Опороченная

Глава 2

Джианна

— Вы можете поверить, что они продали сумку ей? Я строила отношения с продавцом-консультантом целый год, — болтает Линдси, жалуясь, что ее любимый эксклюзивный бренд отдал ее желанную сумку кому-то другому.

Я просто киваю, переключая внимание на свою тарелку и желая, чтобы моя рука пошевелилась и взяла сэндвич.

— Я так рада, что вы есть у меня, девочки. Кто еще мог бы пойти со мной в среду и наесться сэндвичей, — вздыхает она, беря свой сэндвич с огурцом и съедает его почти за раз.

Я все еще смотрю на нетронутую еду, и знаю, что мне нужно съесть что-нибудь, прежде чем они начнут задавать вопросы. Это уже не первый раз.

Это таким образом ты поддерживаешь свою фигуру?

Сидишь на диете?

Моришь себя голодом?

От сэндвича ты не потолстеешь.

Ну же, не будь такой занудой. Съешь что-нибудь.

Даже когда обвинения звучат в моих ушах, мне трудно пошевелить рукой. Словно груз держит ее, я едва могу сдвинуть ее с места. Мое сердце громко стучит в груди, а мой разум затуманивается, когда я пытаюсь взять дыхание под контроль — только так я смогу без проблем пережить эту трапезу.

Но когда я смотрю на еду, мой рот наполняется слюной, как от голода, так и от возвращающегося желания прочистить желудок. Мои ноги не перестают дрожать, и я стучу подошвами по полу, чтобы скрыть свою реакцию.

На моем лице застыла улыбка, как будто все в порядке.

Хотя все совсем не так.

— Ты не ешь? — Анна задает вопрос, которого я боялась. — Это твой любимый, — говорит она, откусывая от небольшого пирожного.

— Задумалась, — машу рукой, растягивая щеки в болезненную улыбку.

Рука лежит на столе, ближе к еде. Если бы я только могла…

Сделав два глубоких вдоха, беру в руки воздушный хлебец, на котором лежит моя любимая еда. Открыв рот, откусываю маленький кусочек сэндвича и заставляю себя проглотить.

Девочки, видя, что я ем, возвращаются к своему предыдущему разговору, их любопытство успокоилось.

Не то чтобы их волновало, ем я или нет. Но их волнует, морю ли я себя голодом или сижу на строгой диете, потому что это еще одна информация, которую можно использовать против меня.

Видите ли, они не мои подруги и никогда ими не были. Не мои настоящие друзья. Они те, кого общество диктует мне в друзья. У них есть статус, богатство, воспитание. Они ходят в одну и ту же частную академию, живут в одном и том же районе Верхнего Ист-Сайда и обедают в самых эксклюзивных ресторанах.

Они — те люди, с которыми мой отец хочет, чтобы я подружилась. И как послушная дочь, которой я являюсь, я так и сделала.

— В эту пятницу в доме Томми будет вечеринка, — вдруг говорит Анна, и я перевожу взгляд на нее.

Бросив сэндвич на тарелку, я опускаю руки на колени, и сжимаю кулаки, так как знаю, что сейчас произойдет.

— Мы должны встретиться у меня заранее, — говорит Линдси. — Мы можем нарядиться, и я покажу вам свое новое платье от Louis Vuitton. Мне сшили его на заказ в Париже на прошлой неделе…

Отключившись, я внезапно устремляю свой взгляд на наручные часы, отсчитывающие минуты до того момента, когда я смогу выйти из-за стола.

— Ты ведь придешь, да? — обращается ко мне Анна, и я дважды моргаю, приходя в себя.

— Конечно, — отвечаю я с фальшивой улыбкой. — Ни за что бы не пропустила. Там будут все, верно?

— Именно. Это последняя вечеринка перед тем, как все уйдут на летние каникулы, — говорит она с досадой. — Где ты проведешь свои в этом году? В Милане?

— В Каннах. В особняке моего дяди, — рассеянно отвечаю я.

Это место, где вся семья встречается и замышляет свои различные незаконные дела. Но мне не положено этого знать.

— Наверное, круто быть европейцем, — бормочет Анна себе под нос.

Я просто пожимаю плечами, не удостоив ее ответом.

Вскоре трапеза заканчивается, и я наконец-то освобождаюсь от своих социальных обязательств на этот день. Выйдя из отеля, меня уже ожидает машина. Мой телохранитель, Мануэльо, кивает мне и открывает мне дверь.

— Домой? — спрашивает он, когда я оказываюсь внутри.

