Пятнадцать поцелуев

Глава 10

Виктор Михайлович встретил меня приветливо, пошире отворил дверь, предлагая войти, и тут же стал проявлять широту души и гостеприимство:

— Заходи, Вера. Сейчас чайник вскипятим. Как дела на учёбе?

Он ничего не говорил про Сашу, отчего я догадалась, что ему уже всё известно. Но всё же это была одна из тем, о которой мне нужно было поговорить.

Несколько минут мы вели дежурный разговор — о погоде, здоровье, учёбе. А потом я сдалась:

— А Саша к вам заходил?

— Заходил. Был вчера, — вздохнул он, подтверждая мою догадку.

— Значит, вы всё знаете?

— Ну, кое-что знаю, а всё или нет — это сложно сказать. Он мне свою версию рассказал, а как оно было на самом деле — Бог ведает.

— И вы тоже считаете, что мы не пара?

Сказала и замерла. Вот скажет сейчас: «Ты сама это знаешь». А я не знаю. И не считаю, что деньги могут решать, кому с кем быть и с кем общаться.

— Если б так просто было определить, кто кому пара, — усмехнулся Виктор Михайлович, усаживаясь на стул напротив и поглядывая на чайник, который никак не вскипал. — Бывает, по много лет живут вместе люди, а потом что-то раз — и ломается. И тоже бывает, думаешь: «Ну какая мы пара»? Даже у самых счастливых такое бывает. Не зря ж говорится: есть — убил бы, нет — купил бы. Люди вечно всем недовольны. Всё им мало. А ведь труднее всего — научиться понимать и принимать людей.

— Но ведь он даже выслушать меня не хочет! Даже попытаться понять, — удручённо вздохнула я. — Я же знала, что он так отреагирует, и потому, как могла, оттягивала этот момент.

Мысли путались, слова выходили с трудом. Вроде бы внутри всё было ясно, а донести до других очень трудно.

Виктор Михайлович не перебивал, разлил кипяток по чашкам, протянул запечатанный чайный пакетик и сахар, выставил баранки. И, когда я замолчала, запутавшись в собственной речи, неспешно начал втолковывать:

— Многие считают, что это всё страшно и ужасно — поругаться, поссориться. И что попытка номер один никакого права на ошибку не даёт. Но разве можно уметь всё наперёд? — он снова сел и посмотрел на меня своим мудрым спокойным взглядом. — Вот давай разберёмся в этом вопросе. Нет ничего ошибочнее двух крайностей: «Это ты во всём виноват» или «Я во всём виновата». Во взаимоотношениях каждый проходит свою часть пути, поэтому если виноваты, то оба. Это вообще лучше всего взять за правило. Я и Сашке это сказал. Но он же у нас — не голова, а дом советов. Сам с собой спорит, с другими спорит, что-то себе надумывает, выдумывает, решает. Ему время нужно, чтоб успокоиться, тогда и решение придёт. Единственный способ дать человеку раскрыться во всей полноте — любить его. И любить не за все добродетели, не за его совершенства, а просто потому, что он прекрасен сам по себе, как создание Божие. А это не всегда просто. Все мы со слабостями. Но если центр всего — любовь, то всё будет.

Он помолчал ещё немного и добавил:

— Нельзя обижаться на человека за то, что он оказался не таким, как ты думал. Да, приходится притираться, подстраиваться, уступать — и это ещё цветочки, романтика, нету быта, ежедневной готовки, обязанностей. Но и это всё можно пережить. Когда двое живут едиными мыслями, едиными чувствами, можно и горы свернуть.

— Спасибо, — произнесла я, тронутая до слёз.

Хорошо, что есть у нас с Сашей такой мудрый человек — его дед, Виктор Михайлович. Тот, кто не осудит, а, наоборот, направит.

— Часто ведь как бывает — поссорятся люди и разбегаются из-за ерунды, просто потому, что не хотят друг друга услышать и попытаться понять. И никто их не вразумит в этот момент, не скажет: «Что же вы делаете? Из-за чего весь сыр-бор?» А то, ещё лучше, начнут вмешиваться и тащить каждый в свою сторону: его родители — сыночка защищать, как же, обидели кровиночку, и у неё свои мама и папа, которые тоже «всегда говорили, что он не пара, дурак-дураком». А в затуманенном разуме присмотришься, и впрямь покажется: дурак. А ведь это всё временное. Тучи пройдут, жизнь наладится. Бури — они не навсегда. Нужно просто уметь их пережить.

