нет… Аль…. Я сама им помогала… Эля ведь недоучилась…. Ей беременность тяжело далась… все время угроза выкидыша была… она…

Анна внезапно замолчала, видя, как темнеют от бешенства глаза старшей дочери. Увидел это и Дмитрий, резко поднимаясь с места.

— Альбина, я там девочку оставил модераторам, — быстро зачастил он. — Думаю нам сейчас нужно поговорить без нее.

Альбина моргнула, отгоняя от себя наваждение, быстро выровняла дыхание и зло глянула на мать.

— Вот сука, — вырвалось у нее. — Ну и тварь же ты воспитала, Анна.

— Аля…. — глаза женщины метались.

— Анна, давайте ближе к делу, что было после того, как к вам пришла проверка? — перебил ее Ярославцев.

— Ну… глава мне сказал, что они…. они собирали материалы… чтобы забрать Настю…. — одинокая слеза скатилась по морщинистой щеке. — Я стала звонить тебе, но ты не реагировала. Я тогда пошла к заведующей садиком, куда Настя ходит…. Она хорошая женщина…. И она мне сказала, что к ней тоже приходили. Расспрашивали о Насте, обо мне, об Эльвире….и сказала, что…. что кто-то хочет девочку забрать….

— Но почему вы подумали на Мииту? — спросил Дмитрий, теребя в руках салфетку и поглядывая на Альбину.

— Потому что больше некому…. Артур…. Он давно уехал, оборвал все связи…. А потом…. Я снова пошла к Ярославу…. Думала поговорить…. Сказать, что не против его встреч с Настей….договориться…

— Вот дура! — не удержалась Альбина.

— А он приказал меня из офиса вывести. И сказал, что заберет Настю и ноги моей около девочки не будет. Что он не допустит нашего общения. Никогда. И лицо у него было…. злое. — Анна плакала уже не таясь, хоть и старалась сдержаться. — Аля…. Я на колени встану… помоги мне! Последний раз помоги, больше ты обо мне не услышишь! Аля…. Пожалуйста….

— Да, блядь, Анна! Прекрати этот цирк с конями!

— Аля… я тебя умоляю…. — рыдания, глухие и отчаянные срывались с сухих губ, — Аля…. Прошу тебя… он ее заберет…. У него все: власть, деньги, связи….

Люди в лобби начали оборачиваться: кто с удивлением, кто с неясной тревогой, кто с брезгливым интересом. В воздухе повисло напряжение, будто невидимая рука нажала на паузу в роскошной декорации отеля. Один из официантов замер, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, не понимая, вмешиваться ли или делать вид, что он — лишь тень.

— Анна, заткнись, — прошипела Альбина, почти не шевеля губами, но с такой силой, что слово прозвучало как команда, как приговор.

Дмитрий, мгновенно оценив обстановку, решительно поднял руку и подозвал официанта, который подошёл почти на цыпочках.

— Помогите женщине дойти до туалета, — твёрдо, безапелляционно распорядился он, — принесите ей воды, и… если есть — корвалол или что-то успокоительное. Быстро.

Но прежде чем тот успел выполнить указание, Анна, дрожащими пальцами, как в последнем порыве, вцепилась в край кашемирового кардигана дочери — отчаянно, без гордости, без границ, как человек, которому уже нечего терять.

— Аля… дочка… прости меня… — всхлипывала она, не стесняясь унижения. — Ненавидь меня — я это заслужила. Но Настя… она ни в чём не виновата. Она не виновата перед тобой. Не плати ей за мои грехи…

Альбина отшатнулась, как от чего-то грязного, мерзкого, и бросила через плечо, сквозь стиснутые зубы:

— Дима. Уведи её нахрен отсюда. Пока я не сделала что-то, о чём пожалею.

— Анна, вставайте, — Ярославцев, без лишних церемоний, поднял женщину с кресла, бережно, но настойчиво, будто вытаскивая из болота. — Пойдём. Вам нужно умыться, прийти в себя. Здесь не место….

— Дима… — Анна хваталась за каждую крупицу сочувствия, — я у твоей матери прощения просила и прошу…. Я знаю, ты любил Эльвиру… Прости нас… нас обеих… пожалуйста…

Ярославцев сжал зубы, не отвечая, и, передав Анну в руки молодой сотрудницы отеля, что появилась откуда-то сбоку с полотенцем и стаканом воды, развернулся и быстро вернулся к белой как мел Альбине.

