Развод. Ты всё испортил!

Глава 11.

Карен выходит из здания суда. Неспешно идет к своей машине. Остановившись перед ней, что-то пишет в телефоне и, удовлетворенно кивнув, нажимает на кнопочку отключения сигнализации.

Он не видит меня. Я и не говорила ему, что приду. Но я не могла иначе. На мои звонки он не отвечает, а мне очень надо с ним поговорить.

Что за проклятье – эта любовь? Почему так больно, когда тот, кого ты любишь даже больше самой себя, ведет себя так, будто я перед ним в чем-то провинилась?

Ведь она ушла. Она нам больше не мешает. А он...

Он забыл дорогу ко мне. Снова. Несколько недель наказывает меня безразличием только из-за того, что я пришла на тот юбилей. Да, тогда многое пошло не по моему плану, но получилось даже лучше, чем я могла представить. Мне почти ничего не пришлось делать.

- Карен! – окликаю его, выползая из своего укрытия – старой лавки, затерявшейся в тени плакучей ивы, что растет прямо перед судом. Но он не слышит. Аккуратно захлопывает дверцу джипа, заводит двигатель и уезжает.

Меня он с собой больше не берет.

Я не сидела больше в его машине с того момента, как он довез меня в канун Нового года до подъезда, промолчав всю дорогу. И даже не дождался, чтобы я до входной двери дошла, рванул с места, испачкав мне новые сапоги грязным снегом, отлетевшим от колес его авто.

Зажимаю изо всех сил уши, чтобы заглушить слова, которые уже почти месяц в самое неподходящее время вклиниваются в мысли, не давая трезво оценивать происходящее. Но становится только хуже, потому что от моих бессмысленных действий только затихают окружающие меня звуки. А эти – звучат еще сильнее, пробираясь во все уголки души.

«Тебя я люблю. А это – просто физиология».

Он был зол, поэтому так сказал. Пускай. Я его прощу.

У меня нет другого выхода.

И денег у меня почти не осталось.

Я же не искала другую работу. Была уверена, что он меня не бросит.

А завтра надо закрывать квартплату...

Недолго длилась жизнь, выигранная в лотерею.

От перспективы вернуться в трущобы к матери, желудок выворачивает наизнанку. Каждый разговор с ней по телефону – нытьё и жалобы на трудную жизнь. Это всё я слышала от неё регулярно с тех пор, как папа умер. Уснул и не проснулся.

Тромб.

Мне было девять.

Мы были счастливой семьей в ожидании окончания постройки новой многоэтажки, в которой папа купил нам просторную трёшку, а превратились в нищих с миллионными долгами.

О том, что не было никакой квартиры, мы узнали от тех, кто представились папиными хорошими знакомыми.

О том, что папа был игроком, я узнала потом от мамы. Она прятала глаза, когда я возмущалась, что эти неприятные люди в футболках, заправленных в джинсы, ошиблись, и что у меня самый лучший в мире папа.

Расплатиться с долгами нам помог его богатый дядя. Выплатил всё до копейки и разобрался со всеми, чтобы вдову и дочь его бедового племянника больше никто не беспокоил.

Мы остались жить в нашей развалюхе на отшибе мира. Мама устроилась продавщицей в соседнюю «Копейку», откладывала каждую копейку, чтобы я смогла выучиться и выбиться в люди. Пылесос, и тот не купила, когда старый сломался, потому что дорого. Подметала полы старым веником.

Замуж она больше не вышла, посвятив жизнь мне. Будто я её об этом просила. Будто мне нравилось видеть её жертвенный взгляд каждый раз, когда она об этом говорила своей тётке по материнской линии.

«Я живу ради своей дочери».

Это стало для меня таким грузом, что я дышать ночами не могла. Тяжким бременем. Неоплатным долгом на шее несчастной школьницы. А коллектором стала моя мать.

- Ритуля, цавт танем, не возвращайся так поздно с работы, что люди скажут, – мямлила она у порога каждый раз, когда я приходила после девяти. – Да и темно, опасно же.

- Людям плевать на нас, мам, – отмахивалась я от нее.

Она знала, что я работаю в известной в юридических кругах фирме. Что мой начальник очень меня ценит, доволен работой.

Но о том, что мы с ним в отношениях, я ей не говорила, потому что эта несчастная свихнулась бы.