И как-то сразу легко мне стало. Как будто кто-то шепнул: вы помиритесь. И я уже совершенно в этом не сомневалась.

Саша остынет, простит, примет — и всё снова будет хорошо. Даже, может быть, лучше. Потому что теперь я могу не бояться и не прятать от него ни свой настоящий дом, ни отношения с родителями…

— Ну а с родителями как? — будто подслушав мои мысли, поинтересовался Виктор Михайлович.

Не из праздного любопытства, я знаю. Я и сама хотела поговорить с ним об этом. Тяжёлая тема. А довериться некому.

Рассказала всё как на духу. Что почти ни общаюсь ни с матерью, ни с отцом. Что постоянно у нас в доме крики, сейчас ещё присоединилась делёжка имущества — даже не знаю, подали ли они уже заявление на развод. Но, что самое жуткое для меня — это игра на публику, пропитанная насквозь фальшью. И от этого становится так противно. Сколько таких лгунов в высшем обществе?

И о чём только не врут! Как только не лицемерят!

«Красивое платье! Новая коллекция?» — и тут же за спиной: «Какое убожество! Неужели в зеркало на себя даже не удосужилась посмотреть? Оно на ней как на корове сидит! Да ещё и цвет отвратительный… Кто вообще носит такое?».

Или вот еще: «Ты так похорошела!» — и на ушко другой такой сплетнице: «Как была бледной поганкой, так и осталась. На её внешность хоть все деньги мира спусти — всё бесполезно».

Или о чьих-то успехах: «Ой, у тебя такой талантливый сын! Ну надо же! Хотя, что говорить, гены», — а потом через пару минут: «Коленька — то, Коленька — сё. Вырастили мажора, он уже в восемь лет всем рот заткнёт. Хам и бездарность».

В общем, много чего я видела. Только доброты людской — мало. Только здесь и могла отогреться — за чашкой простого чая, беседуя с человеком, который впустил меня — совершенно чужую и незнакомую — в свою жизнь. Обогрел мою душу, выслушал, искренне дал совет. Этот человек значил для меня гораздо больше, чем многие из тех, кого я знала годами. И, думая об этом — о его теплом сердце и искренней ласке — ощущала на глазах слёзы. Как мало порой человеку надо. Просто быть важным кому-то. Почувствовать участие и любовь.

— М-да, — вздохнул Виктор Михайлович, по-стариковски перебирая руками старенькую клеёнку на столе. — Лучший клад — когда в доме лад.

И я вдруг вспомнила, оглядывая всю эту простенькую обстановку, как однажды, два года назад, была у своей тётки в гостях — в Америке. Она русская, замуж вышла за иностранца и эмигрировала. Давно уже. Общались мы нечасто, но отец как раз отправлялся в тот штат с командировкой и взял нас с мамой с собой — погостить. Кажется, это был второй или третий раз, когда я вживую видела тётку. И такое она на меня произвела впечатление… Прямо светская дива! С собачкой под мышкой, с высокой причёской, в пёстром и явно дорогом халате. Она почти не расспрашивала о нашей жизни, зато рассказывала о том, как живёт — с явной гордостью. Трёхэтажный особняк, два балкона, несколько собак, каждая из которых имела свой гардероб и личного парикмахера, а уж о её шмотках и говорить нечего — огромная комната, в которой, кажется, целый хор разместился бы!

— И это ещё не всё, — скромно потупив глазки, сообщила она. — Ну, пойдёмте, я вам ещё гостиную покажу. Мне всё это, правда, совершенно уже не нравится. Мы ремонт в последний раз делали четыре года назад, и это всё устарело. Сейчас так не делают. И я намерена летом, когда мы уедем на месяц в Испанию, нанять мастеров, чтобы они всё-всё тут переделали.

— Но это же дорого, — изумилась мама.