— Вот тварь…. — вырвалось у той. — Ну что за тварь, Дим? — она прижала ко рту тонкую ладонь. — В задницу бы и ее и эту мелкую сучку…. — пальцы едва заметно дрожали, и Ярославцев вдруг подумал, что она сейчас точно закурит, как делала лишь в минуты самых серьезных кризисов.

Но Альбина сдержалась. Одним движением головы приказала принести себе еще кофе и выпила всю чашку почти залпом.

— Она совсем на Эльвиру не похожа…. — вдруг глухо сказал Ярославцев. — Ни капли.

— И глаза Ярослава, — кивнула Альбина, в тон ему. — Дим… ты его знаешь… он хоть и енот-потаскун, но мне с ним тягаться будет тяжело. Он идет четко и последовательно, даже не спешит, затягивая удавку на шее Анны. Он ее и на нашей с тобой шее затянет не задумываясь.

— У Анны шансов нет, Аль…. Это я тебе сейчас как юрист говорю. Ни единого. Ни здоровье, ни благосостояние, ни возраст…. Конечно, не имей Ярослав претензий, девочку бы ей оставили, но не в этом случае. А она его боится…

— Кто, Анна? Еще бы….

— Нет, — закурил он, наплевав на многолетнее правило. — Настя.

— Ты уже психологом успел побывать? — зло фыркнула женщина.

— Перекинулся с ней парой фраз. Она до дрожи, до истерики боится бабку потерять…. Анна для нее больше, чем бабушка…. Аля…. Бабка у нее одна осталась…

— Да знаю я…. — Альбина тяжело вздохнула и посмотрела за серое окно, на котором дождь вычерчивал свои линии и рисунки.

— Ну до чего же поганая весна в этом году… — негромко, с отстранённой тоской сказала она, сцепив пальцы и опустив лоб на костяшки, опершись локтями о холодную, гладкую поверхность стола. Голос её звучал хрипловато, будто внутри осело слишком много невысказанного.

— Полный пушной зверь… — пробормотал Дмитрий, откидываясь на спинку кресла и машинально поправляя рукав дорогого свитера. Он не пытался шутить — просто устало констатировал, как бывает между двумя людьми, слишком давно не нуждающимися в объяснениях.

Они долго молчали. Минуты текли густо, как патока, а за окном бесшумно текла улица, словно отрезанная от их сдержанного, напряжённого мира. Казалось, даже дождь уже устал шуметь и теперь просто присутствовал, как фон, как напоминание о том, что весна может быть не возрождением, а тягучей, беспощадной тенью.

— Вечером улетай в Ебург, Дима, — наконец нарушила тишину Альбина. Её голос был уже привычно ровным, поскольку решение она уже приняла. — Сейчас встретишь эту… старую курицу, отвезешь домой. После я сама буду с ними разбираться.

— Аля… ты их убьёшь… — без упрёка, но и без шутки произнёс Ярославцев, искоса глядя на неё. Он знал, на что она способна в ярости — но и знал, когда она действительно готова к крайностям, а когда просто прикидывает ходы.

— Нет. Я не хочу из-за них сесть. Если что я их просто закажу, — она даже бровью не повела при этих словах. — Дим, юристов у меня как собак нерезаных, а ты и твой отдел — одни такие. Ты мне там нужен будешь и уже завтра….

— Что ты решила?

— Отмолю часть грехов, — скривилась Альбина, изогнув красивые губы. — И своих и за эту старую калошу… она ведь и правда девку любит. Больше…. чем меня любила, — она поджала губы. — Чтобы ее забрать, Миите нужно восстановить родство, а это — суд, экспертиза, даже с его возможностями — не быстро. Да он и не торопится, что нам, только на руку. Ровно поэтому я тебя и отправляю обратно, ситуация может накалиться, мне нужен будет весь наш ресурс, понимаешь?

— Да, — кивнул Ярославцев. — Кого-то к тебе отправить?

— Не надо. Мне сейчас подумать надо, ты займись этими двумя, и улетай сразу….

— А ты?

— А я встречусь для начала с Ярославом, — усмехнулась женщина. — Надо же понять, чего это его так перемкнуло. Может и правда стареет….

Она встала, отставив чашку, как всегда, без лишних слов, и развернулась к окну. И там, в отражении стекла, Дмитрий видел её лицо — не злое, не испуганное, не сломленное. Лицо женщины, принявшей окончательное решение.