Развод. Прошла любовь, завяли помидоры

Глава 40

Мне не стыдно. Да, совсем не стыдно за то, что так хорошо!

Растворяюсь в новых ощущениях, в новом мужчине. В моём мужчине. Стопроцентно. Пусть и… Не важно. Пусть не навсегда. Пусть на один раз. Пусть временно. Пусть даже фиктивно. Хотя на фиктивный наш секс совсем не похож.

И почему я об этом думаю? О том, что не навсегда?

А это всё проклятая неуверенность в себе, навязанная обстоятельствам и… бывшим мужем!

Да, да, я уже думаю о Гусарове как о бывшем. Думаю, наверное, с той минуты, когда увидела его с другой, в другой, на другой.

Нет, на самом деле я о нём вообще не думаю.

Особенно, когда рядом мой Харди.

Какое у него тело, божечки-кошечки!

Я и не думала, что такие мужики реально бывают. А где бы мне их видеть?

Нет, честно, Гусаров, в принципе, тоже держал форму, в зал ходил регулярно, выглядел прилично, без кубиков пресса, конечно, но вполне. Чёрт, зачем он опять в моей голове? Изыди!

Алекс хорош. Нет, прекрасен. Во всем!

Лежу на его груди, проводя пальчиками по коже. Хочется его трогать. Хочется прижиматься, чувствуя крепость и силу. Отдаваться…

Ох, что же я наделала…

Изменила неверному мужу, да?

А так можно было?

Усмехаюсь своим мыслям.

А можно!

Я себе это разрешаю.

Разрешаю получать удовольствие, разрешаю быть желанной, разрешаю любить…

Любить. Не слишком громко сказано для людей, которые неделю назад не были знакомы?

Не важно. Вот сейчас вообще не важно.

Просто, наверное, в нашем возрасте всё это гораздо быстрее. Стремительнее.

Мы просто уже во всем разбираемся, да? Всё знаем, всё умеем.

Это я себя уговариваю или что?

Да не всё ли равно?

Нет. Не всё равно.

И если завтра окажется, что для Харди это просто разовая связь, что я нужна была просто как очередной трофей и ничего серьёзного он не планировал – будет больно.

Очень больно.

Больнее, чем тогда, когда я узнала про мужа.

Скажете, что за бред?

Нет, не бред. Сейчас я это понимаю. Больнее.

Потому что я влюблена.

Влюблена в этого чужого мужика. Да, вот так. Просто… как говорят – провалилась?

Где-то я слышала это слово. В кино, что ли? Или в книге читала. Да, да, в такой же сказочке про любовь, какие я сама пытаюсь писать. Нет, не пытаюсь – пишу. Пишу и продаю. Гусаров ржал – «опиум для народа». Придурок.

Да, опиум! Может и так. Мы, авторы любовных романов торгуем не литературой, мы торгуем эмоциями.

Сегодня читателю или зрителю хочется плакать, завтра смеяться, после завтра задыхаться от любви, потом ненавидеть предателей и изменников, потом сокрушаться судьбой несчастных детей. Людям нужна не пища для мозга, им нужно дать этому мозгу отдохнуть. И ничего смешного в этом нет. Кто-то рубится в стрелялки, кто-то сажает цветочки в «Домовятах», кто-то выращивает кукурузу и доит коров на ферме, кто-то разгадывает сканворды, а кто-то читает. И ничего в этом зазорного и позорного нет. Это нормально.

– Ты о чём-то таком серьёзном думаешь? – тихо мурлычет мне в ухо мой герой-любовник. На самом деле герой, потому что… Божечки-кошечки, я с ним уже три раза кончила! Рекорд! – О чём?

– О чём? – переспрашиваю хрипло.

– Расскажи, интересно, – говорит, а сам своими мягкими, сочными губами ласкает мою ключицу. Вкусно.

– Думаю о том, что мы с тобой занимаемся любовью, у меня уже целая галерея оргазмов, а у меня там дома книга не дописана, уже три дня проды нет и героиня не траханая сидит.