Будь её воля, я бы и не разговаривала с мужчинами до замужества. О том, что так я могла бы никогда и не приблизиться к браку, её, кажется, не волновало.

Переезжала я со скандалом. Мысль о том, что её молодая незамужняя дочь будет жить одна, чуть на самом деле не свела её с ума.

«Позор!»

«А если дядя Самвел узнает?»

«Одни живут только безродные девки!»

Будто мы с ней благородных кровей, а убожество вокруг нас – только декорации к спектаклю «Принц и нищий».

И не могла же я ей сказать, что одна я как раз и не буду? Что у меня есть Карен? И что он сказал мне переехать в нормальный район, чтобы мы могли с ним встречаться, не волнуясь о том, что нас кто-то увидит. Его это очень беспокоило. И я была уверена, что он заботился именно о моей чести. Потому что мир очень тесен, и никогда не знаешь, кого можно встретить за поворотом.

Вот совсем как сейчас.

Расстроенная, повернулась к основному входу, когда машина Карена скрылась за поворотом, и столкнулась лицом к лицу с его русской Снежной королевой. Спина прямая, взгляд острее стали.

Какой-то седой старик нахмуренно плетется рядом с ней. Адвокат, наверное.

Заметив меня она мерзко ухмыляется. Окидывает с головы до ног презрением. И чем-то еще.

Чем-то липким, смердящим. Тем, от чего я не могла годами избавиться, пока жила с матерью. Это было и в маминых глазах, и в глазах немногочисленной родни, которая время от времени появлялась у нас после смерти папы. А теперь и во взгляде этой ледышки. Жалость.

Она меня жалеет?

Она – которая потеряла мужа, проиграла мне ! И смотрит на меня с жалостью?!

И снова она проходит мимо. Будто поговорить со мной – ниже её достоинства.

Сучка белобрысая!

Пускай.

Кого вообще волнует, что думает или чувствует бывшая жена будущего мужа?

Куда важнее, что думает обо мне моя будущая свекровь. Вот что меня должно беспокоить.

И вот чем мне следует заняться.

Если Карен так на меня обижен, я найду возможность снова стать частью его жизни через его маму.

Она меня примет, я не сомневаюсь. Может даже полюбит. Я видела в тот день, она добрая женщина. И ради сына на многое готова закрывать глаза.

Как любая мать, она не захочет, чтобы её сын после развода долго оставался один. Она уговорит его.

Кроме того, я – его женщина. И он теперь за меня в ответе. И если бы у меня были братья...

Или был бы жив папа...

Хоть кто-то, кто бы мог за меня вступиться...

Отпускаю такси на въезде в коттеджный поселок, в котором живет Карен. Вчитываюсь в нехитрые названия улиц. Без труда нахожу дом, в котором уже бывала. И в котором еще буду хозяйкой.

Я знаю, что дом его родителей находится где-то рядом. Поэтому неспешно прогуливаюсь вверх по вымощенной камнем дороге, пытаясь почувствовать, который из этих домов – тот самый.

И сердце не подводит.

Сначала через щель в высоком заборе замечаю розовый туф – как на старых фотографиях в нашем альбоме. Потом ворота начинают раздвигаться, и со двора задом выезжает черный джип. Другой, не Карена. Тот, который я видела много раз.

Георгий Каренович всегда оставлял свою машину в первом ряду парковки перед универом.

Отскакиваю в сторону, чтобы он меня не задавил. Прислоняюсь ладонями к разогревшейся от прямых солнечных лучей стали ворот и от неожиданности вскрикиваю – очень горячо! Машина будущего свекра останавливается, ворота начинают обратный ход.

Он меня заметил?

Интересно, он тоже злится на меня, как и Карен?

Несмело поднимаю голову, нахожу его суровый взгляд через лобовое стекло. Он открывает окошко со своей стороны.

- Садись. – грохочет, не моргая, продолжая прожигать меня взглядом из-под наполовину опущенных век. А мне вдруг слышится, как он на всю аудиторию рокотал «Акопян, проснись!», когда я не могла от волнения вспомнить что-то из его лекций, хотя дома заучивала их наизусть. Почему-то перед ним, единственным из всех преподов, я всегда робела.

Послушно направляюсь к пассажирскому сидению, быстро забираюсь на кресло, захлопываю дверь.