Я слегка качаю головой.

— Мне нужно взять несколько книг для школы в «Стрэнд». Нужно несколько старых изданий для задания, — лгу я.

Мануэлло поджимает губы и скептически смотрит на меня.

— Это для последнего задания, — исправляюсь я, поскольку он прекрасно знает, что школа заканчивается через несколько недель.

Он неохотно кивает, давая указание водителю ехать в сторону «Стрэнда». Не отрывая глаз от часов, я слежу за секундами, которые проходят, пока мы пробираемся через адские пробки в центре города. Я стараюсь не думать о том, что мы едем по второй полосе, далеко от тротуара, где Мануэлло мог бы быстро остановиться, чтобы я могла выйти и вздохнуть спокойно. Или о том, что повсюду машины, в какофонии звуков они заглушают все, даже мой голос.

Вдруг у меня мелькает воспоминание, как я в панике выбираюсь из движущейся машины, в окружение других скоростных машин, брошенная на произвол судьбы.

Но как только я понимаю направление своих мыслей, я заставляю себя думать о чем-то другом, сжимаю руку и мысленно считаю до десяти.

Вроде как, это помогает. Немного.

И пока едем дальше, я пытаюсь думать о книгах, которые смогу просмотреть в «Стрэнде», поскольку знаю, что это может быть последний раз, когда я смогу это сделать до нашего отъезда в Европу.

Когда я уже буду замужем.

Я заглушаю и эту мысль.

У меня есть свобода еще немного, и это единственное, что имеет значение. Я знаю о своей судьбе с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы понимать, что такое брак, и тот факт, что я могу выбрать своего будущего мужа, означает, что меня ждет меньше ужаса.

Потому что альтернатива…

Дрожь охватывает меня, когда мои мысли забредают на эту территорию, и я уже чувствую, как тот маленький кусочек пищи возвращается обратно.

Впившись ногтями во внутреннюю поверхность ладоней, все тело напрягается, когда я сжимаю кулаки, а дыхание вырывается короткими, болезненными рывками.

Я уже чувствую, как бешено колотится мое сердце, как меня охватывает волна головокружения.

Я выбрала его. Я выбрала Энцо.

Продолжаю твердить себе это, поскольку это единственное, что дает мне ощущение контроля над собственной жизнью.

И пока контракт не подписан и чернила не высохли на свидетельстве о браке, я все еще свободна. Я всё еще… я.

Как только машина останавливается, Мануэльо поворачивается ко мне, выражение его лица мрачное.

— У тебя есть полчаса.

Прикусив губу, киваю.

Мне бы хотелось поспорить и сказать ему, что полчаса — это мало, но я понимаю, что находиться в книжном магазине, это достаточно экстравагантно.

При всей моей свободе передвигаться в кругах высшего общества, смешиваясь с богатыми и сверхбогатыми, мои передвижения довольно ограничены.

Вечеринка? Я должна присутствовать. Светский раут? Я должна присутствовать.

Потому что в нашем мире связи — это все. Образование? Не настолько. По крайней мере, в моем случае.

Мой отец — тот, кого я люблю называть лицемерным традиционным итальянцем. Для него женщина хороша лишь настолько, насколько она способна к деторождению, включая его нынешнюю жену — любовь всей его жизни. Единственное необходимое образование — это умение читать, писать и грамматически правильно вести беседу на нескольких языках. Достаточно, чтобы играть роль идеальной хозяйки, но недостаточно, чтобы проникнуться странными, просвещенными идеями.

Конечно, это не мешает ему использовать меня для достижения своих целей.

Вот уже несколько лет наша семья терпит финансовые убытки из-за непрекращающегося конфликта с другой итальянской семьей. Это побудило моего отца искать связи и потенциальных деловых партнеров за пределами нашей обычной сферы влияния. Поэтому он разработал план, как внедриться в высшее общество Манхэттена. И что может быть лучше, чем использовать меня?

Поэтому мое поступление в академию было лишь для статуса, поскольку мой отец знал, что там будут учиться и другие богатые дети, поэтому он хотел, чтобы у меня появились друзья в высшем свете. Что касается образования, которое я получаю в академии? Я посещаю только основные курсы, которые дают мне достаточно баллов для окончания учебы, но не для многого другого.

В мире, где прием в колледж ведется по принципу жесточайшей конкуренции, где студенты сломя головы, проходя курсы за курсами, лишь бы получить крошечное преимущество перед остальными, я просто неудачник. С моими достижениями единственной надеждой был бы муниципальный колледж. И хотя я бы с радостью согласилась, о нем не может быть и речи.

