Осколки тебя

ГЛАВА 2

«Она уставилась на меня. Все говорили, что мертвые ничего не видят, но она видела все. Ее глаза не были пустыми в посмертии. Она понимала меня. Только мертвые могли понять меня»

Я добралась до продуктового магазина. Слегка опьяненная от стакана крепкого виски, переутомления и того, что можно назвать культурным шоком. Несмотря на то, что я росла в разных городах по всей стране и должна по идее иметь иммунитет к этой выдуманной болезни, Нью-Йорк ослабил меня. Может быть, слава ослабила меня.

Слава определенно погубила меня.

Но жизнь так или иначе губит всех.

Что бы это ни было, известность была приятной.

В магазине почти не было продуктов без глютена. Никакого овсяного молока и органических, малоизвестных фруктов и овощей, которые я притворялась, что люблю, потому что они считались суперпродуктами.

В моей корзине для покупок лежали печального вида кочан капусты, лук, четыре бутылки красного вина — самого дорогого, стоившего мне целых двадцать баксов за бутылку и привезенного из Аргентины — темный шоколад, банки тунца с этикеткой «Безопасно для дельфинов⁵», и вода в бутылках. Я вроде как заслужила странный взгляд кассирши. Скорее всего из-за содержимого корзины и того факта, что она понятия не имела, кто я такая.

Это было очевидно.

Эта прыщавая девочка-подросток с густо поведенными черной подводкой глазами, небрежной прической и короткой фиолетовой прядью в волосах, резко контрастировавшей с ее оранжевой униформой, меня не знала. Это заставило меня пересмотреть свое отношение к четырем бутылкам вина, лежавшим в корзине. В Нью-Йорке почти никто не смотрел на кого-то достаточно долго, чтобы узнать знаменитость перед тобой или нет. Черт возьми, люди там даже не поднимали головы, чтобы заметить такси, которое вот-вот должно было их сбить.

Но когда люди все же поднимали глаза, чаще всего они узнавали меня. Или, по крайней мере, притворялись, что узнавали. Потому что я выглядела как человек, которого они должны были знать. Бриллианты. Дизайнерская сумка. Дорогая укладка. Безупречный наряд, даже если он всегда был разных оттенков черного. Я легко облачилась в униформу элиты.

Сегодня на мне были черные джинсы, мятая футболка и, скорее всего, растрепанная прическа, но я все равно выглядела как кто-то. А эта девушка видела во мне просто человека, который не мелькал в ее жизни. Человеком, который не был ее учителем, няней, матерью, которую она ненавидела, или парнем, которого она притворялась, что не любит. Все эти люди были важны для этой девушки, несмотря на то, что она отчаянно демонстрировала к ним отношение «дьяволу все равно⁶». Но если бы она действительно имела хоть какое-то понятие о Дьяволе или симпатию к нему, она бы, черт возьми, узнала меня.

И тут до меня дошло, как сильно я полагалась на то, что люди узнают меня, и как много лгала себе о том, что я самодостаточная и независимая.

— Вы здесь проездом? — спросила девушка, чавкая жвачкой, пока пробивала мои покупки.

Я стиснула зубы. Мне, черт возьми, сейчас было не до светской беседы.

— Нет.

— Приехали к кому-нибудь в гости?

Похоже, девчонке было наплевать на мой ответ, но я догадалась, что ей просто хотелось с кем-то поболтать, а я в магазине оказалась единственным покупателем. Тихий вечер. Может сегодня проводилось какое-нибудь городское собрание по поводу увядающих цветов в горшках на улицах городка, кто знает?

Я вздохнула.

— Нет.

Кассирша сделала паузу, сканируя третью бутылку вина, и впервые полностью сосредоточившись на мне с тех пор, как начался наш болезненный обмен фразами. Мне следовало бросить ей кость⁷, проявить чуткость. Когда-то и я была подростком, капризным, с проблемной кожей и слишком яркой подводкой для глаз.