— Ну и что. Я не могу жить в доме, где меня раздражает обстановка. Я тут всё уже знаю, каждый миллиметр. Мне всё надоело.

Конечно, каждый сходит с ума по-своему. И когда у тебя нет цели в жизни, нет работы, ты дома целыми днями — конечно, всё надоест. И будешь искать парикмахера своим собачкам, перебирать банки с чёрной икрой, делать ремонт и переделывать снова — не потому, что что-то вышло из строя, а просто так — надоело. И невдомёк тебе будет, что кто-то живёт совсем иначе. Что кто-то сводит концы с концами, считает мелочь в кошельке, пытаясь понять, хватит ли денег на новые ботинки ребёнку, если купить сейчас молоко.

Я всё это знаю, знаю! Хоть и училась в элитной школе, но у меня были друзья и обычные — мы вместе играли во дворе (я часто сбегала с огороженной территории на обычную детскую площадку, потому что с ранних лет меня манила свобода и сковывали рамки), делились секретами. Да и в институте полно других, «понаехавших», которые жили в общежитии и занимали в долг на подарок для мамы или пельмени «до стипендии».

И слава Богу, что я это видела! Что во мне выработался какой-то стойкий иммунитет ко всей этой лжи и фальши.

Но тётке я тогда всё это высказала. Ну, про то, что у кого-то суп жидкий, а у кого-то жемчуг мелкий.

Она, конечно, обиделась. И обстановка стала невыносимой. Мы переночевали всего одну ночь, а утром перебрались в гостиницу. И всё-таки я не раскаивалась в своём поступке. А теперь, припомнив об этом, зачем-то всё рассказала вслух.

— Вот они, «честные скамейки», — вздохнул Виктор Михайлович.

— Но я же сказала правду! — возмутилась я.

— И чем она обернулась? И кому от этого лучше? Не зря говорят: молчание — золото. Молчание, понимаешь? Правда — она ведь тоже не всегда хороша. И говорить её нужно тем, кто готов воспринять и услышать. Да и то не хлыстом бить, а мягко, с любовью, чтоб не обидеть человека. У него ведь такая ранимая душа. Ну да ладно, не горюй. Бог управит. Все на шишках учатся. И с родителями не спорь — тяжело им сейчас, больно.

— А мне не больно?

— Всем больно. Мы ведь думаем, что живём в мирное время, но война продолжается. Просто это другая война.

— Что это значит?

— Ну вот смотри. Ты сама рассказала про тётку. И про родителей, которые столько лет жили вместе, а сейчас грызутся из-за денег: кому утюг достанется, кому стулья. Мне кажется, люди придают чрезмерное значение всякому имуществу и богатству, как будто большое состояние равноценно большому счастью. Но это не так. Кто так думает, тот проживёт несчастливую жизнь, потому что нельзя прожить без лишений, нельзя принимать их близко к сердцу. Ну, вот, скажем, сломается у кого-то машина, что он скажет? Обычно вот что: «Ах, какая досада, опять деньги тратить, да ещё и пешком ходить сколько» — и это я ещё опустил все эмоции и слова нехорошие. И настроение соответствующее у человека. И здоровье от этого портится. А нужно как? Нужно сказать: «Спасибо, Господи! А вдруг бы машина сломалась в пути и произошла авария? И погиб бы кто — сам ли я, близкие мои или ещё какой человек. А так — лишь груда железа пострадала. Ещё накопим и купим. А пока, значит, пешком полезно мне походить». Да только кто так думает? Все злятся. Да ещё других обвиняют, на них срываются, Богу жалуются. А Он их, может, спас от чего-то более страшного. Глуп тот, кто привязывается к вещам, потому что тогда не человек господствует над ними, а они над человеком. И уже человек машине служит, понимаешь?

— Тогда почему же все так стремятся к богатству? Заработать, накопить, да ещё чтоб надолго хватило?

