Последнее слово

Глава четвертая

Во время ужина мне звонит папа.

Я не беру трубку, но Лиам замечает выражение моего лица при виде входящего звонка, мигающего на экране.

— Прости, — говорю я, переворачиваю телефон экраном вниз и отодвигаю его. — Нужно было проверить, вдруг это Шамари. Ты же знаешь агента Одри Эббот? Я все еще жду звонка, чтобы узнать, получилось ли у нее договориться насчет интервью. Скрестим пальцы!

— Да ладно. — Лиам с любопытством наблюдает за мной, пережевывая еду. — Ты нечасто говоришь о родителях.

— Нечего особо говорить.

— Ты ничего не рассказывала ни о них, ни о сестре, — комментирует он, глотая. — О моей семье ты все знаешь.

— Я рассказала достаточно. У меня двое родителей и старшая сестра Джулиет. Вот, пожалуйста.

Он поднимает свой бокал с белым вином, задумчиво его вращая.

— Да, но какие они? Я знаю только то, что они юристы, и все. Каждый раз, когда я у тебя что-нибудь о них спрашиваю, ты меняешь тему.

Я изображаю удивление.

— Правда?

Лиам склоняет голову набок.

— Ты не хочешь о них говорить.

— Я не то чтобы не хочу о них говорить, — вздыхаю я. — Просто… Не знаю. Ладно, может, я не хочу о них говорить.

— Ты рассказала им обо мне? — спрашивает Лиам выжидающе.

Я сомневаюсь и подумываю соврать, но решаю быть честной, чтобы потом не попасться.

— Нет. Но дело не в тебе. Моя семья… Мы не так часто общаемся, так что возможности еще не представилось. — Я беру свой бокал и делаю два больших глотка вина. — Давай сменим тему.

— Хорошо. — Он набирает немного риса на вилку. — Так что, как тебе Изабелла Блоссом в жизни? Она довольна своим нынешним агентом? И кстати об этом, нужно дать тебе своих визиток. Я сегодня получил весьма многообещающее письмо от музыканта, который начинает набирать популярность в ТикТоке…

Я пытаюсь сосредоточиться на словах Лиама, кивая когда нужно и прикладывая максимум усилий, чтобы выглядеть заинтересованной, но из головы не выходит звонок отца. Рано или поздно придется ему перезвонить, и мысль о том, каким неловким и чопорным будет наш разговор, приводит меня в ужас. Хотелось бы мне, чтобы он просто прислал сообщение или написал в Вотсапе, как нормальный человек, но когда дело доходит до общения, папа предпочитает традиционные методы: обычно он сначала звонит, чтобы договориться о встрече за ужином, а следом отправляет официальное письмо, где подтверждает дату, которую мы только что обсудили.

Если так подумать, наши с ним отношения похожи на отношения коллег, испытывающих взаимную неприязнь, но вынужденных поддерживать связь друг с другом.

— Так… что думаешь?

Вопрос Лиама застает меня врасплох. Я прослушала абсолютно все, что он говорил.

— Насчет чего?

— Насчет статьи о моей компании, — с энтузиазмом напоминает он. — Такой пиар будет просто неоценим. Думаю, получится кучу клиентов привлечь этой удочкой.

— Я не пишу статьи про агентства талантов. Я пишу про… таланты.

— Да, но ты что, меня не слушала? Это как бы будет статья про закадровый процесс! — объясняет он, и его глаза расширяются от энтузиазма, когда он это представляет. — Ты могла бы написать типа большой материал про свеженькие новые агентства, которые представляют артистов, про лапы, которые бешено гребут под водой.

Я глазею на него.

— Что?

— Ну ты поняла! На поверхности утки такие спокойные и расслабленные, а под водой их перепончатые лапы работают как сумасшедшие. Так же и с агентствами талантов. Мы — перепончатые лапы. Артисты — утки. — На мгновение он задумывается. — Мне нравится эта аналогия. Может, поставлю ее на сайт.

Я в таком недоумении, что и слова сказать не могу.

— Ну ты хотя бы подумаешь о статье?

— Эм-м… Да. Ладно, — лгу я. Я слишком устала, чтобы объяснять ему, что этого никогда не произойдет.

— Отлично, — говорит Лиам, допивая свое вино и кивая на мой бокал. — Подлить?

— Нет, спасибо. Завтра трудный день.

— Вот поэтому нужно работать на себя, детка. Я сам выбираю свой график, — говорит он и подмигивает.

Лиам открывает холодильник и достает бутылку вина. Я быстро проверяю телефон: вдруг папа написал, чтобы объяснить, зачем звонил, но новых сообщений нет.