Я свободна и в то же время в ловушке. Худший из возможных парадоксов, потому что я чувствую вкус свободы, но обречена никогда не обрести ее по-настоящему.

Для девочек в моей семье даже окончание средней школы — это роскошь. Единственный доступный этап после этого — замужество.

Быть женой. Матерью. Никем.

— У меня еще есть несколько месяцев, — шепчу я себе, входя в книжный магазин.

Поскольку мой отец смотрит свысока на женщин, получающих образование, у него случится инсульт, если он узнает, что я здесь, рассматриваю книги, которые явно не для задания. Это также причина, по которой Мануэлло не хотел везти меня в книжный магазин, поскольку он должен будет доложить об этом моему отцу.

Зная, что время драгоценно, я просто теряюсь среди многочисленных рядов книг, нахожу несколько интересных и быстро просматриваю их. Так как я знаю, что не могу купить ничего, что может вызвать подозрения, я лишь фотографирую страницы на свой телефон, оставляя все на потом, когда останусь одна в своей комнате.

Тридцать минут проходят быстро, и я снова оказываюсь в машине, на этот раз возвращаясь домой. Знание того, что мне не придется больше общаться с людьми, успокаивает меня, и я наконец-то позволяю себе расслабиться.

Но все это недолговечно, потому что как только я вхожу в дом, в моих ушах раздается визгливый голос Козимы.

— Джианна! — кричит она, быстро направляясь ко мне. Я дважды моргаю, и не успеваю опомниться, как ее ладонь соприкасается с моей щекой, от чего я отшатываюсь назад. — Знаешь, что мне сказала миссис Дюмон? Что ты отказалась от ее приглашения в Хэмптон! Ты ведь знаешь, как мы с твоим отцом нуждаемся в их поддержке, — продолжает она шквал оскорблений, направленных на меня и мое бесполезное существование.

Сжав руки в кулаки, чувствую, что мой характер выходит наружу.

— Почему бы тебе тогда не получить собственное приглашение? — спрашиваю я, наклоняя голову в сторону и глядя на нее с отвращением. — О, подожди, ты не можешь, — насмехаюсь я. — Потому что они не смешиваются с мусором, не так ли?

— Ч-что? — шипит она, округлив глаза.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — ухмыляюсь я. — Они никогда бы не стали общаться с второстепенной актрисой, которая была любовницей, а не женой. Думаешь, они не знают? — удовлетворение расцветает в моей груди, когда я вижу ее реакцию на мои слова.

— Они шепчутся о тебе, ты знаешь это? — продолжаю, мой голос низкий и спокойный. — Они называют тебя разлучницей. Не то чтобы это была неправда, — пожав плечами, откидываюсь назад и наблюдая за тем, как успешно проходит моя подколка.

Я пытаюсь пройти мимо нее, но она обхватывает пальцами мое запястье и тянет меня назад, вытягивая руку в воздухе, готова дать мне новую пощечину. На этот раз я вижу, как она приближается, и останавливаю ее руку, отталкиваю ее назад.

Козима спотыкается, метая глазами в меня кинжалы.

— Ты? Ты смеешь оскорблять меня, когда ты не кто иная, как маленькая шлюшка, — начинает она как раз в тот момент, когда я снова собираюсь уйти. — Прямо как твоя мать, — добавляет она, ее голос пронизан злобой.

Не знаю, что на меня нашло, но когда я поворачиваюсь на пятках, мои пальцы сжаты вместе, и я просто позволяю своему кулаку впечататься ей в лицо.

Она задыхается, а ее взгляд полон ненависти, но затем он внезапно превращается в взгляд, полный страдания, и слезы текут по ее щекам.

Я хмурюсь от внезапной перемены, но мне не требуется много времени, чтобы понять причину.

— Джианна! — раздается сзади голос моего отца.

Я ошеломленно смотрю, как Козима бежит к моему отцу, прыгает в его объятия и плачет навздыр.

— Я просто…, — говорит она, всхлипывая, ее слова едва связны, — хотела, чтобы она передумала насчет поездки в Хэмптон. — Ложь капает с ее языка, когда она рисует себя жертвой, а меня — обидчиком.

— Джианна, как ты могла ударить свою маму?

— Маму? — выплевываю я в недоумении. — Она не моя мать. Ни сейчас, ни когда-либо. — качаю головой, не в силах поверить, что он встал на ее сторону.