Но я не могла.

Все внутри меня восставало против. Разве я мало обнажала себя перед публикой? Мои кости, моя плоть, моя душа — все смешивалось в моих книгах и становилось литературной версией хот-дога. Каждая испытанная мною эмоция.

Нет, я отдам миру еще больше.

Девушка наклонила голову, рассматривая меня, впервые по-настоящему рассматривая. Она пыталась не выглядеть впечатленной, очень старалась. Впечатляться кем-то или чем-то шло в разрез с ее отношением ко всему «Дьяволу все равно, но в глубине души мне не все равно».

— Кто-то умер и оставил вам здесь наследство? — спросила она, наконец.

Я ухмыльнулась.

— Что-то в этом роде.

Надо отдать девушке должное, ей не потребовалось много времени, чтобы догадаться. Ее глаза расширились.

— Вы купили дом Эмили?

— Именно.

Она побросала оставшиеся продукты в бумажные пакеты, рассеянно постукивая акриловыми ногтями по экрану.

— С вас девяносто пять, шестьдесят.

Самый маленький счет за продукты на моей памяти. И я знала, что это о чем-то говорит, потому что многие американцы не могут позволить себе тратить столько денег на еду. Честно говоря, не так уж много моих денег уходило именно на еду — большая их часть тратилась на безумно дорогие виски и вино. Или на дорогой сыр и икру. Конечно, икра не самое вкусное лакомство для элиты по безумно завышенной цене. Мне не нравился вкус, но мне нравилась сама идея — пожирание яиц другого существа.

— Зачем вы его купили?

— Мне нужно было где-то жить. Увидела, что он продается в объявлении в Google.

Я пожала плечами, вводя ПИН-код от карты.

— Вы не боитесь? — спросила девушка.

Я спрятала свою кредитную карточку подальше.

— Того, что самая дорогая бутылка вина в этом магазине стоит меньше двадцати долларов и изготовлена в Аргентине? — пошутила я. — Смертельно.

Ладно, не самая смешная шутка, потому что меня их вино действительно пугало. Я считала себя винным снобом. Ко всему прочему, меня не волновали ярлыки. Черт возьми, мне нравилось покупать дизайнерскую обувь так же сильно, как и любому другому жителю Манхеттена. Но я не возражала и против пары туфель за десять долларов. Но вино… Вино было моей слабостью. Мне нравился густой, насыщенный красный цвет хорошего вина, он успокаивал меня и так хорошо дополнял стейк «с кровью».

Я не собиралась покупать здесь стейк за восемьдесят долларов или бутылку красного вина за триста долларов, потому что поняла, какой снобистской сучкой была раньше. Я не могла остановиться и, если честно, была в некотором роде стервой. Не из тех девушек, милых и любезных в любой ситуации. Я была колючей. Вредной. Холодной. Обладала полным набором качеств для того, чтобы стать автором книг о смерти, разложении и о зле в целом. Плюс, в Нью-Йорке мне это помогло, потому что там все были мудаками.

Здесь же, в этом крошечном городке, в этом крошечном магазинчике, все были добры и, как оказалось, неравнодушны. И, судя по растерянному выражению лица кассирши, совсем не понимали сарказма.

— Чего я должна бояться? — вздохнув, спросила я.

Девушка наклонилась ближе ко мне, ее глаза метались из стороны в сторону, как если бы она боялась пропустить кого-то в магазине. Как будто там было место, где спрятаться.

— Призраков, — прошептала она так, словно у духов был плохой слух.

Я сдержала улыбку, которая вполне могла получиться натянутой и высокомерной.

— Нет, я не боюсь призраков. Призраки — мои приятели.