– Какой ужас… Надо обязательно её того, потрахать.

– Да вот и я думаю…Надо.

– Только домой я тебя не отпущу, и вообще, знаешь, который час?

– М-м-м?

– Уже четыре. Пора спать.

– Так мы спим?

– Нет, мы не спим. Даже близко не спим… А ты… кстати…

– Что?

– Ну, у тебя есть какой-то план уже?

– В смысле? Какой?

– Я про героиню. Ей там есть с кем? Как?

– А… это… есть, да. Она… ой… – неожиданно усмехаюсь, вспоминая события книги.

– Что?

– Она у меня собралась изменить неверному мужу. С фиктивным любовником.

Он тоже смеется, утыкаясь мне в шею, в самое сладкое местечко, вызывая желание застонать и раздвинуть ноги. Боже, в кого я превратилась? Не была же такой? Или была? Или это мои скрытые таланты сейчас вышли наружу?

– То есть ты сейчас со мной экспериментальным путём проверяла, как это будет в книге.

– Нет, я…

– То есть взяла меня, и использовала, да? – продолжает мурлыкать, гад, – вот тебе и Надежда, мой компас земной…

– Ну, хорошо, – включаюсь я в игру, – допустим, использовала. И что? Вы чем-то недовольны, мистер Харди?

– Да, недоволен. Я, кажется, недоработал, не до конца сыграл свою роль. Знаешь? Хочется… Хочется повторить?

– Неужели? Ах-ах! А из белья вам ничего не надо?

– Мне от тебя надо всё, Надежда, поэтому пристегивайся, поездка будет жаркой.

Он говорит, а меня накрывает, не могу сдержаться, просто умираю от смеха.

– Что еще, рыжая негодяйка?

– Ты… ты сейчас… сейчас говоришь точно как герой моего романа! Вот это – пристегнись, ага, поездка будет жаркой… Божечки-кошечки, такой властный пластилин, нагибатор, ага!

– Пластилин властный – это как? Нагибатор – придумают же… Ох, рыжуля, точно нарываешься…

Да, я нарываюсь. И уже не думаю ни о чём. Только его губы. Руки. Снова губы, опять руки. Еще, еще… дорожки поцелуев от шеи вниз, туда, через холмы груди, через вершины сосков в долину нежного животика, в бездну пупка, и еще ниже, в сладкое ущелье наслаждения… Кажется я декламирую это вслух, и мы опять смеемся.

А потом нам не до смеха.

Когда его жадный рот накрывает моё лоно, вылизывает, целует, кружит. А я закрываю лицо руками. От смущения, стыда, удовольствия, неверия.

От счастья.

Да, много ли нам, женщинам, надо?

Боже… мужичка хорошего. И чтобы все были здоровы. И дети, и родители.

Остальное…Не важно. Всё не важно.

Любовь. И близкие. Вот и всё. Ну и мир во всем мире, конечно – несбыточное, но то, чего хотят все женщины.

Боже…Как же мне хорошо!

Даже если я не заслужила, спасибо, Господи…

Боже… Лёшка… Лёшенька! Да!

Ох…

– Рыжая, какая же ты вкусная… хочешь попробовать?

Я хочу, хочу с ним абсолютно всё. И не бояться ничего. Просто падать, падать в эти отношения. Падать и лететь вверх. Вместе.

Он нависает надо мной, смотрит так, ухмылочка эта наглая от которой я таю, ноги сами собой раздвигаются, обхватываю его, притягивая.

– Ненасытная какая, пожалей меня, чай не мальчик.

– Иди ты, не мальчик, а то я не чувствую.

– Ох, Надежда…

– Что, Алексей Батькович? Боишься, не сдюжишь?

– Я-то? Боюсь, сотру тебе там всё до мозолей. – еще хитрее ухмыляется и целует меня, одновременно въезжая со всего маху и до упора.

Боже… как его много. Везде.

Хорошо как…

И губы… испачканные мной, вкусные.