Пока я держу телефон в руке, он вибрирует. Я отвечаю, как только вижу имя на экране; сердце подскакивает к горлу.

— Шамари, привет, — выдаю я с максимально возможной беззаботностью. — Как проходит твой вечер?

— Одри Эббот даст интервью.

Я делаю резкий вдох.

— Нужно устроить все завтра утром, перед ее репетицией. Я пришлю тебе адрес театра, — продолжает Шамари. — Мы как раз договариваемся о времени, так что я дам тебе знать, как только смогу. Я сказала, что фокус будет на ее карьере, а не на том… что случилось. И что вся статья будет посвящена ее работе. Я упомянула, что журналистке можно доверять. Слышала бы ты, что она на это ответила.

Я улыбаюсь про себя.

— Что-то вроде «ни одному журналисту нельзя доверять»?

— Плюс несколько ласковых, ага, — говорит Шамари резко.

— Шамари, это… это потрясающая новость, — взволнованно бормочу я, с трудом осмеливаясь поверить, что это правда происходит. — Ее первое интервью за пятнадцать лет! Я знала, что ты сможешь ее убедить. Ты — чудо.

— Обложка журнала, да?

— Даю слово, — обещаю я.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

— О, и… Харпер?

— Да?

— Не облажайся.

Не хотела бы я играть с Одри Эббот в покер.

С момента, как я вхожу в комнату, я понимаю, что она — тот еще крепкий орешек. Я ожидала, что меня встретят хмурым или хотя бы недоверчивым взглядом, но ее невозможно прочесть — она ничем не выдает себя, у нее пустое выражение лица.

Интервью проходит в студии в Центральном Лондоне, где проводятся репетиции предстоящего спектакля. Я договорилась о встрече за сорок пять минут до того, как Одри нужно будет прогонять свои сцены, — звучит как вечность, но, учитывая приветствия и время на то, чтобы достучаться до актера, это совсем не много.

Шамари встретила меня у входа в студию и провела в комнату, где уже ждала Одри — она сидела за столом и читала сценарий. Собранная, элегантная и безупречная, Одри Эббот такая же завораживающая и властная в жизни, как я себе и представляла. У нее короткая стильная стрижка пикси, орехово-зеленые глаза, тонкие черты лица и тонкие губы — лучше всего ей всегда удавались непонятые и колючие героини, к которым зрители постепенно привязывались, пока она тщательно раскрывала их уязвимые места и показывала человечные стороны.

— Одри, это Харпер Дженкинс, — представляет меня Шамари. — Харпер, это Одри Эббот.

— Приятно познакомиться, мисс Эббот, — говорю я, протягивая руку.

Закрыв сценарий, Одри берет мою руку и крепко ее пожимает, хотя все еще молчит. Она изучает меня, пока я придвигаю стул напротив нее и начинаю доставать из сумки необходимые вещи.

Шамари предлагает кофе, и я соглашаюсь, а Одри просит зеленый чай. Я замечаю, что Шамари колеблется, прежде чем выйти из комнаты, как будто вдруг начинает сомневаться, стоит ли оставлять нас одних даже ненадолго.

— Мы не начнем, пока ты не вернешься, — убеждаю я.

Она улыбается мне с благодарностью и поспешно выходит, захлопнув за собой дверь.

— Вы не против, если я использую вот это? — спрашиваю я, показывая на диктофон.

— Нет, все нормально, — отвечает Одри своим чистым и контролируемым голосом.

— Отлично, спасибо. Я не начну запись, пока не вернется Шамари и вы не почувствуете, что готовы и вам комфортно, — информирую я.

— Хорошо, — отвечает она.

Наступает тишина, и под пристальным взглядом Одри я скрещиваю ноги, потом расцепляю их и опять скрещиваю.

— Я должна поблагодарить вас за то, что согласились сегодня со мной поговорить, — наконец выдаю я. — Для меня большая честь быть человеком, который отдаст должное вашему возвращению на сцену.

Она вскидывает бровь.

— Вы считаете, что этому нужно отдавать должное?

— Вы что, шутите? Людям снесет крышу от радости!

Наверное, выражение слишком неформальное для использования в профессиональной обстановке, но Одри, похоже, находит его забавным — что ж, значит, выбираем непринужденность.

— Шамари описывает вас как журналистку «с добрым сердцем». — Она откидывается назад и складывает руки. — Как по мне, это парадокс.

Я улыбаюсь. Я была к этому готова.

— Вы считаете, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, — сущее зло? — спрашиваю я.

— Я считаю, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, склонны к садизму, — объясняет она. — Это продает.

— Ведь киноиндустрии об этом хорошо известно, — парирую я.