Она уставилась на меня, явно не понимая моего юмора и, очевидно, все еще не узнавая меня. Что было не так уж немыслимо. Я была довольно известна, как и многие авторы. Достаточно известна, чтобы меня узнавали в аэропортах, супермаркетах и аптеках. Почти во всех местах, где люди вообще не хотели, чтобы к ним подходили незнакомцы. К счастью, мой «бренд» основывался на том, что я была замкнутой, грубой и немного злой, поэтому я не улыбалась мило для селфи и не вступала в светские беседы. Но эта девушка совершенно точно не знала, кто я такая. Но я решила проигнорировать тщеславие внутри себя, благодаря которому злилась на нее и ненавидела себя за то, что эта девочка-подросток посреди «нигде» не знает меня.

Вот в чем была моя проблема. Я ненавидела быть известной и одновременно ужасно боялась не быть таковой.

— Знаешь, с научной точки зрения неточно утверждать, что молния не ударяет дважды в одно и то же место, — сказала я, не скрывая раздражения в своем тоне. — Удар молнии — это разряд энергии, настолько сильный, что прорывается сквозь ионизированный воздух. В результате появляется молния. Это быстрый процесс. Тридцать миллисекунд или меньше. И молния сопровождается раскатами грома. И так может происходить несколько раз в быстрой последовательности. И когда невооруженным глазом видишь одну молнию, на самом деле их несколько, просто наше зрение не способно увидеть этого. Кроме того, молния может ударить в то же самое место во время другого шторма, дни или столетия спустя. Поэтому сама фраза не совсем корректна, но хорошо работает в социальных ситуациях.

Девушка смотрела на меня безучастно, то ли со скукой, то ли с замешательством, мне было все равно.

— Эмили Эндрюс была убита, — продолжила я.

Эти слова привлекли ее внимание, потому что прозвучали резко. Как пощечина. Она даже вздрогнула, как будто я ее ударила.

— Ее убийцу не поймали. У полиции мало зацепок.

Отчасти это была ложь, поскольку у меня были свои подозрения, но в данный момент это не имело значения.

— Как бы прискорбно и трагично это ни было, он или она вряд ли вернутся на место преступления, если в том же доме живет незнакомая женщина. Так что, скорее всего, в том доме я в большей безопасности, чем в любом другом месте, где убийства не происходило.

Девушка быстро заморгала, видимо, мало что поняв из моего монолога, и бросила на меня стервозный взгляд, на который точно была способна. Я воспользовалась ее замешательством, забрала пакеты и ушла, надеясь, что моя репутация останется с ней и распространится по всему городу. Когда я села в машину, задержала взгляд на баре. На секунду я всерьез задумалась о том, чтобы вернуться и поговорить с барменом о его предложении, вероятно лучшим, какое я могла получить в этом городе. Мне потребовалась все время до самого дома, чтобы понять, а не совершила ли я ошибку, когда решила сохранить свое достоинство и все органы в теле на случай, если бармен и был тем человеком, который убил Эмили.

Когда увидела вдали свой милый домик, поняла, что выбрать путь высокой морали все же было ошибкой. Потому что единственное, что меня там ожидало — это дешевое вино и ноутбук, который пялился на меня даже сильнее, чем самый знойный из барменов.

~ ~ ~

К тому времени, как я вернулась в коттедж — в своей голове я пока не могла назвать его «домом», — уже стемнело, и в животе у меня урчало.

Салат из капусты и тунца на ужин был унылым, едва съедобным. Мои навыки в кулинарии состояли только из способности набрать номер ресторана и заказать еду на вынос. Хотя в последнее время я не делала даже этого; я просто отправляла смс своей помощнице и просила ее забронировать столик.

Уф. Хорошо, что я уехала из Нью-Йорка.

Я становилась одной из тех снобов, которые относились к своим помощникам как к личным слугам и слишком много думали о том, кем они являлись. Мои социальные сети, статус автора бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс» и мой банковский счет, казалось, давали мне разрешение вести себя как самодовольная сука.

