Осколки тебя

ГЛАВА 21

«Боль вызывает привыкание. Это желание ощущать ее. Бороться с ней. Можно сделать людей счастливыми с относительной легкостью, пусть даже на время. Но причинить им боль, настоящую боль — задача посложнее. Требующая больше времени. Больше умений»

Наверное, я потеряла сознание. Надолго ли, не знаю. Но не настолько, чтобы что-то изменилось, чтобы кто-то услышал мои крики. Чтобы Сент ворвался в этот гараж и спас положение.

Нет, этого не случилось.

Норд разговаривал по телефону, когда я смогла сфокусироваться, и все вокруг перестало быть размытым нескончаемой дымкой боли. Конечно, боль еще была. В руке двадцать семь костей. Я знала об этом, как знала и о том, что перед тем, как потерять сознание, человек может потерять около четырнадцати процентов крови в своем организме. Несмотря на то, что мне нравилось писать о вымышленных монстрах, подробности о смерти и крови всегда были достоверными.

Итак, двадцать семь костей в руке. Уверена, что по крайней мере половина из них была сломана. Раздроблена. И пусть мне не хотелось смотреть вниз, я все же посмотрела. Плохое зрелище. О этом я могла бы написать, но точно не страдать от подобного сама.

«Страдать» — слишком мягкое слово для описания моего состояния, но другого не нашлось. У меня не хватало сил на более образные и яркие прилагательные.

Рука была изуродована. Красная. Распухшая. На запястье большая шишка. Интересно это хорошо, что сломанная кость не оказалась достаточно острой, чтобы прорвать кожу? Я не знала.

Жадность начал насвистывать. Высоко, не в такт. Может, я бредила от боли, но звучало как «Twinkle, Twinkle, Little Star».

Продолжая насвистывать, мужчина посмотрел мне в глаза, но не сделал шаг вперед, сжимая молоток. Я знала, что он снова опустится. Может быть, на другую мою руку. Или на ногу. Или на голову.

Если молоток опустится еще раз, мне конец. Я едва соображала от боли, а от легких движений, когда пыталась порвать скотч кольцом, перед глазами мелькали маленькие белые пятна. Я с трудом сопротивлялась чудовищной боли, но ничтожный шанс выбраться по сравнению с его отсутствием если меня ударят еще раз — это все, что у меня было.

К тому же Сент поручил мне бороться.

Но сейчас я боролась не ради него.

Я делала это ради себя. Потому что не могла умереть вот так, когда моя величайшая работа хранилась на ноутбуке в полуреализованном виде.

— Похоже, твоему парню повезло, — усмехнулся Жадность.

Он был зол. Можно сказать даже в ярости. Это хорошо. По крайней мере, для Сента, который явно выигрывал свою битву.

А вот для меня, похоже, все было не очень хорошо.

— Теперь он, наверное, будет искать нас. Возможно, даже найдет, — продолжал Жадность. — Впрочем я, пожалуй, сделаю так, чтобы он сначала нашел тебя. Я позабочусь о том, чтобы Клуб одержал еще хотя бы одну победу.

Я прикусила губу. По языку разлился медный привкус крови. Моя рука выскользнула из скотча. Жадность не обращал внимания на детали, поэтому не заметил этого. Норд заметил бы, если бы не стоял ко мне спиной, что-то бормоча по телефону.

Я получила свой шанс.

Случившее дальше не стало кульминацией.

Все вышло неловко. Небрежно. Я вскрикнула от боли, когда свободной рукой смогла схватить пистолет, спрятанный в переднем кармане джинсов Жадности.

— Не самое лучшее место для хранения, — пробормотала я, прежде чем слегка наклонить пистолет и нажать на курок.

Я замечала детали. Поэтому заметила, что у него в джинсах запрятан Вальтер P99. У этого пистолета не было внешнего предохранителя. А поскольку Жадность не был умным, а только кровожадным, пистолет должен был быть заряжен.

Его крик эхом разнесся по комнате. Я успела схватиться за пистолет, когда мужчина отступил назад и кровь быстро окрасила переднюю часть джинсов. Я сделала удачный выстрел, прямо по яйцам. Молоток с грохотом выпал из его рук на пол. Звук получился не слишком громким, учитывая то, что он сделал со мной. Что он отнял. Но неважно, мне хватило его громких криков.

Достаточно громких, чтобы привлечь внимание Норда.

Обернувшись, он увидел, что его «брат» катается по грязному полу, сжимая промежность и плача. Норд не удивился и не испугался. Я уже заметила ранее, что от отношений этих парней сквозило ледяным холодом.

Норда, похоже, нисколько не волновало, что я направила на него дрожащей рукой заряженный пистолет. Тот самый, которым я кастрировала его «брата». А может он так отреагировал, потому что моя рука дрожала и по лицу струился пот. Моя искалеченная рука по-прежнему была обмотана скотчем.