Но он всегда так делает, не так ли? Это проявляется в крошечных жестах, в том, как он всегда ценит ее слова больше, ее благополучие важнее моего.

— Джианна! Немедленно извинись перед ней! — он повышает голос, и волосы на моей руке встают дыбом.

— Нет, — качаю я головой. — Не буду.

— Будешь. — Его глаза сужаются, в то время как Козима заговорщически улыбается ему в грудь.

— Нет, — говорю я с большей уверенностью.

— Тогда ты будешь наказана, — постановляет он, и я прячу улыбку.

Он не знает, что наказание — это не так уж и плохо.

— Но Томми устраивает вечеринку в пятницу, — возражаю я фальшивым голосом, ожидая, что он запретит мне туда идти.

Минуту он раздумывает над этим.

— Ты пойдешь к Томми, но кроме этого ты пойдешь в школу и обратно домой.

Мои глаза расширяются от шока. На мгновение я обрадовалась, подумав, что у меня будет повод не идти на эту дурацкую вечеринку. Но, конечно же, мой отец не упустит возможности использовать меня и нажиться на моих социальных связях.

Я даже ничего не отвечаю, поворачиваюсь и бегу в свою комнату, все мое тело дрожит от нерастраченного напряжения. И разочарование только усиливается, когда я начинаю думать о предстоящих мрачных днях.

— Тебе следует накрасить губы. А то они слишком бледные. — Советую я Линдси, пока она наносит последние штрихи в своем макияже.

— Не думаю. Мне нравится, как это выглядит, — надувает она губы, и втягивает щеки, пока рассматривает свое лицо со всех сторон. Она нанесла так много пудры, что ее лицо приобрело болезненный вид.

Я пожимаю плечами.

— Не мое дело, если ты выглядишь как труп в этих неоновых огнях.

— Не обращай на нее внимания, — говорит Анна, когда я отхожу назад, оценивая свой макияж. — Ты же знаешь, она всегда находит к чему придраться. — Небрежно бросает она колкость.

Я не отвечаю. Вместо этого я достаю из сумки красную помаду и аккуратно наношу ее на губы.

— Кроме того, красный цвет — это ее фирменный знак, — продолжает она, ее тон слегка меняется. — Ей нравится, когда член выглядит окровавленным, когда она кончает на него, — усмехается она.

Я лишь смотрю на нее, приподняв бровь. Я знала, что она пойдет на это. Так же, как я знаю, что она никогда не может побороть зависть, которая просачивается сквозь ее приятный фасад.

— Тебе ли не знать, — пожимаю плечами. — Ведь ты всегда угощаешься моими объедками. — Я мило улыбаюсь ей и хлопаю ресницами. Удовлетворение бурлит во мне, когда я наблюдаю, как выражение ее лица меняется с самодовольного на возмущенное.

— Ч-что… — лопочет она.

— Да ладно, Анна, — Линдси закрывает палетку теней для век, кладет на стол и поворачивается к нам лицом. — Все знают, что вы двое спите с одними и теми же парнями, — хихикает она.

— Не моя вина, что они приходят ко мне, как только видят, насколько фригидна мисс Совершенство. — Анна смотрит на меня с вызовом, уголок ее губ подрагивает, когда она изо всех сил пытается не ухмыльнуться от собственного заявления.

— В чем моя вина, если они не знают, как меня возбудить? — спрашиваю я притворно приятным тоном.

Это не первый раз, когда мы спорим на эту тему. Конечно, это никогда не было реальным спором. Это все дружеские дискуссии, в которых мы скрыто оскорбляем друг друга.

В конце концов, хорошо известно, что Анна добивается любого парня, который проявляет ко мне интерес. Меня никогда не волновало, что она делает и с кем трахается, точно так же, как меня никогда не волновало, если бы она взяла все мужское население для группового секса. Тогда они перестанут меня беспокоить.

Встав, я направляюсь к зеркалу, чтобы привести в порядок свой наряд.

Платье некомфортно короткое, едва прикрывает задницу и плотно прилегает к телу — неудобно плотно.

Но я могу вести себя только так, как от меня ожидают. Как-никак, я — мисс Совершенство. Я почти закатываю глаза от этой мысли и, оттянув платье в последний раз, говорю девочкам, что готова идти.

В этом кругу ты являешься кем-то, только если появляешься на мероприятиях. Все держится на том, что тебя видят на вечерах, общаются и налаживают связи. Ведь, именно по этой причине я всегда присутствую на этих вечеринках.