Я научусь готовить. Однажды. А пока буду довольствоваться дешевым вином и совершенно новой обстановкой. К тому же эта новая для меня обстановка была полна артефактов и воспоминаний о мертвой женщине. Мне нравилось копаться в чужих вещах, нравилось ощущение неправильности, возникающее при вторжении в чью-то частную жизнь в поисках темных и постыдных секретов. Возможно потому, что в такие моменты мне самой становилось легче от груза собственных темных и постыдных секретов. В любом случае я находилась в ситуации своей мечты. Я могла искать столько, сколько хотела, не боясь быть убитой как предыдущая хозяйка этого коттеджа.

Я осмотрела ее книжные полки.

О людях можно было многое сказать по тому, какими книгами они владели. И, конечно, многие знали об этом. Именно поэтому литературные подражатели запихивали на свои полки первые издания классики в идеальном состоянии. Но дело было в том, что книги не должны находиться в идеальном состоянии. Они должны быть потрепанными, испачканными грязными пальцами, когда ты торопливо переворачиваешь страницу. Возможно даже должны выглядеть так, будто однажды намокли, когда ты случайно уронила ее в ванну и тебе пришлось ее спасать. Страницы должны быть с загнутыми уголками — знаю, что как автор не должна позволять себе подобного кощунства, но я не верила в закладки. Я верила в то, что книги нужно портить по-своему. Автор уже их повредил, решив их написать. Потому что любая книга — не что иное, как сборник чьих-то травм. Авторы не хотели, чтобы вы относились к их творению с заботой и почтением. Они хотели, чтобы вы пожирали их детищ с ненасытным, жестоким голодом, и не думали о том, как их книга будет смотреться на чьей-то полке. Каждый хороший писатель думал только о следах, которые он оставит в чьей-то душе.

Итак, я всегда осуждала людей с идеальной коллекцией «великих американских романов» или британской классики — книг, вырезанных из веков. Я презирала этих людей, меня тошнило от этой якобы «книжной элиты», считавшей себя экспертами в литературе только потому, что следовали за толпой. Я ненавидела их, особенно когда они обсуждали мои книги. Когда они бубнили о моей прозе или рассказах так, как будто репетировали свою речь перед гребаным зеркалом. Идеально отполированная речь с «правильными» формулировками, некоторые из которых были дословно взяты из последнего обзора в «Нью-Йорк таймс». Мой агент убеждала меня не бить их, опасаясь скандалов и судебных исков, и я ее слушалась. Я лишь находила способ выкрасть свою книгу с их книжной полки с книгами расставленными в алфавитном порядке или с цветовой кодировкой и забрать ее с собой домой.

Полки Эмили были интересными.

У нее имелось несколько классических произведений, хорошо сохранившихся, больше для украшения, чем для чего-либо еще. Но большая часть ее коллекции была разрозненной. При ближайшем рассмотрении это почти бросалось в глаза. Корешки книг изношенные, выцветшие, порванные.

Книги почти обо всех серийных убийцах, известных в популярной культуре. Меня они не удивили. Женщины нашего поколения каким-то образом были в равной степени очарованы и испытывали отвращение к этим мужчинам. Конечно, встречались и ненормальные, которые обожали их и даже выходили за них замуж, но остальные из нас были просто очарованы и даже не могли объяснить почему.

Ирония судьбы заключалась в том, что Эмили оказалась среди толпы помешанных на серийных убийцах и в конечном счете вполне могла быть убита одним из них.

Конечно, часть о серийном убийце не была достоянием общественности. Я узнала о ней из разговора сразу после того, как спряталась в этой хижине. Сразу после того, как уехала из Нью-Йорка. Сразу после того, как решила, что мне нужно было заняться исследованием. Чтобы написать новый роман или найти новый дом, я еще не решила.

— Ты же знаешь, что меня могут уволить за это, — сказал Харрисон.

— Я в курсе, — ответила я, не слишком обеспокоенная его заявлением.