Начинаю на нервах суетливо тянуть ремень безопасности, но он отскакивает обратно – пальца дрожат так, что не могу его удержать.

Он не дожидается, пока я пристегнусь, жмет на газ. Наконец справляюсь с заглушкой, выпрямляюсь. Смотрю вперед. Почему-то страшно повернуть голову влево и посмотреть на отца Карена.

Минут пять мы едем в тишине.

- Чтобы я больше тебя здесь не видел, – рычит он наконец, когда мы выезжаем на трассу.

- Поче... – пытаюсь возразить, но не успеваю.

- Заткнись, – цедит он сквозь зубы, останавливаясь у обочины. – Довольна тем, что натворила?

- А что я сделала, Георгий Каренович?

- Семью разрушила!

- Я ничего разрушала, не говорите так! – морщусь в недоумении. Я понимала, что легко не будет, но к такому не была готова. – Я не виновата, что мы любим друг друга! Так бывает!

- Любит, – ухмыляется он. – Я дважды повторять не буду. Чтобы и следа твоего не было вокруг моего дома, моего сына и моей семьи! Проходимка!

- Не говорите так, Георгий Каренович, – пытаюсь понять, как вывернуть ситуацию в свою пользу, но ничего не приходит в голосу. – Я же не знала, что он женат. Я же...

- Я же, я же – заладила, тоже мне! – разгорается он еще сильнее. – А когда к парню в постель лезла, ты чем думала? Разве порядочные девушки себя так ведут? И как ты могла не знать? Что ты выдумываешь? Работала с ним и не знала?

- Я не знала! – кричу изо всех сил, уже не в состоянии сдерживаться. – Я не спрашивала! Не говорила ни с кем о нём! Он знал, что он женат! Как об этом могла я узнать, если он не говорил мне ничего?!

- Смени тон! Не знала она! А когда узнала? Когда узнала, почему не исчезла?

Да потому что мне было на это плевать! Я о себе должна думать, а не о ком-то другом. Потому что никто в этом гребаном мире не думает обо мне!

- Я не плохая, Георгий Каренович, вы же знаете меня. Вы же столько лет... Я же не плохая, я просто...

- Исчезни, проходимка!

Он тянется к пассажирской двери, открывает её и указывает мне на выход. Прямо на обочину.

Чёрт побери! Я не заслужила такого унижения! Он не должен был так со мной обращаться!

Старый дурак!

Зря только раскошеливалась на его портрет, якобы написанный мной. Не заслужил ни копейки!

Я должна поговорить с мамой Карена.

Включаю в приложении такси геолокацию. Оформляю заказ на домашний адрес.

Пока еду, нахожу страничку Ларисы Григорян в фейсбуке. Торты, салаты, фотографии внуков – вся лента заполнена этой ерундой. А рядом с мессенджером иконка звонка. Вот так я и свяжусь с ней.

Она сама женщина, она меня поймет.

И я убеждаю себя в этом, пока принимаю душ, чтобы смыть с себя пережитое от профессора унижение. Пока слышу долгие гудки в телефоне, не понимая, почему она не отвечает? А потом до меня доходит – она же видит, от кого входящий.

И когда я уже теряю надежду, в трубке раздается:

- Девочка, ты почему мне звонишь? – на армянском, который я еле-еле понимаю. Громко, сердито.

- Теть Лариса, пожалуйста, выслушайте меня, мне очень надо с вами поговорить. – отвечаю ей по-русски. Надеюсь, она поймет намек и перейдет на русский, а то разговора может не получиться.

- Какая я тебе теть Лариса?! Дрянь ты такая! Бесстыжая! Мало тебя мама в детстве порола, вырастила такую шлюху! Позор!

Видимо, отношений хороших со свекровью тоже не будет... Жаль. Но ничего. Мало, что ли, семей так живет?

Она замолкает. И я пользуюсь этим, чтобы донести до неё правду.

- Не обижайте меня, я не шлюха. Я была только с Кареном. Я его люблю.

- Это никак не меняет сути, – кудахчет она. – Ты шлюха уже потому, что полезла к женатому мужчине!

- Я не знала!

- Надо было узнать заранее, с кем ты в постель ложишься. – выдыхает брезгливо. – Больше сюда не звони, я не собираюсь с тобой вести беседы.

На этом заканчивает разговор.

