Сердцеед в Венецианской паутине

Глава 29: Твёрдая земля под ногами

Марсель встретил нас оглушительной какофонией порта. После морской тишины гам докеров, крики торговцев, пронзительные вопли чаек и запах рыбы, чеснока и смолы обрушились на нас, как физическая стена. Но для меня это был не шум возвращения на родину, а гулкий гонг, возвещавший начало нового, ещё более опасного раунда игры.

Луи, едва ступив на шаткие мостки причала, поцеловал шершавый камень с почти религиозным благоговением.

— Земля! — выдохнул он, и краска жизни уже заливала его побледневшее за время качки лицо. — Прекрасная, твёрдая, неподвижная земля! Клянусь, я никогда больше с нее не сойду!

Его искренняя, почти детская радость была единственным светлым пятном в моём мрачном настроении. Я не разделял его восторга. Эта земля была для меня полна старых ран и новых ловушек. Мы были не триумфаторами, а беглецами, ступившими на вражескую территорию под покровом слухов о моей смерти.

Нас быстро нашли. К нам протиснулся невысокий, коренастый человек в потертом, но опрятном камзоле, делая вид, что проверяет канат.

— Погода в Нормандии нынче ветреная, — бросил он бесстрастно, не глядя на нас.

— Мы предпочитаем избегать сквозняков, — откликнулся я на условный знак, который нам передал Марко.

Человек кивнул почти незаметно.

— Повозки ждут на северной окраине, у таверны «Три рыбы». Дорога чиста.

Он растворился в толпе так же внезапно, как и появился. Люди тети Элизы сработали чётко. Это вселяло слабую, но надежду.

Путь в Нормандию занял несколько дней. Дорога казалась бесконечной. Каждый скрип колёс, каждый шаг лошади приближал меня не к дому, а к горькому напоминанию о моём положении. Я возвращался не в Шато де Виллар, где мы с Еленой провели те два коротких, украденных у судьбы дня после свадьбы. Не в место, где осталась её тень. Я ехал в имение де Вольтер — часть её наследства, поместье, в котором она никогда не жила, которое видел лишь пару раз в жизни. Это был не дом, а безопасная ячейка в огромном улье, который плела моя тетушка.

И вот, наконец, знакомый по описанию поворот. Высокая ограда из темного камня, не столько замок, сколько солидное, хорошо защищённое поместье. Чужое место. Я смотрел на него без радости. Это была не крепость, а укрытие. Потайная клетка для человека, которого официально не существовало.

Ворота отворились после недолгого переговора Луи со стражником. Нас встретила не толпа слуг, а всего несколько человек во главе с пожилой, сухопарой экономкой с ключами у пояса. Мадемуазель Клер. Её лицо, обычно непроницаемое, дрогнуло от изумления и… испуга.

— Месье граф! Вы… вы живы! Мы получили известия… ужасные известия…

— Они ошиблись, мадемуазель, — холодно пресёк я её. — Но для внешнего мира граф де Виллар мёртв. Запомните это. Любая оплошность будет стоить дорого.

Её испуг сменился почтительной, но напряжённой собранностью. Она молча кивнула. Слуги были малочисленны и сдержанны — как и полагается в доме, где настоящая хозяйка отсутствует годами. Люди тети. Её тихая армия.

Я вошёл в холл. Высокие потолки, дорогая, но строгая мебель, портреты незнакомых мне предков де Вольтеров по стенам. Всё было безупречно чисто, пахло воском, травами и… абсолютной, звенящей пустотой. Здесь не было ничего от неё. Ни намёка на её присутствие, ни отголоска её смеха. Это было просто место. Убежище. И в этой отстранённости была своя горькая правота. Я не ждал её здесь и не увидел. Мои воспоминания о ней были навсегда привязаны к нашему шато, откуда меня выдернули по приказу короля, а её, тремя днями позже, увезли в Версаль.

Меня проводили в кабинет. Комната была просторной, но безличной. На столе лежали свежие карты, чернильница, бумага — всё необходимое и ничего лишнего. Всё для работы, ничего для жизни.

— Твоя тетушка… — протянул Луи, разминая затекшие плечи. — Она словно паук, плетущий невидимую паутину от самого Версаля до этой богом забытой норы. И я, черт возьми, рад, что эта паутина сегодня на нашей стороне.

