Отец моей подруги

Лиза

За окнами темно, но я не ложусь. Сижу в темноте, положив руки на подлокотники кресла.

Он придет. Не знаю, откуда, но я в этом убеждена.

Я не тешу себя иллюзиями, он идет ко мне не за любовью. И даже не за сексом. Какой может быть секс с неопытной девственницей?

Никакого. Марат четко это обозначил.

О том, что случилось на берегу, уверена, он уже пожалел не один раз. Он думает, что совратил меня. Как будто бы я позволила ему все это, если бы сама не хотела.

Он выпустил мою руку, когда мы вышли на тропинку, ведущую к вилле. И дальше всю дорогу шел на пол шага впереди меня. Сцепил руки за спиной и шел.

Я обняла себя за плечи и так и шла. Хотя воздух был не холодный, меня морозило изнутри. Даже не так.

Замораживало.

Хорошо, что отпустил. Когда мы подходили к дому, Кристина стояла у открытого окна и нас выглядывала. Я через расстояние чувствовала, как она мысленно измеряет дистанцию между мной и Маратом.

Не могу больше. Устала.

Я не просила этого чувства. Я не мечтала влюбиться в такого мужчину — взрослого, равнодушного, мрачного. Которому не нужны ни мои чувства, ни я сама.

Как все девочки в детстве я мечтала о принце. И меньше всего этот принц был похож на Марата Хасанова...

Я почти уверена, что Марат придет ко мне договариваться, поэтому сижу и его жду.

И все равно, когда слышу звук шагов за дверью, вздрагиваю.

Дверь открывается почти бесшумно, я его не вижу. Но все вокруг меняется за секунду, пропитывается Маратом. Его присутствие ощущается буквально физически.

Тишина становится слишком плотной. Кажется, что воздух в комнате тяжелый, как бетон.

Не знаю, что чувствует Марат, но его напряжение передается мне. Мы оба молчим, и от этого становится только хуже.

Наконец он заговаривает первым.

— Лиза, послушай... Я уже это говорил, ты слишком молода для меня, — голос сиплый, каждое слово явно дается ему с трудом.

Он не подходит. Просто стоит на расстоянии вытянутой руки. Слишком далеко, чтобы я могла его коснуться, и слишком близко, чтобы я могла не чувствовать его присутствия.

— Ты знаешь, что мне небезразлична, — продолжает Марат, — но если бы я не остановился, если бы я позволил себе что-то большее, я сломал бы тебя. Я сломал бы нас обоих.

Он делает шаг ближе, но я по-прежнему не двигаюсь. Он все равно больше ко мне не притронется.

— Я знаю, что ты думаешь. Что я мог бы стать тем, кто сделает твой мир легче. Но мне нужно, чтобы ты была сильной. Чтобы ты стала самостоятельной.

Физически ощущаю, как воздух становится ледяным, когда он произносит эти слова. Они замерзают и падают вниз звенящими льдинками. Пальцами впиваюсь в подлокотники кресла.

Это не просто боль — это отчаяние.

— Я не смогу быть рядом, но я тебя не оставлю, — его голос снова звучит, теперь он совсем замороженный. — Я снял квартиру в Лондоне и открыл счет на твое имя. Говори всем, что твой дядя вернул часть наследства.

— Мне... Мне ничего не надо, — с трудом раздвигаю непослушные губы.

— Я не могу быть твоей опорой, Стебелек. Ты заслуживаешь большего. И если я не уйду из твоей жизни, я разрушу тебя.

И вот здесь силы покидают меня. Хочу, чтобы он ушел. Чтобы его слова не висели в воздухе, не резали меня своими острыми лезвиями.

Но он не уходит.

Я не могу ответить. Не могу выговорить ни слова.

Это все слишком сложно. Понимаю, что он прав, но в то же время все внутри сопротивляется, бунтует.

Хочу сказать ему, что не смогу. Что не справлюсь. Но вместо этого продолжаю молчать.

Чувствую, как что-то внутри меня начинает рушиться, как весь этот мир, этот дом, эта вилла начинают исчезать. Я остаюсь в темноте, в пустоте и понимаю, что даже когда он уйдет, он не уйдет из меня никогда.

— Я завтра уеду. Для всех по делам, но больше сюда не вернусь. Можешь остаться с Кристиной, можешь вернуться в Лондон.

Сжимаю пальцы, подавляя дрожь в руках. Марат этого не видит, но я ощущаю ее в каждой клетке.

Сердце стучит в груди, с каждым ударом превращаясь в камень. Марат наклоняется, чтобы меня поцеловать, и тогда я как просыпаюсь. Отшатываюсь, упираюсь руками в его твердые плечи.

— Не трогай меня, — шиплю сквозь зубы, — не смей ко мне прикасаться.

— Правильно, Стебелек, — шелестит он, касается губами макушки и уходит.

Его шаги исчезают за дверью. Но все остается здесь — его слова, тепло его тела, его запах.

Сжимаю кулаки и стараюсь не дышать. Но не могу удержаться, срываюсь и судорожно втягиваю носом, впитывая его в себя.

Так и остаюсь сидеть, сжимая руками подлокотники. Мне страшно, потому что я понимаю: он ушел из комнаты, но он так и не ушел из моих мыслей.

И из моего сердца.