— Это даёт им ложную уверенность в завтрашнем дне. Вроде как сделали себе «подушку безопасности» и успокоились. А что будет завтра — никто не знает. И будет ли завтра — кто нам сказал? Кто дал такую гарантию? Гарантия в жизни у всех только одна — что рано или поздно человек умрёт. А вот случается — заболел, например, онкология. Ну и что? Ну, есть деньги, отправили его лечиться в Германию, а там врачи говорят: «Не можем помочь вам, четвертая степень». И говорит человек: «На-те, возьмите мои деньги! Всё берите, я ещё заработаю, мне ничего уже не нужно». А только не всё могут «шуршики». Что же получается? Человек тратил здоровье, нервы, зарабатывал эти деньги, а теперь они даже не могут ему восстановить это здоровье? И время уже не вернуть. И ради чего всё было? Это тщеславие — думать, что ты «снаряжён». Мы ведь сами приколачиваем себя к земле. Сначала стремимся накопить, заработать, добыть, захватить. Потом — сохранить, уследить, застраховать. Конечно, никто не может упрекнуть в этом: умный человек всегда должен быть предусмотрителен. И, само собой, никто из нас не хочет отставать от других, касается ли это норковой шубы, нового телефона или чегой-то ещё. Но это «хочу» не должно придавливать нас к земле, замутнять рассудок, порабощать. А то ведь, знаешь, кто ни в чём не знает меры, тот способен на аферы.

— И как же жить-то в таком мире? — вздохнула я, понимая, какая тонкая грань в этой жизни. Вот ты говоришь о других — не понимаешь, осуждаешь, — а вот ты и сам уже такой, просто не замечаешь.

— А секрета никакого и нет. Просто нужно любить людей, а не вещи. Знаешь, как говорится? К себе будь строг, а других пусть судит Бог. И ещё скажу тебе: никогда не стоит отчаиваться и опускать руки, даже если ошибся. Всегда можно попросить прощения и исправить ошибку, пока живой. Надо продолжать жить. А на живом — всё заживёт.

В коридоре послышался шум, и я напряглась.

— Сашка пришёл, — прокомментировал дед и вышел встречать его.

Видимо, у Саши были свои ключи, потому что не успел Виктор Михайлович дойти до двери, как уже послышался Сашин голос:

— Привет, дед.

И, после паузы — видимо, вещи мои заметил:

— У нас Вера?

То, что он назвал меня по имени, ободряло. Не «эта» или что-нибудь в этом роде.

— Да, чай пьём. Ты будешь? — сказал дед так, словно я была частой гостьей и вовсе не Сашиной, а его — Виктора Михайловича — знакомой.

Что он ответил, я не расслышала, но, видимо, буркнул что-то не очень довольное, потому что дед усмехнулся:

— Гордый чуб головы не клонит.

— Дед, как ты там говоришь? «Затевая эту тему портишь нервную систему», — ответил Саша, и всё же показался на кухне. — Привет, — бросил он, не глядя на меня, и тут же полез в холодильник. — О, суп.

Парень по-хозяйски поставил кастрюлю на огонь, стал искать что-то в ящиках, и я быстро поняла, что он намеренно оттягивает время, не поворачиваясь ко мне лицом, потому что в этом случае нам придётся как-то взаимодействовать.

На какое-то время воцарилась тишина, а после Виктор Михайлович, мудро рассудив, что от нас толку не добьёшься, вдруг выдал:

— А ты, Вера, Чехова любишь?

Я даже не сразу нашлась с ответом. Книг-то читаю немало, но в основном современных авторов, а вот с классикой у меня отношения сложные. Однако кое-что всё же на память пришло.

— Не то чтобы очень люблю, но читала. «Дама с собачкой» мне нравится и «Дом с мезонином».

— Ну вот у Чехова, Антона Павловича нашего, была одна мудрая фраза: “Если не знаешь, что испытываешь к человеку — закрой глаза и представь, что его больше нет. Нигде. Не было и не будет. И всё тогда станет ясно”. Очень хорошее упражнение. Рекомендую проделывать, если в чём-нибудь сомневаетесь.

Намёк мне был ясен, и я украдкой взглянула на замершую Сашину спину. Он, видимо, тоже всё понял. Потом повернулся. Посмотрел на меня, прислонился к углу холодильника, скрестив на груди руки, перевёл взгляд на дедушку.

— Дед, заканчивай пропаганду.

— А я при чём? Это Чехов, его народная мудрость.