И я, испачканная им, счастливая.

Толкается глубже, а я его сжимаю, судорожно дышу, пытаюсь поймать ритм, сбиваюсь, еще сильнее сжимаю, задыхаюсь, хорошо так, что голова кружится, и остро, и больно… горько почему-то, такой ужас накатывает, что вот это первый и последний наш раз! Просто дикий ужас.

– Надя, ты что?

– Что?

– Ты… я тебе больно сделал?

– Нет. – пока нет, хочу сказать, но молчу. – Что?

– Ты плачешь…

– Я?

– У тебя слезы текут…

Да, текут. Я их не замечаю. Они… они просто есть…

– Тише, тише, маленькая, успокойся, моя девочка, моя сладкая, всё хорошо, хорошо…

Боже, это как мантра, которую хочется слушать еще и еще…

Маленькой называет! Девочкой! Сладкой! На ручки возьмёт, убаюкает, поцелует. Излюбит так, что сознание потеряешь от счастья. Что еще надо?

Ничего.

Боже, только дай меня его. Хоть немного дай с ним! Пожалуйста.

– Надя… не отпущу тебя. На хрен. Моя, поняла? Всё… Чёрт… – усмехается, головой качает.

– Что?

– Ничего. Хорошего я сына вырастил.

– Да. Почему?

– Потому что он нашёл твою дочь.

– А-а…

– А я тебя. Если бы не он…

Да, если бы не наши дети мы бы, возможно, и не встретились, да?

Боже…

Как хорошо!

Быстрее, быстрее, напряжение, жилы вздутые на шее, челюсти сведённые, его рык, хриплые стоны, мои всхлипы, причитания, боже как хорошо, как же мне хорошо! И… полёт нормальный. Сколько секунд – не важно. Нереально.

Выстрелить вверх и парить, парить, парить…

Не хочу на грешную землю, не хочу!

Но…

Утро. Оно и доброе и нет.

Доброе, потому что рядом на подушке его голова.

Недоброе – потому что надо вставать. Идти в мир. А там столько проблем.

Его рука, лежащая поперёк моего живота удерживает.

– Куда?

– Завтрак приготовлю.

– Лежи, я сам.

– Зачем мне лежать без тебя?

– Действительно, зачем. Вот так, чуть-чуть сюда подвинься.

– Что? За… ох… боже…

Он опять во мне.

– Утренний стояк не должен пропадать зря, запомни, малышка.

– Какая я малышка, Алекс, мне…

– Это неважно. Я полюбасу старше, и вообще. Забей. Ты моя малышка и всё. Ты меня ниже на голову. И тоньше. Такая стройная, и аппетитная. Под меня… чёрт… сделанная.

Говорит, а сам входит, входит, входит, сводит с ума… м-м-м…

Боже… Как быстро я лечу с ним. Сжимаю как в тисках, стон такой громкий, тонет в его поцелуе.

– Ты мне реально всё натёр.

– У меня есть средство, я тебя после душа намажу.

– Ты меня и в душ поведёшь?

– Разумеется, всё грани гостеприимства для вас, Надежда.

И целует сладко.

Грани гостеприимства, значит. Что-о ж…

О, нет, в душе точно ничего не было. Ну, почти. Он меня просто помыл, а я его… оргазм не в счёт. Два, если считать его тоже.

Боже, мы с Бестужевым нимфоманы!

И это так… так классно!

И насчёт мази он не шутил. Намазал. И это отдельный вид удовольствия, когда мужчина, твой мужчина о тебе заботится.

Я снова в его футболке, и мне по кайфу. Выходим в коридор и чувствуем ароматы кофе и выпечки.

И слышим сильный, чуть хрипловатый голос, исполняющий знаменитую «Марсельезу»…

– Allons enfants de la Patrie Le jour de gloire est arrive…(первые строчки французского гимна – Вставайте, сыны отечества, настал день славы, перевод вольный)

Если у вас на кухне с утра поют гимн Франции и революции – готовьтесь к сражению…