Харрисон был ленивым полицейским и посредственным парнем. Мой редактор свел меня с ним, когда мне нужно было провести исследование полицейской политики для моей второй книги. Той, где в офицера полиции вселился дух человека, которого он помог осудить по ошибке и которого позже убили в тюрьме. Этот полицейский убил всю свою семью, а затем и всех остальных грязных копов в своем участке. В конце его не поймали и он не умер, потому что я писала свои книги не так. Я презирала счастливые концовки. Мне нравилось, когда злодей побеждал. Когда мир не был спасен.

Харрисона в тот момент не интересовала ни моя книга, ни даже моя слава среднего уровня; его слишком увлекли мои сиськи. Приставать ко мне ему не мешало ни обручальное кольцо на его пальце, ни фотографии страшненьких детей на его столе.

Своей цели Харрисон не добился.

Конечно, его приставания наполняли меня гневом как женщину своего поколения, феминистку со слегка ущербным, склонным к убийству духом, но я также была умной женщиной. Я понимала полезность знакомства с детективом, который хотел трахнуть меня настолько сильно, что готов был отступить от некоторых правил, если бы я его достаточно подзадорила. Так что я не стала бить его коленом по яйцам и звонить его жене, чтобы посоветовать ей отнести форму мужа в химчистку и по пути отвести дочь в салон на коррекцию бровей. И я не пожаловалась его капитану за то, что он сказал мне, что может достать для меня «первоклассный кокс», потому что приняла его предложение и не захотела сталкиваться с возможными неприятными последствиями.

Вместо того, чтобы делать все, что мог бы сделать «хороший» персонаж этой истории, я позволила Харрисону «случайно» задеть мою грудь, когда потянулась за пачкой жевательной резинки в его машине. И я сходила с ним на «свидание», где в один из своих моментов «ниже падать уже некуда», позволила ему засунуть свой язык мне в глотку на целых три секунды. Возможно, самых долгих три секунды в моей жизни. И я уже достаточно извела себя из-за того, что целовалась с женатым мужчиной по эгоистичным причинам, поверьте мне. Зато я получила то, что хотела. Кроме того, я запудрила Харрисону мозги настолько, что он считал, что однажды я все же пересплю с ним, поэтому смело рисковал работой и выдавал мне сведения, когда я стала расспрашивать его об убийстве за пределами его юрисдикции.

— Мы сможем на этой неделе встретиться и выпить? — спросил Харрисон.

— Конечно, — солгала я.

И даже не убедительно. Он же полицейский, разве он не должен был видеть меня насквозь?

— В «Ритце»? — спросил он с таким отчаянием, что мне захотелось удавиться.

А может все дело было в том факте, что он пытался произвести на меня впечатление и пригласил на ужин в претенциозный дорогой отель с роскошными номерами, где мы могли бы заняться тем, что я назвала бы крайне разочаровывающим сексом.

— В четверг?

Харрисон, очевидно, не знал, что меня нет в городе, потому что даже не потрудился подписаться на меня в Instagram. Впрочем, женатики, пытающиеся завести роман на стороне, обычно так не поступают. Ну и еще старые, ленивые мужчины.

— Четверг звучит прекрасно, — ответила я, даже не потрудившись казаться взволнованной. — При условии, что ты пришлешь мне по электронной почте подробности об этом убийстве, — добавила я.

Я не видела смысла притворяться, что дело не в сведениях. Я никогда не ходила вокруг да около, когда дело касалось того, чего я хотела. Харрисон в любом случае будет пытаться нарушить свой кодекс поведения и клятвы несмотря ни на что.

— Пришлю все к четвергу, — пообещал он, и в ответ я даже не удосужилась попрощаться.

И Харрисон действительно прислал мне подробности убийства, включая ужасающие фотографии с места преступления и записки местного шерифа, в которых тот подозревал, что убийство Эмили было связано с тремя другими, произошедшими в соседних штатах за последние два года. Местный шериф, похоже, не соответствовал клише идиота из маленького городка. Мне было интересно с ним познакомиться. Надеюсь, он тоже будет неравнодушен к полноценному третьему размеру.