Уголки ее губ подрагивают, но она подавляет улыбку. Затем делает глубокий вдох, выпячивает подбородок и заговаривает.

— Вы спросите меня о том, что произошло? — холодно заявляет Одри, будто бросая мне вызов. — Когда все пошло наперекосяк? Ваши читатели хотят знать именно об этом, разве не так? Мой провал заставляет их чувствовать себя лучше.

— Похоже, ваша проблема заключается в читателях, а не в журналистах?

Она поджимает губы, услышав мой быстрый ответ. Я пожимаю плечами и продолжаю:

— Как вам захочется. Мы все знаем, что случилось шестнадцать лет назад. Если вы хотите поговорить о том, почему это случилось, что к этому привело и как вы себя чувствовали, — пожалуйста. Шамари сказала мне, что вы бы хотели сфокусироваться на своей актерской карьере, так что я здесь за этим.

— И вы не расстроитесь, если сегодня уйдете отсюда без инсайдерской информации? — Она выплевывает эти слова. — С большой радостью напишете статью без упоминания об этом?

— Да.

— Я вам не верю.

Я знаю, что она пытается задеть меня, но не поддаюсь.

— Вы можете верить во что хотите.

— Вы серьезно заявляете, что напишете статью обо мне, не упомянув тот печально известный и знаменательный инцидент?

— Этот инцидент — единственное, что о вас известно? — резко спрашиваю я. — Есть сильные подозрения, что нет, так что я уверена: у меня будет много другого материала, на котором можно сконцентрироваться.

— Это скандал. А журналисты любят рассказывать хорошие истории.

— Только если они правдивые, иначе мы бы подались в литературу. Или, может, в кино.

Одри делает паузу.

— Вас ничем не смутить, Харпер, не так ли?

— Здесь вы ошибаетесь. Некоторое время назад мне нужно было написать статью про Музей мадам Тюссо. Вы там были? Я до смерти испугалась. Не знаю, кто вообще в здравом уме согласится, чтобы ему сделали восковую копию.

— Я есть в Мадам Тюссо.

— Я знаю.

Вопреки самой себе она смеется; в уголках ее рта образуются морщинки от удовольствия, а глаза становятся ярче. Все ее лицо меняется. Я начинаю смеяться вместе с ней.

В комнату вбегает Шамари с подставкой для горячих напитков.

— Простите, что так долго! Здесь на кухне не работает чайник, так что мне пришлось сбегать через дорогу. Вот… — Она передает кофе мне и чай — Одри, а потом садится на стул в углу комнаты со своим кофе. — Хорошо, можем начинать, если вы обе готовы.

— Я готова, а вы? — спрашиваю я Одри.

— Да, — тепло отвечает она и одаривает меня легкой, расслабленной улыбкой, которая — я уверена — удивляет Шамари. — Спустя все это время я наконец готова.

Инцидент с Одри Эббот произошел в ресторане в Мейфэре[9].

Она была известной голливудской звездой, признанной, выдающейся и высоко ценимой актрисой — никто не ожидал, что она может оступиться, поэтому, когда это все же произошло, случай был задокументирован и проанализирован в агрессивной, почти оскорбительной манере. Как будто она подвела не только себя, но и всех нас.

И, как происходит с любой женщиной в такой ситуации, таблоиды наслаждались ее грехопадением.

Все началось, когда Одри влюбилась в Хэнка Лейна, известного панк-рокера и сына лос-анджелесского миллиардера, построившего состояние на недвижимости. Они поженились после четырех месяцев отношений. Это был ее третий брак: сначала она вышла замуж за свою первую любовь, потом за кинорежиссера, который бросил ее ради актрисы с главной роли в своем последнем фильме, — и, хотя Хэнк был гораздо моложе, она по уши влюбилась в него. Он был авантюрным, спонтанным и эксцентричным — абсолютная противоположность любого, с кем она публично состояла в отношениях.

Одри начала попадать в заголовки, когда люди застали ее выбегающей из клуба и пьяной; пошли слухи, что «источник, близкий к звезде» видел, как она «нюхала подозрительное вещество на вечеринке» (конечно, доказательств не было). Она стала одеваться ярко и вызывающе и больше экспериментировать с макияжем. Вскоре репортеры написали, что, «по словам ее друзей», они с Хэнком поженились слишком быстро, их публичные ссоры были «до неприличия громкими, если верить свидетелям», и она «скатывалась в никуда».

