Развод. Прошла любовь, завяли помидоры

Глава 45

– Ему было двадцать пять, а мне сорок, представляете? Но я, конечно, была хороша. Тогда в моде был кримплен – вы сейчас и не знаете, что это такое.

– Я знаю, – улыбается Ада, – у бабушки было кримпленовое платье, белое, с искоркой, она мне из него костюм снегурочки шила.

– Не понимаю, почему его перестали выпускать? Шикарный был материал. Так вот, у меня был изумительный брючный костюм, брюки клеш, кофточка такая, без рукавов, сейчас говорят – топ, тогда мы всё кофточками называли. Босоножки на танкетке, с таким толстенным каблуком, и очки дымчатые круглые.

– Пушка-бомба. – выдаёт Ада, разливая шампанское.

– Точно! Пушка-бомба. – Лиз поднимает бокал, – давайте, крошки мои, за нас красивых, помните, что вы королевы и никому не позволяйте убедить вас, что это не так.

Королевы…

Интересно, что я совершенно точно уверена в том, что Ада и Лиз определённо королевы, что же касается меня…

– Надежда? – бабушка Харди словно читает мои мысли. – Королева – это еще и та, с которой рядом король, а не которая рядом с королём, чувствуете разницу, девочки? Во-от! Прекрасно. На чём я остановилась?

– На дымчатых очках, – напоминаю.

– Точно. Очки и парик. Тогда в моде были парики. Жутко не удобно для меня, потому что у меня всегда была пышная шевелюра, но как говорят – лопни, но держи фасон. Я в то время была брюнетка, а парик, естественно блонд. Разве можно было устоять?

Она смеется, смех у неё приятный, низкий гортанный, сразу понимаешь, что перед такой женщиной действительно было нельзя.

– Парень был просто сумасшедше красивый. Такие кубики я видела только у прыгунов в воду на Олимпиаде, кубики, и вот эти вот косые мышцы, мамочки, можно кончить от одного вида. – Боже, она так и сказала! Бабушка! – Надежда, не красней, можно подумать ты раньше не слышала это слово.

– Слышала.

– Я надеюсь не только слышала, а то у меня будет серьёзный разговор с внуком. Так вот, о чём я опять? Господи…Vieillesse – tristesse.(старость – не радость).

– Кубики!

– Кубики рубика? – удивляется Лиз.

– Пресса!

– Точно! Пресс. И руки, руки у него были тоже… – она демонстрирует воображаемые бицепсы. – Но! Пятнадцать лет разницы, понимаете? Пятнадцать! Это же пропасть!

– И вы его отпустили? – Аделаида вертит в руках кусочек сыра с плесенью.

– Конечно, отпустила. – Лиз вздыхает, потом поднимает бокал…

– Не чокаясь? – спрашивает подруга.

– Почему? За хороший секс можно и чокнуться.

– Так секс был? – выпаливаю не подумав, а Лиз смотрит на меня как на умалишённую.

– А ты как думала? Чтобы я такой экземпляр выпустила, не попробовав? Ну, разумеется, ему пришлось устраивать мастер-класс, учить буквально всему. Эти правильные мальчики, когда совершают неправильные поступки, это же о-ля-ля!

Бабушка мечтательно закатывает глаза, а за ней и я, и Ада. Знаем все про «правильных мальчиков».

– Да-да, девочки, хороший пресс и большой член – это еще не всё. Этим надо уметь пользоваться. Увы, говорили, что в СССР секса нет, хоть эта фраза звучала не совсем так, там говорили, секса нет, у нас любовь. Да, любви было дофига, а вот секса реально не хватало. Ну, не умели мужчины многого, а кто бы их научил, женщины? Которые сами не знали, где у них клитор?

Мы с Адой переглядываемся, краснеем и смеемся.

– Вам смешно! А вот в наше время нам было не очень. Нет, мне как раз нет. Мне очень повезло с первым мужем, к счастью…

Полина заглядывает.

– Ой, как тут у вас интересно!

– А ты почему еще не с нами, давай-ка, садись, будешь греть уши, тебе в твоем возрасте полезно.

Лиз пригубливает бокал. Мурлычет что-то по-французски… Кажется «Гимн любви»…

– Я мечтала о туфельках. Они стояли на витрине в ГУМе. Я даже цену не знала, просто понимала, что на такие туфли я не заработаю. Студентка же, ну какая работа? Жила на стипендию. Родителей не было уже, ютилась в коммуналке с тёткой. На этот танцевальный вечер случайно попала. Однокурсница должна была пойти с подругой, подруга заболела. Я всегда помню, что случайность – это непознанная закономерность. Одногруппницы меня одевали всем миром, одна притащила модную юбку пышную, другая кофточку, поясок, брошку. Помните, фильм такой был «Девчата»…

– Конечно помним.