Мой отец ясно дал понять, что ожидает от меня, что я проложу ему путь к деловым контактам, и чаще всего его финансовые успехи происходили потому, что я улыбалась и флиртовала с потенциальными инвесторами или подружилась с кем-то, чьи родители владели целыми сетями роскошных магазинов.

Он, можно сказать, был моим сутенером, просто не хотел это так называть.

Налаживание связей. Это все налаживание связей.

Готовые к вечеру и с девочками, одетыми в такие же или даже более короткие платья, чем я, мы садимся в лимузин и едем к Томми.

Сын всемирно известного модельера и супермодели, Томми живет в квартире прямо на Пятой авеню. Хотя это не совсем пентхаус, квартира занимает два этажа и имеет шесть спален. Идеальное место для вечеринок, наркотиков и выпивки для несовершеннолетних.

Сжимая пальцами маленькую сумочку, мысленно перебираю все вещи в ней, чтобы убедиться, что ничего не забыла.

Потому что даже если что-то пропадет… мне конец.

Убедившись, что все на месте, я изо всех сил стараюсь слушать бессмысленную болтовню Линдси и Анны.

Вскоре машина въезжает на подземную парковку, и мы сразу же направляемся к частному лифту, который везет нас в квартиру.

Спустя несколько минут двери распахиваются, и громкая музыка с ярким светом проникают внутрь кабинки. Выйдя из лифта видим, что люди уже танцуют направо и налево.

— Мне нужно выпить. — бормочет Линдси, оставляя нас в центре зала и направляется на кухню, где кто-то уже подает большие порции джангл-джуса².

— Стоит поздороваться с Томми. — добавляю я, уже направляясь в гостиную, зная, что, скорее всего, найду его там.

Мои отношения с Томми в лучшем случае слабые. Мы учимся в одной академии и, возможно, несколько раз общались в прошлом. Учитывая, что его родители занимаются искусством, мой отец никогда не подталкивал меня к более глубоким отношениям.

Томми — неплохой человек, если не обращать внимания на тот факт, что в девяти из десяти случаях он под кайфом. Даже сейчас, когда я вхожу в зал, где толпы людей приходят и уходят, я сразу замечаю его на диване, склонившегося над столом и нюхающего кокаин.

Он едва замечает меня, когда я пытаюсь обменяться с ним несколькими любезностями, его глаза полностью остекленели.

Сделав дело, я перемещаюсь по квартире, пытаясь найти менее людное место, чтобы провести следующие пару часов, пока не смогу пойти домой.

Балкон — единственное место, где немного тише, поэтому я прислоняюсь к перилам, достаю телефон и подключаюсь к Wi-Fi.

Еще один бонус наличия контролирующего отца является то, что дома я не могу зайти на большинство сайтов. Ведь они могут натолкнуть меня на странные мысли, не подобающие дочери итальянского дона. Но мой отец — тот еще лицемер. Он не брезгует «сутенерством», чтобы получить свои ценные связи, но мгновенно приходит в ярость, если я узнаю больше, чем мне позволено.

Невероятно.

Потому что если бы я знала больше, он не смог бы больше меня контролировать.

Осознавая, что мое время ограничено, я стараюсь скачивать как можно больше бесплатных книг, поскольку если я заплачу за что-то образовательное, он сможет узнать об этом из выписки по моей карте, за которой он внимательно следит.

Ведь при всей нашей демонстрации денег, мы в них не купаемся. Отнюдь нет, поэтому он отчаянно пытается найти мне мужа.

Я сосредоточенна на своем телефоне, когда чувствую, что кто-то толкает меня сбоку.

Сморщив нос, я бросаю взгляд на лицо, одного из самых отвратительных людей, которых, к сожалению, я когда-либо имела знать — Макс Коннор.

Мне хочется вырвать, просто оказавшись в такой близости от него, и особенно когда запах алкоголя, исходящий от его дыхания, доносится до меня. Я не могу не сделать шаг назад.

— Вот ты где, Джи-Джи, — с заплетающимся языком говорит он, подходя ко мне еще ближе.

— Иди и найди кого-нибудь еще, чтобы побеспокоить, — говорю я небрежно. — Неудачник, — бормочу себе под нос.

Он, кажется, не слышит, и теснит меня в угл балкона, в его взгляде смесь злобы и похоти, от которой у меня по коже ползет отвращение.

— Да ладно тебе, Джи. Я все о тебе знаю. — Его дыхание внезапно оказывается на моем лице, и этот ужасный запах вторгается в мои ноздри.