Одри все чаще преследовали папарацци, ей приписывали «паранойю и тревогу», и Хэнк начал терять к ней интерес. Когда она обвинила его в измене, он сказал, что она бредит и чересчур его контролирует. Затем всплыла фотография, где Хэнк целуется в ночном клубе в Баттерси[10] с другой женщиной, актрисой, сыгравшей дочь Одри в ее последнем фильме. После этого пошли слухи, что он встречается с моделью, которая в том году открывала шоу «Версаче» на Лондонской неделе моды.

И вот в один день, смешав слишком много алкоголя с таблетками, которые она тогда принимала, Одри Эббот появилась в модном ресторане в Мейфэре — она узнала, что Хэнк наслаждается там сконами и танцовщицей из своего последнего клипа, слизывающей крем с его пальцев.

Папарацци уже ждали снаружи.

Сначала между Одри и Хэнком произошла бурная ссора. Потом, по словам свидетелей, она подняла бутылку шампанского и замахнулась на Хэнка; официанты тут же закричали, чтобы все на всякий случай пригнулись. Тогда Одри разрыдалась и разбила бутылку об пол, а все гости вскрикнули от ужаса и волнения.

Пока Хэнк орал, что «разведется с этой сумасшедшей сучкой», она попыталась дать ему пощечину, но он увернулся и придержал ее руку. Она ухватила в кулак скатерть и дернула. Полетело все: подставка для торта, сконы, макаруны, канапе, чайник, чашки и блюдца, посуда и столовые приборы.

Шум, по словам свидетелей, «был оглушающий».

Тогда Одри вылетела из ресторана, посылая всех папарацци; и когда один фотограф поднес камеру так близко к ее лицу, что задел солнцезащитные очки, она оттолкнула его — камера вылетела из его рук, а объектив, упав на землю, треснул. (Фотограф обвинил ее в «жестоком нападении», и она уладила дело без суда, по слухам, за шестизначную сумму.)

В тот день папарацци последовали за ней домой: там она схватила клюшку для гольфа и разгромила «Феррари» Хэнка. В поп-культуре эти фотографии приобрели статус чуть ли не легендарных: оскорбленная женщина с замутненным взглядом крушит машину молодого сердцееда.

Хэнк написал об Инциденте песню, и она сразу же возглавила все чарты. «Корреспонденс» назвали его «лирическим музыкальным гением». Джонатан Клифф из «Экспрешн» написал, что песня «вдохновенная». В последующие годы Хэнк выпустил еще несколько успешных альбомов, взялся за ум и появился на каком-то американском шоу а-ля «Холостяк», по завершении которого недолго провстречался с победительницей, но в итоге женился на участнице, занявшей второе место, и у них родилось двое детей. Он запустил производство безалкогольной альтернативы джина и выпустил детскую книжку про мальчика, который мечтает стать рок-звездой. Она стала бестселлером.

А Одри Эббот исчезла из поля зрения общественности.

С появлением соцсетей фотография, на которой она крушит машину, а по щекам у нее течет тушь, из легендарного изображения превратилась в легко адаптируемый мем. Но за последнее время все это переосмыслили, и Одри стали считать жертвой эпохи, которая не прощала женщин, если те вели себя импульсивно.

Не под запись Одри рассказывает мне, что сразу после произошедшего ей было очень больно и она ощущала себя такой униженной, потерянной и незначительной, что ей хотелось исчезнуть. Нет ничего хуже чувства, говорит она, чем когда ты считаешь, что тебя ненавидит весь мир. Из-за этого ты боишься покидать дом, ходить в магазины или с кем-то разговаривать, не скрывая лица.

В конце концов она обратилась за помощью и снова начала чувствовать себя целостной. Дружеские отношения, которые сохранились в тот период ее жизни, только укрепились. Всепоглощающее чувство стыда начало исчезать. Она инвестировала в бизнес, стала пассивным партнером в продаже различных популярных предметов быта. Она начала писать мемуары. В зависимости от того, как пройдет это возвращение в театральный мир, она думает попробовать себя в качестве режиссера-постановщика, о чем всегда мечтала. Сейчас она счастливее, более принимающая, более любящая… Она простила Хэнка. Она простила себя.

— Мне бы хотелось вернуться в прошлое, обнять ту женщину, которой я была, и защитить ее, — говорит она, а затем задумчиво добавляет: — Я больше не боюсь того, что произошло. Оглядываясь назад, я понимаю, какой путь прошла.

Под запись же Одри рассказывает, что согласилась играть в этом спектакле, потому что он о страстной, безрассудной, терзаемой женщине со страшными секретами — она понимает эту героиню и надеется отдать ей должное. Намеренная жить здесь и сейчас, Одри Эббот не станет зацикливаться на сожалениях.