— О, ты избавила меня от этого, — Норд кивнул вниз на Жадность.

Я стиснула зубы. Пистолет уже должен был выстрелить. Я должна была нажать на курок. Нет смысла вести себя сейчас как глупая девчонка, придерживаясь моральных принципов насчет убийства другого человека. Я чертовски ненавидела, когда в фильмах так поступали — заставляли кого-то переживать кризис в середине сцены, когда он мог бы завалить плохого парня. Хотя, как правило, я всегда была на стороне плохого парня. Они не притворялись, что колеблются. Не притворялись благородными. Я тоже. Так почему же я делала этого сейчас?

Норд не выхватил пистолет. Не стал подходить ко мне. Он ждал, наблюдая, что я буду делать. Играл со своей жизнью. К тому же понимал, что был быстрее писательницы, привязанной к стулу и имеющей только одну рабочую руку.

Это имело смысл.

Значит, я должна была нажать на курок.

Но я не нажала. Мне было слишком интересно. Видимо писательницу ужаса убьет ее же любопытство.

— Собираешься отстрелить яйца и мне? — спросил Норд с любопытством. — Потому что мне кажется, что ты выстрелила туда случайно.

Он посмотрел на лежавшего в луже крови человека, который больше не кричал. Интересно там все четырнадцать процентов крови Жадности? Или лишь сто процентов его мужского достоинства?

— Нет, мне просто нужно было больше возможности для маневра, — ответила я холодным, но слегка дрожащим голосом.

Скорее всего, у меня был шок. Когда все кости в руке переломаны ржавым молотком, это нормально.

— Они идут, — сказал Норд.

— Кто?

— Сент. То, что осталось от Клуба. Хотя с этой главой, я думаю, покончено. — Он замолчал на пару секунд. — Если только кто-то еще не захочет взять молоток.

Я нахмурилась, пистолет в моей руке потяжелел, но я держала его крепко. Пока что. Я могла танцевать этот танец еще очень долго, но в конце концов, мне придется нажать на курок.

— Ты? — спросила я. — Хочешь президентскую нашивку?

Норд улыбнулся. Хотя на его красивом лице улыбка должна была смотреться великолепно, меня затошнило.

— Нет. У меня нет этого в планах. Я всего лишь возвращаю долг.

Я стиснула зубы.

— Долг, который означает не убивать меня?

Он кивнул.

— А ты не мог убить эту свинью до того, как она раздробила мне половину руки? — спросила я с яростью, что просачивалась в мои слова, как кислота.

— Нет.

Я ждала пояснений, хотя прекрасно знала, что Норд не тот человек, который будет объясняться, если сам того не захочет.

— Ты собираешься меня убивать? — спросил он.

Я задумалась. С юридической точки зрения я была в своем праве. Он вполне мог застрелить меня в любой момент. Самооборона. К тому же Норд был членом мотоциклетной группировки, похитил видного американского литератора и наблюдал за тем, как ее пытают. Да, меня бы даже не стали допрашивать.

Нажать на курок — так просто. Норд был нехорошим человеком и точно заслуживал смерти. Если бы за ним не оставался «должок», он бы убил меня без зазрения совести. Но я все равно опустила пистолет. Потому что была просто помешана на злодеях.

Норд выглядел удивленным. Заинтересованным. Не совсем радостным.

— Как хочешь.

Он посмотрел в сторону грязного, покрытого пятнами окна.

— Они скоро будут здесь, потому что несутся сюда в надежде спасти положение. Но ты справилась сама.

Он посмотрел вниз.

— По крайней мере, настолько, насколько это возможно.

Норд наклонил воображаемую шляпу и ушел.

Я позволила ему.

По какой-то причине.

Потому что мы, злодеи, должны были присматривать друг за другом.

~ ~ ~

— Я ухожу, — первое, что он сказал мне, когда я очнулась после операции.

Не то, что он меня любит и рад, что со мной все в порядке, или что он больше никогда не оставит меня без присмотра.

Хотя подобные признания были не совсем в его стиле. Или в моем.

Тяжесть его слов смыли всю вялость после наркоза и тупую боль в костях, которую не могло развеять лекарство в моей капельнице.

Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду, потому что я знала, что это значит.

Сент бросал меня.

Мне захотелось приподняться на кровати, чтобы не чувствовать себя такой же уязвимой, как и в первый день нашего знакомства. Только на этот раз у меня был не вывих лодыжки.

По трещине, по боли, по тому, как деформировалась моя рука, я знала, что она сломана. Мне, конечно, сделали операцию. Я не осматривала ее. Не хватало смелости. Я итак знала, что все плохо, как и знала то, что если посмотрю, то увиденное сломает мою душу так же легко, как молоток сломал мою кость. Это была не просто рука. Это было то, благодаря чему я выживала. Писала. Спасала себя. И она была сломана.