– Вы еще помните, Полька, наверное, уже нет.

– Помню, мы с мамой смотрели.

– Вот как там собирались девчата на концерт, так и меня собирали. Мы у стеночки стояли, подошли два офицера, в форме. Я только глаза подняла и всё. Больше ничего не видела. Мы весь вечер только с ним и танцевали. Почти не разговаривали. Он спросил, как меня зовут, где я учусь, потом в буфет повёл не спрашивая, купил ситро – тогда так мы называли, ситро, пирожные, тут поинтересовался, какое я хочу, взял два. И кофе. И смотрел. Так, что у меня щеки пекло. Проводил до дома. Вечером у института встретил, он в Академии учился. Гулять пошли, как раз проходили возле ГУМа, ну я на эти туфельки остановилась посмотреть. Он даже размер не спросил, откуда узнал? Утром мне принесли посылку, какой-то паренёк, курсант, мол, вам просили передать. Туфли моей мечты. Оказались впору, то, что доктор прописал. И записка – уехал на сборы, вернусь, жди, твой А.

– А? Алексей? – почему-то горло сжимается, я ведь знаю, что было потом… сколько они прожили вместе, чуть больше пятнадцати лет…

– Алексей… Иннокентьевич. Да. Тезка. Вернулся и сразу меня в ЗАГС повёл, так же, не спрашивая. Я тогда еще возмутилась. А он сказал коротко – ты против? Как я могла быть против? Он на меня смотрел, а меня как кипятком ошпаривало. И потом… я же даже не представляла, что это… как… что вот так вот можно летать…

Аделаида молча разливает остатки игристого. И мы пьем. Не чокаясь. За настоящую любовь.

Глазам больно, и ком в горле. Ада слезу смахивает.

– Он мне всегда говорил – Бетси, надо жить на полную катушку. Он и жил на полную. Со мной. И когда чувствовал в последние месяцы что что-то не так, взял с меня слово, что я не буду себя хоронить, что буду жить. Он ведь еще был старше на десять лет… всегда считал, что уйдёт раньше. Но не думал, что настолько. И вот я осталась одна. С двумя детьми. Сначала было невыносимо. Потом…

Я вспоминаю о бутылке просекко, которая стоит в холодильнике. Как кстати!

Открываем, разливаю…

– Первого мужчину после Алекса я хорошо запомнила. Это был его друг. Я всегда знала, что он в меня влюблён. Ну вот и… Но у него была жена. Он в командировку приехал из военного городка, я-то уже в Москве жила. Хотел развестись, но я его отправила к жене. Там дети. Они не виноваты. И я его не любила. Так. Просто завертелось. После него стало проще. И я стала другой. Стала понимать, что мужчины – это не только про любовь. Но любовь тоже была.

– За любовь? – предлагает Ада.

– За любовь. За самую главную любовь, девочки, любовь к себе. Себя надо любить. И это не про эгоизм сейчас, не про то, чтобы как нарцисс собой любоваться. Нет. Любить, ценить, себя, иметь своё личное мнение, никому не давать себя унижать.

Это она в точку. Про любовь, про унижение.

Ада делает глоток, начинает рассказывать про себя, про своего Макара, который загулял, а она сначала не понимала…

– Это так… так чудовищно… когда узнаешь вот в первый раз. Такое чувство, что тебя раздавили как лягушку на дороге. Летом так едешь на дачу, а на дороге вот эти вот трупики лежат засохшие, раздавили и они остались лежать под солнцем. Бр-р-р, меня аж передергивает. Даже боли нет, есть какое-то отупение. И не знаешь, что делать.

– Да… не знаешь. Я вот увидела Гусарова и сказала – продолжайте.

– Что ты сказала? – удивляется Лиз.

– Ну, зашла в кабинет, а там… Полина, закрой ушки. – дочь закатывая глаза смеется, но уши закрывает, – Муж мой трахает какую-то бабёнку, я еще не поняла, что подружку мою, ну и выдала не задумываясь – продолжайте, и вышла.

– А они продолжили? – спрашивает Лиза.

– Зная Гусарова – сомневаюсь, что он смог, – усмехается Аделаида.

Переглядываемся и… смеемся! А что, плакать что ли?

Плакать можно над настоящей любовью, а не над вот этим всем.

– Измена… – Лиз задумывается. – Мне вот не изменяли. Или я не знала. Кажется, я уходила раньше, чем мужики решались на измену.

– А как же этот, с кубиками-рубиками?

– Я его сама бросила, конечно. Жалко было. Хороший парень. Воспитала из него шикарного мужика и отдала. Ну, куда? Он, правда, потом женился на дамочке на десять лет его старше.