— У всех бывают плохие дни, — говорит она с лукавой улыбкой. — Как и все, что я делаю, мой был особенно впечатляющим.

— Космо, вы должны меня выслушать, — умоляю я в отчаянии. — Это же Одри Эббот. Та самая Одри Эббот. Она должна быть темой выпуска.

Космо закладывает руки за голову и откидывается в своем офисном кресле.

— Я уже решил, что на обложке будет Дон Блеск, Харпер.

— Если вы решите скрыть историю возвращения Одри Эббот за историей скучного бизнесмена, вся индустрия посчитает, что вы сошли с ума. — Я потираю виски и делаю глубокий вдох. — Космо, это очень важно, и шестьдесят один процент нашей аудитории — женщины.

— Именно. — Он пожимает плечами. — Они захотят посмотреть на что-нибудь приятное на обложке. Дон Блеск — симпатичный парень.

— Что-нибудь приятное — это хорошо, но они лучше почитают о женщине, на которую равнялись и которая после того, как ее растерзала пресса, вернулась на сцену и стала еще сильнее! Поверьте мне, Космо, эта история — то, что нам нужно.

Он хмурит брови, как будто раздумывает над этим, и я продолжаю с проблеском надежды:

— Она впервые с две тысячи седьмого поговорила с журналистом. Люди будут это обсуждать, это станет трендом в соцсетях. Одри Эббот возвращается.

Космо почесывает подбородок, а затем протяжно вздыхает.

— Прости, Харпер, но ответ отрицательный. У меня уже есть классный заголовок — «Будущее с Блеском». Этот материал — беспроигрышный хит, готовый уйти в печать, и у меня нет никакого желания…

— Космо, у нас проблема!

В кабинет Космо вбегает Ракхи со сведенными от беспокойства бровями.

— Простите, что прерываю вашу встречу, Харпер, но это срочно, — задыхаясь, говорит она и поворачивается к Космо. — Мы не сможем выпустить интервью с Доном Блеском на этой неделе.

— Что? — шипит Космо.

— Похоже, он нам солгал.

— Кто? — требует Космо. — Кто нам солгал?

— Дон Блеск! Его слова и статистика c некоторых его бизнес-предприятий не совсем совпадают, — объясняет Ракхи. — Нам понадобится больше времени, чтобы специалисты провели фактчекинг и сверили все с его юристами. Они сказали, что сейчас на износ работают над одним делом — кажется, недовольный сотрудник подал на него в суд, — но они смогут все посмотреть на выходных.

Космо бьет кулаком по столу.

— На выходных! Мы отправляем выпуск в печать завтра!

— Я им об этом сказала.

— Ну, значит, опубликуем все как есть, — говорит он с грозным выражением на лице.

— Мы не можем рисковать, — просто отвечает ему Ракхи. — Если мы напечатаем неверные сведения, это поставит в неловкое положение и нас, и Дона Блеска. И приведет к юридическим последствиям.

— Давай я сам поговорю с этими юристами, — грозит Космо. — Если они услышат редактора, может, смогут найти в своем бешеном графике время для кое-каких чертовых расчетов.

Ракхи кривится.

— Я уже предупредила, что вы позвоните, но они сказали, что это не имеет значения — они по уши заняты другим делом, и статья в сравнение с ним не идет. Они сказали, что мы можем подождать до следующей недели или вообще снять материал с публикации. Я сказала, что мы подождем. Мы же не хотим потерять Дона Блеска, правда?

Космо стискивает зубы.

— Нет. — Он весь кипит. — Думаю, нет.

— Единственное… Нам нужно найти хорошую историю на обложку, чтобы завтра отправить все в печать, — говорит Ракхи, прикусывая губу.

Я с триумфом поворачиваюсь к Космо.

Почесывая лоб правой рукой, он бросает на меня взгляд сквозь пальцы.

— Ладно, Харпер, — бормочет он. — Одри Эббот будет нашей сенсацией. Давай, устрой это.

— Да! Спасибо! — кричу я в экстазе, выбегая из его кабинета и чувствуя, что сейчас взорвусь от счастья. Ракхи выходит следом.

Когда мы возвращаемся на свои места, я издаю восторженный визг, а потом наклоняюсь к Ракхи и говорю:

— Знаю, что это, наверное, стоило тебе нервов, но я очень рада, что Дон Блеск запорол свое интервью.

— Он этого не делал, — спокойно шепчет она мне в ответ и открывает на своем экране почту.

Я пристально смотрю на нее.

— Что?

— Думаешь, я бы позволила, чтобы на обложке был кто-то, кроме Одри Эббот? — Она разворачивается и смотрит на меня с коварной улыбкой. — Не в мою смену.