Я поднялся по широкой лестнице. Мадемуазель Клер почтительно распахнула дверь в главную спальню — спальню графини.

— Мы приготовили для вас эти покои, месье граф…

Комната была огромной, холодной и абсолютно безличной. Роскошная кровать под балдахином, тяжёлые гардины. Ничего своего. Ничего нашего. Я вышел на балкон. Отсюда открывался вид на ухоженный парк, на поля. Её земли. Но не её дух. И не моё сердце.

Я сжал перила, чувствуя, как холод камня пронимает ладони. Гнев, острый и ясный, наконец-то прорвался сквозь апатию. Они отняли у нас всё. Даже право на память.

Вечером мы собрались на кухне — самом тёплом и, как ни странно, самом живом месте в этом мёртвом доме. Ужин был простым и сытным: похлёбка, хлеб, сыр. Луи, Оттавио и Катарина ели молча, поглощённые усталостью и чувством временного, но хрупкого покоя.

Катарина, закутавшись в слишком большую для нее шаль, притихла и казалась еще более юной. Её взгляд скользил по грубым стенам, по скромной утвари, и в нем читалось не разочарование, а облегчение. После пышного, но ядовитого уюта венецианских палаццо эта простая, честная бедность была ей куда милее.

Когда трапеза закончилась, я остался один в кабинете. Луи вскоре вошел, неся два бокала с коньяком.

— Лео… — начал он, протягивая один из них.

— Не надо, — я оборвал его, отстраняя бокал. — Сострадание не вернёт её ко мне. Это сделает только сила. Холодный расчёт и железная воля.

Я подошёл к карте Франции, висевшей на стене. Мой палец резко ткнул в Версаль.

— Она там. В самом логове льва. И чтобы вытащить её оттуда, мне нужно не сидеть сложа руки в этом пустом склепе, а действовать. Мне нужно не просто встретиться с Королём. Мне нужно сломать его волю.

Луи тяжело вздохнул, отставив оба бокала.

— И как ты это сделаешь? Ты сейчас — мёртвый человек, у которого нет ни титула, ни положения, чтобы что-то требовать. Ты жив лишь пока тайна твоего воскрешения не раскрыта.

— У меня есть кое-что поважнее титула, — я обернулся к нему, и в глазах у меня горел холодный огонь решимости. — У меня есть доказательства измены его правой руки, кардинала де Лоррена. Доказательства, купленные кровью в Венеции. Это не ключ, Луи. Это таран. И я использую его, чтобы обрушить стены её тюрьмы.

Я посмотрел в тёмное окно, за которым скрывалась ночь. Где-то там, в нескольких днях пути, была она. Моя Елена. В заточении, но, я надеялся, в безопасности. Пока я был «мёртв», с ней, вероятно, обращались хорошо. Но теперь всё изменилось. Моё воскрешение ставило под удар и её. Медлить было нельзя.

— Завтра, — сказал я тихо, но так твёрдо, что слова, казалось, вмёрзли в холодный воздух кабинета. — Завтра с первым светом мы начинаем. План не просто аудиенции. План наступления. Я поставил всё на кон в Венеции и выиграл. Теперь пришло время сорвать самый главный банк в Версале.

Эта ночь не будет спокойной. Но впервые за долгое время я чувствовал не бессильную тоску, а ясную, чёткую цель. Я вернулся не для того, чтобы прятаться в чужом доме. Я вернулся, чтобы забрать своё. Война начиналась завтра. И на этот раз я не отступлю.

Я остался один в кабинете после ухода Луи. В доме воцарилась гробовая тишина. Я подошел к окну. Ночь за стеклом была слепой, безлунной. Где-то там, за лесами и полями, был Версаль. И в одной из его бесчисленных комнат, под присмотром королевских стражников, спала или не спала моя жена. Я сжал кулаки. Пальцы сами собой сложились в знакомый жест — будто я снова сжимал эфес шпаги. Оружия у меня сейчас не было. Но было нечто более острое и смертоносное — ярость и любовь. Этого хватит. Этого должно хватить. Завтра мы начинаем войну. И на этот раз я буду сражаться не за короля, не за страну, а за себя. За неё. За наше украденное будущее. И пусть весь Версаль содрогнётся.