Так что да, у меня не хватало смелости посмотреть на нее.

Вместо этого я посмотрела на Сента, у которого был свой молоток, и он разбивал им другие вещи.

— Почему? — спросила я тихо и агрессивно.

В моем голосе не было ни силы, ни твердости. Сент играл нечестно. Он знал, что я сейчас слаба, но все равно наносил удары. Потому что он такой.

Он посмотрел вниз, туда, куда я не хотела смотреть. Не могла смотреть.

Он вздрогнул.

По-настоящему вздрогнул.

Человек, который видел и совершал многое, вздрогнул при виде того, что было моей изуродованной рукой.

Мне захотелось блевать от его неспособности сохранить маску и скрыть свое отвращение. Но я справилась с собой.

— Ты знаешь почему. Ты достаточно умна, чтобы понять, что все слишком неправильно, даже для нас.

Во рту разлилась горечь.

— Нет. — Я выплюнула это слово, надеясь, что оно расплавит его чертово лицо. — Ты ведешь себя сейчас как эгоист и слабак, и если ты на самом деле такой, то уходи.

Я сделала паузу, чтобы втянуть воздух, который резал, словно тысяча клинков.

— И не возвращайся.

Сент ждал. Ждал большего. Больше оскорблений, больше уродства. И я могла бы продолжить, потому что его слова открыли и сделали глубже колодец моей ненависти. Все равно любовь — лишь более мягкая форма ненависти.

Но я промолчала. Он не заслуживал большего. Особенно моей ненависти. И все же, несмотря на свое состояние, я ждала. Затаив дыхание, и ненавидя себя за это. Каким-то образом в душе еще оставался клочок надежды, который должен был быть уже давно похоронен и разложен. Но Сент взял дробовик и разнес его в клочья, когда повернулся и ушел, оставив меня разбитой и беспомощной на больничной койке.

~ ~ ~

Хотя один важный человек — которого теперь я ненавидела больше, чем саму себя — просто взял и покинул меня в момент, который мог стать самым худшим в моей жизни, другой человек вернулся.

Возможно, именно она и спасла меня. Любопытный факт, потому что по закону жанра спасать меня должен был мужчина.

Но появилась Кэти. Та, чьего появления я ждала меньше всего.

И она спасла меня, оставаясь все такой же бесчувственной и черствой.

Она не плакала над моей травмой, ведь она была врачом, и не такое видела. Я выживу. Вылечусь. Мое тело было создано для этого.

А вот сердце — нет.

Но Кэти не волновало и это.

Она не знала, насколько глубоким был разрыв, пока не пришла ко мне на третью ночь. Я выписалась из больницы в первый же день после операции, вопреки предписаниям врача и поехала домой.

Кэти не стала выговаривать мне за виски, которого я выпила достаточно, чтобы все ей рассказать. К счастью, я не раскисла настолько, чтобы рассказывать эту историю со слезами и истерикой. Кэти не выглядела удивленной или шокированной, но у нее всегда был лучший покер-фейс. К тому же ее нечасто трогали душевные переживания других.

— Сердечная боль во многих отношениях ужасна, — сказала она. — Во многих, многих смыслах. Но есть одна прекрасная вещь в этом конкретном виде боли. Она может подождать, потому что всегда будет рядом. И учитывая тот факт, что знаю тебя лучше, чем ты сама, я вижу, что этот мужчина значил для тебя больше, чем ты когда-либо признаешь. Не стану приукрашивать, дорогая, тебе ещё долго будет больно. Даже не знаю, переживешь ли ты это по-настоящему. Но рано или поздно ты с этим справишься. Сейчас же не время погрязать в страданиях. Пора работать, сучка.

— Ты что, не видишь, что я в гипсе? — сказала я, показывая на больную руку. — А синяки?

Я дернула рукой в сторону своего лица с огромным синяком, глядя на который можно было подумать, что мне чертовски больно. Но благодаря маленьким голубым таблеткам я ничего не чувствовала. Ну, по крайней мере, боли от поверхностных ран.

— Я все это вижу. И твои оправдания тоже вижу. Но будучи авторитетным врачом уверенно заявляю, что твой мозг работает просто отлично. Тебе этого хватит, чтобы уложиться в срок.

— Меня похитили безжалостные члены банды, избивали, пытали и чуть не убили, — напомнила я ей.

Кэти изогнула бровь.

— А еще ты писатель ужасов. И у тебя есть с чего брать материал, не правда ли?

— Ты правда не умеешь бережно обращаться с людьми, да? — спросила я, внутренне благодаря свою лучшую подругу за то, что она не обращалась со мной так, будто я вот-вот сломаюсь.