Я продолжила изучать полки Эмили.

Нашла несколько предсказуемых любовных романов, которые ожидала увидеть у женщины с прекрасным вкусом и неплохим уровнем навыка декорирования. По правде говоря, каждая женщина за свою жизнь прочитала хотя бы один любовный роман. И неважно насколько циничной она была. Мы родились со склонностью к романтике. Или со слабостью к романтике, как вам будет угодно. Я сама читала их и утешалась осознанием того, что в конце книги меня ждет «долго и счастливо», особенно когда поняла, что в конце собственной жизни меня это «долго и счастливо» не ждет.

«Долго и счастливо» — понятие довольно непостоянное. И вряд ли в конце любовной истории по-прежнему присутствует счастье. Обычно все счастливы только в начале отношений, когда все блестящее и новое, и каждый лжет о том, кто он или она на самом деле. Так что да, женщинам нужно немного — или много — романтики, когда ее трудно получить от живого, дышащего мужчины после полугода отношений.

Любовные романы Эмили были очень хорошим выбором. Нора Робертс. Паулина Симонс.

Еще у нее было изрядное количество книг Стивена Кинга. Его книги занимали две полки. Коллекция его лучших работ, явно много раз перечитанная. Я взяла в руки «Противостояние⁸» и улыбнулась смятым страницам, слегка деформированным от влаги.

Да, мы с Эмили неплохо бы поладили. Она была читателем. Настоящим читателем.

Когда я ставила роман Кинга на место, то заметила несколько знакомых корешков. Мое имя было наполовину стерто на одном, пятно скрывало другое. У Эмили не было всех моих книг. Но восемь из них в ее коллекции были довольно неплохими, учитывая, что всего я написала семнадцать книг. Не потому, что хотела писать, чтобы люди не забыли обо мне, а для того, чтобы продолжать зарабатывать деньги, какие я даже не подозревала, что может зарабатывать писатель. Ведь именно так и происходило первые десять лет моей карьеры. Я продолжала писать и не могла остановиться. Моим издателям это понравилось, хотя я отказалась придерживаться «расписания», в котором было написано сколько книг я должна выпустить за год. Я писала, когда мне этого хотелось.

В коллекции Эмили были мои первые книги — «Скелеты лета», «Мертвые голуби» и моя последняя — «Почерневшие розы». Мои собственные фавориты. Первая — это история о молодой девушке, которая убила своего дядю после того, как он ее изнасиловал. Она достаточно ловко ориентировалась в преступном мире, чтобы поговорить с его сыном и убедить того убить своего отца, а затем всех остальных растлителей малолетних, которых он сможет найти.

Вторая была посвящена апокалипсису. В каком-то смысле это моя ода фильму «Противостояние». Но вместо гриппа в истории оказалась болезнь, пробудившая истинную, жестокую натуру всех людей на земле. Спойлер: все уничтожили друг друга.

Третья история о женщине, которая переехала в маленький городок, где, как она позже узнает, поклоняются дьяволу. Поначалу она пытается что-то с этим сделать. Приносить в жертву девственниц и совершать мерзкие поступки ей казалось неправильным. Но потом она втягивается, ей надоедает притворяться хорошей, и она присоединяется к сатанистам.

Вот мое «долго и счастливо».

Я получила столько писем с ненавистью после этой книги, что мой агент приставил ко мне на две недели телохранителя, потому что боялась, что я могу умереть до того, как смогу написать еще одну книгу.

Я не умерла.

К ее радости.

Но и не написала еще одну книгу.

Вот почему я была здесь. В доме мертвой женщины, где смотрела на ее потрепанные копии моих книг в окружении ее вещей и собственных сомнений.

Вместо того чтобы думать о книге, которую должна была написать, я взяла в руки старого доброго Стивена Кинга, налила бокал вина и устроилась в кресле. Это ведь считалось исследованием, верно?