– По милфам пошёл, – Ада допивает еще один бокал.

– Но с ней не заладилось, она ревновала дико. Он же мне звонил. Писал. Потом снова женился, на ровеснице. Когда интернет появился – нашёл меня. Столько лет прошло… И еще… Я тогда жила еще в своём доме, Лёшка мне тут квартиру не купил, так вот, я всегда знала, когда этот мой молодец мимо моего дома на своей коробчонке проезжает.

– Как?

– А у него на машине клаксон такой стоял, не обычный по тем временам. Не просто сигнал, а такая мелодия, как объяснить-то…Ну, в общем, не важно, но таких тогда даже в Москве было не много. И вот он каждый раз проезжая мимо моего дома давил на сигналку, и я слышала это пиу-пиу-пиу…

– Романтик…

– Да. И цветы посылает до сих пор. Ему семьдесят пять уже. Жена его умерла недавно.

– Вы общаетесь? – это удивляется Полина.

Лиз пожимает плечиком.

– А почему нет? Мужчина рядом всегда нужен, кран починить, розетку, поднести тяжести. Даже если ему семьдесят пять.

– Так вы, может, еще и замуж выйдете?

– Может и выйду. Если вы будете долго телиться! На свадьбе же хочется погулять!

– Сначала развестись надо некоторым. – кивает на меня Аделаида. – Кстати! Мой Герман тебя ждёт.

– Герман, это кто? – вопрошает Лиз прищурившись на Аду.

– Это мой адвокат.

– Просто адвокат?

– Нет, не просто. Адвокат занят, – выгибает Ада бровь, давая Лиз понять, что тут ловить нечего и мы дружно смеемся.

А потом допиваем бутылку и поем. По-французски…

«Quand il me prend dans ses bras, Il me parle tout bas

Je vois la vie en rose…» (Когда он меня обнимает и шепчет тихо, моя жизнь в розовом цвете)

Голова немного кружится и шумит. Мне хорошо.

Я влюблена.

Влюблена в саму себя. В то, что не стала страдать, рыдать, убиваться по мужу, который оказался меня не достоин.

Так бывает.

C’est la vie – такова жизнь – как говорят французы.

Ругать мужа за то, что захотел разнообразия? Это его право быть недостойным.

Моё право – достойно выйти из ситуации. Поэтому мы, немного пьяненькие, звоним Герману и назначаем встречу на завтра, а потом…

– О-ля-ля, mes bébés (мои крошки), у бабушки ножки сказали au revoir (до свидания), кто проводит меня домой?

– Мы проводим. Меня, кстати, тоже не мешает проводить.

Одеваемся и выходим из квартиры.

Три счастливые пьяные женщины, любящие себя. Ну и мужчин.

Каждая своего.

Я – Харди. Да. Влюбилась в Алексея Иннокентьевича безвозвратно. Чем мне это грозит кроме разбитого сердца? А, ничем!

А сердце если что – склеим, не так ли?

«Il me dit des mots d'amour, Des mots de tous les jours, Et ça me fait quelque chose…»

Слова любви я от него, конечно, жду. Но даже если их не будет.

Стоп. Надя… Почему ты всё время повторяешь, если, если? Почему так не уверена в своём мужчине? Откуда это взялось?

Хватит!

Он сам сказал, что хочет тебя себе насовсем. Его никто за язык не тянул. Так что…

– Какие люди без охраны, девочки, и что вы творите, а? – Такой знакомый приятный голос. А меня развезло. Хотя на морозе наоборот должно было взбодрить.

– Алекс, mon cher ami, я напоила твою женщину, не ругайся, девочкам иногда надо. Сейчас мы проводим Аделаиду – какое красивое имя, просто incroyable (невероятно) и сразу домой.

– Пожалуй, я помогу вам проводить Аделаиду, а то мало ли…

– Merci, bébé (спасибо, дорогой)

Идём к подъезду Ады, чувствую, как горячо между лопатками. Он смотрит? Поворачиваюсь, наталкиваюсь на жадный взгляд. Краснею как девчонка.

– Спасибо, дорогие, дальше я сама! Надюша! – Адка притягивает меня к себе, напевает хитро, – О, боже, какой мущ-щина…Надюшка, не теряйся, хватай и тащи в берлогу. То есть, он, конечно, должен тащить, но ты это, не упирайся, хорошо? И пусть у тебя все получится!

– Спасибо, Адусь… пока-пока…

Отрываюсь от подруги, чуть виновато улыбаюсь Харди, который поддерживает бабушку за спину.

– Прости, мы немного…

– Всё отлично. Давай, Лизу доведём до дома, потом поговорим.

– О чём?

– Есть о чём.

Почему его слова меня совсем не пугают?