В отчаянии снова и снова набираю Карена.

И бесчувственный робот повторяет «Абонент не отвечает или временно недоступен».

Это неправда. Он же мне такие слова говорил в ту ночь, когда приехал ко мне в ночи. Так любил, целовал, королевой своей называл...

Мозг отказывается верить, что я осталась совсем одна. И стоит мне об этом подумать, как телефон в руках оживает. На экране высвечивается «Мама».

Включаю. Подношу к уху.

Молчу.

- Рита джан, дочка, – дрожащим голосом скороговорит мама. – Места себе не нахожу. Как о тебе подумаю, слёзы наворачиваются! У тебя всё хорошо?

Если бы поменьше плакала, вспоминая обо мне, было бы лучше. Небось, своими слезами и накликала на меня беду... У меня всё должно было быть иначе! Я не хотела быть, как папа, неудачником! Как мама – слабачкой! Хочу ей это выкрикнуть в лицо, но мне это сейчас невыгодно. Мне некуда идти, кроме...

- Мам, я вечером приеду...

Собираю в единственный чемодан, с которым переезжала, первое, что попадается под руку: какую-то одежду, документы, рабочие бумаги... Остальное заберу завтра, когда буду сдавать ключи...

Всю дорогу до трущоб пытаюсь медитировать с помощью приложения, которое мне Карен советовал, но не могу расслабиться.

Мама встречает меня у дверей подъезда. Стоит в своем выцветшем домашнем платье с каким-то несуразными принтом, улыбается. Иду к багажнику, достаю чемодан.

- Ритуля, что это? – жалостливо шепчет она. – Ты что, уволилась?

Молчу.

Прохожу в квартиру на первом этаже. В носу щиплет. То ли от сырости, которой пропитаны стены, то ли от предательских слёз.

Мама молча следует за мной. Хватает меня за плечи, разворачивает к себе.

- Что случилось, газель моя?! Тебя кто-то обидел? – произносит испуганно. – На тебе лица нет!

Как делала в детстве, когда меня обижали одноклассницы, потому что я всё время ходила в одном и том же. «Нищенка! Сирота черномазая!» И я снова превращаюсь в эту маленькую девочку, которая не могла за себя постоять. Которая плакала, зарывшись в мамины худые костлявые ребра. И которая нарастила толстую кожу, чтобы больше не было так больно...

- Мам... – хочу отогнать от себя, чтобы не лезла со своими нежностями. Я же выросла! Я же умная, хитрая, всё продумала, у меня же всё должно было быть иначе! Но вместо этого падаю на колени под грузом всего, что на меня навалилось. – Мам, прости...

- Вай! – вскидывает руками мама. – Что?! Кто?!

Она цепенеет с каждым моим словом. А я, которая не хотела еще несколько дней назад ей ничего рассказывать, вываливаю на нее всю тяжесть правды, чтобы мне стало хоть немного легче.

Переложить на нее, отдать ей свою боль, как она всегда и просила.

Это же поможет?

«Рита джан, цавт танем...» (перевод с арм. - заберу твою боль).

Закончив, закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Но облегчения нет.

Безысходность.

Дно.

Тьма...

И резкая, жгучая боль в затылке. Там, где впечаталась в обод руля джипа Карена. Но почему?

Это удар?

Открываю глаза, но не успеваю увернуться – лишь неуклюже отшатываюсь, когда получаю по спине. С третьим ударом сомнений не остается.

- Мама, ты что творишь?! – кричу, пытаясь вырвать у нее из руки орудие порки, но не могу.

- Позор! Позор на мою голову! Позор! – страшным голосом рычит она, снова и снова попадая по мне. Голова, плечи, лицо – проходится по мне грязным пыльным веником, которому столько же лет, сколько и ее заштопанному халату. – Это всё дурные гены твоего непутевого отца! Позор!

Заслужила?..

Не знаю.

Но не пытаюсь больше вырваться.

С каждым хлестким ударом впускаю в себя ненависть к тому, кто довел меня до этого дна.

С каждым выдохом выпускаю из себя всю ту любовь к нему, которой была пропитана насквозь.

И когда мама, обессилев, выпускает из рук веник и падает на колени, я, распластавшись на бесцветном дощатом полу, поизношу в уме самую сильную клятву самой себе.

«Я уничтожу тебя, Карен».