— Отвали, — отталкиваюсь я от него, собираясь вернуться в дом.

Макс Коннор никогда не принимал отказов, доказательством тому служат многочисленные случаи, когда мне приходилось отвергать его ухаживания.

Но как только я немного вырываюсь, он выкидывает руку и обхватывает пальцами мое запястье, толкая назад.

Я ударяюсь спиной о стеклянные перила.

— Что, мать твоя, с тобой не так?

— Ну же, Джи. Я знаю, что ты этого хочешь, — он проводит носом по моему лицу, вдыхая.

Внезапно мое раздражение сменяется страхом, а сердце начинает громко биться в груди. Его прикосновения достаточно, чтобы детонировать режим самоуничтожения — единственный режим, который знает мое тело. И моя храбрость медленно исчезает, сменяясь отвращением, ужасом и паникой.

— Убери от меня свои гребаные руки, — отталкиваю его в очередной попытке отодвинуться.

— Ты столько меня динамила. Думаешь, я не знаю, что ты перетрахала половину людей здесь? Что значит еще один, а? Ты ведь знаешь, что я давно хотел оказаться между твоих сладких бедер. — Я не даю ему закончить, поднимаю руку и бью его по лицу.

— Отъебись.

— Вздорная. Мне нравится, — ухмыляется он. — Черт, готов поспорить, что эта киска такая же пылкая, как и ты. Вот как ты сводишь всех с ума. Вот как ты сводишь с ума меня, — хрипит он, и в моем животе зарождается тошнотворное чувство.

Он крепче сжимает мое запястье, занося мою руку над своей промежностью, и позволяя мне почувствовать его эрекцию.

То, что было началом небольшого приступа, перерастает в полноценную панику, когда он продолжает шептать все то, что хотел бы сделать со мной.

Нет… Только не снова.

Достаточного одного воспоминания о том, что может произойти на самом деле, чтобы перейти в режим бей или беги.

Поднимая колено, я даже не задумываюсь, когда направляю его прямо на его член, ударяя так сильно, как только могу, одновременно вырывая свою руку из его. Он отшатывается назад, сгорбившись от боли.

Но я не могу остановиться.

Поднимаю ногу, направляю каблук, и просто толкаю ее к его промежности. Внутри меня есть эта больная потребность, которая хочет, чтобы я убедилась, что он не сможет оправиться и прийти за мной. Что он не сможет причинить мне боль.

И поэтому, даже когда он лежит, я продолжаю наносить удары, его крики боли и звук моих слез заглушаются громкой музыкой.

Только когда в моем сознании появляется немного ясности, я понимаю, что мне нужно уйти. Мне нужно уйти от толпы. Мне нужно…

Мое дыхание становится рваным, я чувствую, как учащается пульс, мой разум затуманивается от того, что я знаю о предстоящей атаке.

Я едва успеваю добежать до туалета, закрываюсь внутри и опорожняю содержимое своего желудка в унитаз.

Кряхчу и кашляю, пока ничего не остается, но пульс не утихает.

Голоса в голове не умолкают.

Прислонившись спиной к холодной плитке, я обхватываю себя руками, ногтями впиваюсь в кожу, пытаясь стереть с себя его прикосновения.

Он прикоснулся ко мне.

Он прикоснулся ко мне.

Он, блядь, прикоснулся ко мне.

Я словно в трансе, мои неморгающие глаза сфокусированы на маленьком пятнышке на стене, дыхание не контролируется, поскольку я продолжаю воспроизводить события этого вечера.

Он, блядь, прикоснулся ко мне.

Есть причина, по которой я избегаю общения с людьми, как чумы. Есть причина, по которой я не могу находиться в людных местах. И есть причина, по которой я не могу даже есть в присутствии людей.

— Мне нужно успокоиться, — бормочу себе, обхватывая себя руками, словно щитом, пытаясь отделиться от событий сегодняшнего вечера.

Но видя, что мои попытки тщетны, что мой разум по-прежнему затуманен, напряжение в висках пульсирует и ком стоит в горле, я небрежно хватаюсь за сумку, высыпаю содержимое на пол и подбираю маленький пакетик с таблетками.

На шатких ногах подхожу к раковине, чтобы запить таблетку водой.

Затем просто жду, пока она подействует.

Опираясь на раковину, смотрю в зеркало на свое залитое слезами лицо и размазанную красную помаду, и мне снова вспоминается та ночь.

Только тогда все было еще хуже. Намного хуже.