С этими словами Виктор Михайлович поднялся из-за стола и по-стариковски прошаркал к выходу.

— Пойду давление померяю, — заявил он, хотя всем было понятно: даёт нам возможность самим разобраться.

А у нас воцарилась почти идеальная тишина. Только слышно было, как суп вскипел, но Саша огонь тут же выключил и стал звенеть столовыми приборами.

— Будешь есть? — спросил, не оборачиваясь.

— Нет, спасибо.

«Тогда чего сидишь?» — задала себе вполне логичный вопрос.

Но уходить не спешила. И заводить разговор — тоже.

Подождала, пока парень нальёт себе суп и сядет за стол, и только потом, вздохнув, произнесла:

— Я могу сейчас уйти, но хочу убедиться, что ни один из нас потом об этом не пожалеет.

Он делал вид, что ему всё равно и продолжал есть.

Я уже начала раздражаться. И для чего всё это затеяла? Если ему наплевать на меня и задето его самолюбие — уж простите! Не стоило, пожалуй, навязываться. Ну, подумаешь, в первый раз возникло взаимное чувство. Настоящее. В реальной жизни. Узнала, что такое ответная симпатия. А теперь забудь, Вера, и возвращайся в свою привычную жизнь.

— Знаешь, это не я тебе врала, а ты мне, — заявила довольно резко, подстрекаемая раздражением и теперь уже собственной ущемленной гордостью. Это сработало: он прекратил есть и взглянул на меня. — Да-да, потому что ты дал мне понять, что я тебе дорога, интересна как личность, а оказалось, что всё это — пустые слова. Как только возникла первая трудность, ты тут же покинул дистанцию. Ну и как ещё это назвать, как ни трусостью? Ну и пожалуйста, упивайся тем, что тебя обманули, обидели, бедного. Только если бы для меня было главное найти парня из богатой семьи, я бы сразу тебя отвергла, а мне было с тобой интересно. И я ни о чём не жалею, хоть у нас и было такое короткое знакомство.

С этими словами, чувствуя себя отомщенной, я встала из-за стола и, расправив плечи, двинулась к выходу, но услышала в спину:

— Сядь. Пожалуйста.

Замерла на секунду, а потом подчинилась.

— Боюсь, ты недооцениваешь ситуацию, — заявил он и замолчал.

Саша смотрел на меня без улыбки и, кажется, забыл про обед. Поскольку молчание продолжалось и, на мой взгляд, затянулось, я уточнила:

— Какую именно?

— Мы не можем быть вместе.

— Обоснуй, — скрестила на груди руки. — Для меня причина «не быть вместе» может быть только одна — если люди друг другу не симпатичны.

Саша кивнул и отодвинул тарелку в сторону, смёл со скатерти невидимые мне крошки и только потом, видимо, собравшись с мыслями, выдал свой монолог, не глядя в глаза:

— Ты мне очень нравишься. Ты красивая, умная, обеспеченная, перед тобой все двери открыты. А я что смогу тебе дать? Я даже не смогу соответствовать твоему уровню. И когда ты поймёшь это, то разочаруешься, а я не хочу, чтобы у тебя было такое воспоминание обо мне.

У меня из груди вырвался нервный смех. Это заставило его взглянуть в мою сторону.

— Как ты думаешь, что будет дальше? — задала я вопрос.

Он удивлённо приподнял бровь.

— Я имею в виду, между нами.

Саша напрягся, подался немного вперёд и сложил на столе локти.

— Я не знаю.

— Не знаешь? А выглядит так, как будто уверен в том, что всё знаешь.

— Я не умею предсказывать будущее, — произнес он, всё так же не понимая, что я хочу от него услышать. — Хотя порой и хотел бы.

— Тогда и не смей судить, как я буду вести себя и что непременно разочаруюсь. Это в твоих руках. А «любить за деньги» — это не мой вариант, иначе я бы давно согласилась на тот вариант, что подобрали мне мама и папа. Но я ещё верю в любовь. И, поверь, мы не первая пара, которая сталкивается с этой проблемой. И я уверена, что с ней можно справиться, если доверять друг другу, поддерживать и любить. Остального можно добиться вместе.