Я и была такой. И именно бережное отношение как раз и стало бы тем, что могло бы разнести меня вдребезги.

Кэти усмехнулась и закатила глаза.

— Это не совсем мой стиль.

~ ~ ~

Я узнала об еще одном варианте жесткой любви от другой единственной подруги в моей жизни. Больше их у меня, пожалуй, никогда не будет. Двух было более чем достаточно.

Особенно, когда одной из этих подруг была Марго.

Правда, она застала меня в довольно трудный момент.

Кэти должна была уехать на пару дней в Нью-Йорк, чтобы «кое с чем разобраться». Она не вдавалась в подробности, да я и не спрашивала, потому что глубоко погрузилась в жалость к себе. Я смотрела на свою руку и думала, заживет ли она как надо? Врачи ничего не обещали. Похоже, им не нравилось обещать что-то кому-то с большими деньгами и влиянием, кто мог подать на них в суд.

И если лучшие врачи страны не могли дать мне никаких гарантий, значит, я была в полной заднице. Вместо того чтобы принять это с силой и изяществом, я ходила с плохим настроением и заменила воду на виски.

Помогло то, что Кэти не было рядом, когда я опустилась на самое дно, так как она точно не допустила бы этого. Клиническую депрессию никто не мог контролировать, но она достаточно боялась Кэти, чтобы высунуть голову в ее присутствии. Когда же подруги не было рядом, депрессия чувствовала себя желанной и счастливой. Я, безусловно, не пыталась ее в этом разубеждать.

Я заперла свой ноутбук в кабинете, чтобы он не мог смотреть на меня и обвинять в слабости и жалкости. Это могли делать неодушевленные предметы, если в них хранилась наполовину законченная книга, которая могла быть, а могла и не быть лучшим произведением автора, написавшего ее. Ну, в равной степени лучшим и худшим.

Но, видимо, моя депрессия забыла о другой женщине, которая тоже была довольно пугающей, когда хотела быть таковой. И дело было не только в помаде.

Марго не стала стучать. Она не проявила ко мне никакой жалости, когда осмотрела беспорядок в доме, разбросанные бутылки и скорее всего ужасный запах. С тех пор как Кэти уехала, я не открывала окна, не принимала душ и не мыла посуду. Я только пыталась очистить свои внутренности спиртом, но это не помогло.

Марго не стала и здороваться. Она просто осматривала темную комнату, щурилась и цокала языком.

Я тоже молчала. У меня просто не было сил. Просто вдохнуть и выдохнуть уже было напряжением. Хотя поднести руку ко рту, чтобы сделать очередной глоток, было не так сложно.

Марго прошла через комнату, лавируя между бутылками, и распахнула шторы. Резко, ярко и ужасающе. Я отшатнулась от нее, как от Дракулы.

— Это действительно необходимо? — спросила я, мой голос был скрипучим.

Она подняла бровь.

— Думаю, да. — Она огляделась вокруг. — Предполагаю, что ты не дописываешь книгу.

Хотя это причинило больше боли, чем следовало бы, учитывая количество выпивки в моем организме, я подняла загипсованную руку в качестве ответа.

— Ну, если бы мы жили в эпоху, когда писателю требовались пишущие машинки или, на худой конец, печатные станки, этот аргумент мог бы сработать. Но сейчас существуют всевозможные технологии. Большинство из них я не одобряю, поскольку они делают массы тупыми и неспособными функционировать в социальных условиях, но тебе они помогут закончить книгу. И, возможно, помогут твоей печени.

Я нахмурилась. В основном потому, что она была права.

— Художник, который не творит — угроза обществу, — сказала Марго, не обращая внимания на мою улыбку. — Ты сейчас представляешь угрозу. Прежде всего, для себя, что происходит, даже если ты творишь. Но мне кажется, что это просто побочный эффект того, что ты существуешь. Но сейчас эта угроза движется, выплескивается наружу и распространяется как вирус. Ты оскорбляешь ни в чем не повинных владельцев книжных магазинов, у которых нет ничего, кроме любви к книгам и доброй души. Ты испортила отличную прическу. Ты заставила довольно приличного бармена влюбиться в тебя просто ради собственного развлечения. Ты заставила влюбиться в тебя другого, возможно, менее приличного мужчину, на этот раз ради собственных мучений. Ты вытащила старушку из ее идеально упорядоченной версии горя и жалости к себе и заставила признать то, что она не хотела признавать. Ты раскрыла убийство. Вроде бы. А потом чуть не погибла от рук банды байкеров. Я бы сказала, что это поведение, похожее на угрозу. Мы все устали. Ты, скорее всего, больше не выдерживаешь. И да, твоя жизнь, возможно, понемногу разваливается, но что может быть лучше, чем создать другую жизнь, создать что-то, даже если ты просто будешь наблюдать, как она снова разваливается?