— Пожалуй, доверять, поддерживать и любить — это единственное, что я могу тебе гарантировать, — грустно усмехнулся он.

— Разве этого мало? — и, помолчав немного, честно призналась. — Знаешь, когда мы вместе, я мечтаю только о том, чтобы время остановилось, ну или хотя бы замедлилось. Потому что мне очень легко с тобой и хорошо. Никогда ни с кем не было так. Но, если ты не ощущаешь того же, тогда, возможно, ты прав, и бороться здесь не за что...

Он протянул руку и я, помедлив, вложила в неё свою ладонь, разгадав его намерения. Он тут же мягко сжал пальцы и смотрел на наш заключённый союз.

— И что ты хочешь? — спросил наконец. — Чтобы я сказал вслух о том, какой я дурак?

— Дураком не отделаешься, — заявила в ответ.

Он поднял глаза и через секунду мы оба беззвучно засмеялись. Душу накрыло такое облегчение, что, кажется, и дышать стало проще, счастливее.

— Может, поешь уже? — спросила наконец, и он нехотя выпустил мою руку.

— Подождешь? Я доем, а потом провожу тебя. Я взял дежурство сегодня.

Расставаться мне с ним не хотелось, но тот факт, что мы миновали наш первый кризис, давал уверенность, что дальше всё будет хорошо.

— Дед, мы пошли, — крикнул парень, когда мы прошли к выходу мимо его комнаты.

Тот показался на пороге и закивал головой:

— Ну, счастливо, счастливо, — и, пока внук обувался, незаметно мне подмигнул.

Удивительно, как меняется всё вокруг, если в твоей душе мир и гармония. Тот же мрачный осенний день, а мне прямо петь хотелось, потому что то, что казалось разрушенным, вдруг воскресло. И Саша опять меня держит за руку. И ещё — можно больше не врать.

— Мы в метро разойдёмся? — уточнила.

Он взглянул на часы и сообщил:

— У меня ещё час. Успею до дома тебя проводить. Ты же туда?

— Туда. Только я... живу в другом месте, — призналась, потупившись.

— Ладно, покажешь, — на удивление спокойно отреагировал он.

Путь от метро стал даже короче, поскольку наша элитная многоэтажка располагалась весьма удачно и славилась, помимо прочего, прекрасным районом с хорошей транспортной доступностью.

— Вот оно что, — присвистнул парень, окидывая взглядом наши «хоромы».

Я хотела бы сказать, что когда-нибудь приглашу его в гости, но не уверена, что это будет уместно. Да и от родителей можно ожидать чего угодно. Не хочу ставить Сашу в неудобное положение. Поэтому речь гостеприимной хозяйки пришлось проглотить, вместо этого я обняла его первой и прошептала на ухо:

— Я так рада, что мы помирились.

— Я тоже, — произнёс он, расплываясь в ответной улыбке.

Я всё ждала, что он поцелует, но вместо этого парень сказал:

— Ну, до встречи?

— До встречи, — протянула немного разочарованно.

И мы почти синхронно отправились в разные стороны.

— Вера! Постой! — услышала в спину я почти тут же.

Обернулась, застыла.

Саша быстрым шагом приблизился ко мне, на ходу заявляя:

— Забыл кое-что, — и смело коснувшись одной рукой моей талии, потянулся к губам.

Честно говоря, это было опасно. Мало ли, кто-нибудь из родителей мог появиться поблизости. Но мне было плевать, потому что целоваться с ним было тем, что больше всего мне сейчас хотелось. Жаль, что длилось это недолго.

— Теперь я пошёл, — сказал он, улыбаясь.

— Иди. Удачи на работе!

— Не забудь, что завтра у тебя тоже рабочая смена.

— Я приду.

— Я буду ждать!

Он ещё какое-то время шёл, пятясь назад и улыбаясь мне. А потом взмахнул рукой и отвернулся, сливаясь с толпой прохожих.

А я почти вприпрыжку, прямо как школьница, поспешила домой и, не дожидаясь лифта, взлетела на свой этаж по ступенькам, напевая под нос романтичную мелодию, звучавшую недавно по радио.